Дочь Льва - Чейз Лоретта - Страница 20

• Предыдущая
• 20/83
• Следующая

Эсме поколебалась и пошла за ним.

— Подняли шум из ничего, — проворчала она. — Возбудились безо всякой причины. Если англичане так себя ведут, то, должна сказать, они глупые и сумасшедшие. Мой отец учил меня защищаться, а не жить под чужой охраной. Я не дитя, и меня обижает, когда со мной обращаются, как с ребенком.

В это время он снимал плащ, стоя к ней спиной. Он резко обернулся, швырнул плащ на землю и сказал:

— Прошу прощения, мадам. Как бы вы желали, чтобы я с вами обращался?

От злости он дрожал всем телом. Только дурак стал бы провоцировать его дальше. Разум приказывал Эсме заткнуться, но она его не слушала.

— Как с мальчиком, за которого я себя выдаю! — выпалила она. — Даже двенадцатилетний мальчик считается мