Буг в огне
(Сборник) - Крупенников А. А. "Составитель" - Страница 42

(1902–1974)

Жена полкового комиссара А. А. Илларионова — начальника отдела политической пропаганды 22-й танковой дивизии.

В дни оккупации Илларионова-Косова участвует в подполье Бреста. С 1943 года вместе с двумя детьми— в партизанском отряде им. Суворова бригады «Советская Белоруссия» Брестского соединения.

Награждена медалью «Партизану Отечественной войны II степени» и двумя другими.

В послевоенные годы жила в Бресте.

Работала я в Южном городке в гражданской амбулатории, которая была организована по просьбе командования дивизии для обслуживания семей командиров и вольнонаемного состава. Предвоенные месяцы для 22-й танковой дивизии были месяцами напряженной жизни. Мужья целыми днями пропадали на службе. Мы видели их мало. Вечером муж приходил с работы не раньше 10, а иногда и 11–12 часов. Мы принимали активное участие в общественной работе, ходили на политзанятия. Соревновались между собой за лучшую казарму, любовно убирая и украшая ее, вышивали салфетки, приносили в казарму комнатные цветы. Как я вспоминаю теперь, у нас была какая-то неуемная потребность что-то делать, помогать нашим мужьям в работе.

В 1940 году наша часть ушла на финский фронт. Ожидая ее возвращения в Южный городок, женщины за неделю навели образцовый порядок в казармах. Мы встречали вернувшихся бойцов как самых близких и больших друзей.

Амбулатория, в которой работали и жены других командиров, включилась в месячник санитарии и гигиены. Мы ходили по домам и квартирам, выявляя лучшие из них по чистоте и сохранности, и все это отражали в дивизионной газете.

Но особенно хочется сказать о художественной самодеятельности. Три года мы держали переходящее знамя по Западному особому военному округу. У нас был прекрасный смешанный хор, в котором участвовало 90 человек. Кроме того, отдельно мужской и женский хоры, танцевальный коллектив, насчитывавший до 40 человек, и другие секции. Начальник ДКА младший политрук А. В. Васин работал с огоньком. Душой самодеятельности были комиссар и командир дивизии. Они уделяли ей много внимания.

…Субботний предвоенный день ничем не отличался от всех остальных мирных дней июня 1941 года. Мужья, как обычно, утром ушли на службу, жены занимались своими делами.

Вечером в Доме Красной Армии демонстрировался фильм, а затем были танцы. Ну, словом, в Южном городке все шло своим чередом. Не думали мы, что завтра на нас обрушится ураган огня и смерти.

Муж пришел домой только в 11 вечера. Пришел очень усталый и, как мне показалось, чем-то встревоженный.

— Что у тебя, Алеша? — спросила я. — Ты чем-то расстроен?

— Ничем я не расстроен, а завтра вместе с командиром мы рано должны быть в штабе, — нехотя ответил Алексей. — Приготовь мне чемодан. Есть ли там все необходимое?

Часов в 12 ночи он пытался позвонить в штаб, но штаб почему-то не ответил.

Глядя на взволнованного мужа, я вспомнила, что как-то в разговоре со мной он сказал: «Не нравится мне это соседство за Бугом. Ох, как не нравится».

И вот теперь эти сборы. А тут еще вечером жена капитана Д. Л. Малинского — она работала в областной больнице— рассказала, что в Бресте в магазинах расхватали соль, спички, мыло, что местное население говорит о скорой войне с немцами. Все это волновало. И я легла спать с какой-то тревогой.

А в 4 часа в нашей квартире вылетели все стекла. Дети прибежали из своей спальни с криком: «Папа, что это?»

— Юля, бери детей и иди с ними в подвал. На нас напали немцы. Приготовь в дорогу себе и детям. Может быть, еще сумеем эвакуировать, — сказал на ходу муж и, застегивая гимнастерку, бросился из дому.

Спустилась в подвал.

Артиллерия била может час, может два.

Часов около 9-10 все стихло. Мы вышли во двор. Тут ко мне обратилась жена сверхсрочника Дина Ивановна Веселюк.

— Юлия Ивановна, там, во ржи, — указала она на ближнее поле, — лежит капитан нашей части Сургайло. Он тяжело ранен. Я пробегала мимо. Вдруг слышу: кто-то зовет. Смотрю — он. Узнал, просил помочь. Разве могла я отказать? Сняла с него знаки различия, взяла партбилет и военную книжку и закопала во ржи. И вот вернулась сюда. Надо помочь человеку.

Раздумывать было некогда. Я взяла санитарную сумку, флягу с водой, надела халат и косынку.

— Идем, Дина.

Мы пошли с ней туда, где лежал раненый. Когда подошли к хлебному полю, там уже были немцы. Одни во ржи, другие прижимались к кустарнику. В руках у них — автоматы, пулеметы.

Я боялась, что они нас пристрелят, но все обошлось благополучно.

Капитан лежал на спине и тяжело дышал. У него была прострелена грудная клетка. Пуля прошла немного выше сердца. Рядом валялся огромный убитый немец.

— Я уходил по ржи, — с трудом проговорил Сургайло, — а тут уже немцы. Этот фашист проклятый стрелял в меня из автомата. Но я все-таки успел разрядить в него пистолет.

Оружия около них не было. Мы напоили Сургайло, сняли с него гимнастерку.

Немцы несколько раз подходили к раненому, что-то говорили между собой. Потом они увезли капитана в лазарет, который организовали в наших казармах. Этот «лазарет» превратился в лагерь смерти. Гитлеровцы обнесли его территорию колючей проволокой. В первые дни они не давали военнопленным еду. Голодные, измученные, оборванные и грязные, наши люди гибли там. На них было страшно смотреть.

Женщины подходили к ограде в надежде что-либо узнать о своих мужьях, а главное, передать мученикам поесть. Фашисты гнали нас от проволоки, стреляли вверх, а иногда и по женщинам. А мы снова шли, подбирались к проволоке и передавали съестное.

Муж мой был убит в первые часы войны. После артобстрела и другие женщины находили своих мужей убитыми.

Все семьи военнослужащих Южного городка расселились по близлежащим селам: Вулька, Волынка, Каменица Жировецкая, Романовские хутора.

Черных дней оккупации никогда не забыть. Как-то я пришла в Брест на рынок, что на Московской улице. По рынку ходила женщина. На груди у нее приколота желтая шестиугольная звезда. Фашисты ввели этот знак для людей еврейской национальности. Откуда ни возьмись — машина. Из нее выскочили два гитлеровца. Они подошли к женщине и стали зверски избивать ее резиновыми палками, потом — ногами. И били до тех пор, пока женщина не умерла.

Убить человека за то, что он другой национальности!..

В народе есть поговорка: «Друг познается в беде». Именно в эти тяжелые дни я узнала много настоящих людей из числа местных жителей. Они делились с нами последним куском хлеба, всячески поддерживали. Мне удалось пристроиться в деревне Каменица Бискупская. Жила в этой деревне бедная крестьянка. На руках — четверо детей. Ее хата стояла на самом краю деревни. Звали ее — тетя Гапа[52]. А я еще зову ее — Друг. Настоящий.

Часто в деревне появлялись наши бойцы и командиры. Они бежали из плена. Приходили голодные, полураздетые, оборванные, раненые. Приходили к нам, женам командиров и политработников. Но мы не могли их оставлять у себя. Ведь мы сами жили вместе с хозяевами, нередко в большой тесноте, впроголодь. Всех приходящих направляли к тете Га-пе. Она укрывала у себя наших бойцов, кормила. Мы помогали ей, чем могли. Доставали одежду, обувь, еду. Воины набирались сил и, окрепнув, уходили на восток или в белорусские леса, где потом вливались в ряды народных мстителей.

А везде висели приказы гитлеровцев: за укрывательство русских военнопленных — расстрел. Тетя Гапа знала это, ее мужа гитлеровцы расстреляли в первый день войны. Знали это все жители села. Хорошо знали.

Поддержка местных жителей помогла мне пережить то тяжелое время. И теперь, хоть прошло уже много лет, я говорю: «Спасибо вам, люди!»

В 1942 году начались массовые расстрелы советских граждан, в первую очередь членов семей военнослужащих. Однажды гестаповцы ворвались и в д. Каменица Бискупская. Женщин, детей, стариков погрузили в машины. Женщины кричали собравшимся людям: «Прощайте! Спасибо вам за хлеб-соль, за вашу ласку!», «Мы погибаем за Советскую власть!» А когда машины тронулись, из них, словно гимн, донеслась боевая советская песня. По суровым лицам жителей деревни текли слезы. Гитлеровцы расстреляли Позднякову, ее пятерых детей и мать, Зину Рожнятовскую с тремя детьми, Марию Кадола с двумя детьми, Клавдию Кудрину с 10-летним сыном и многих других…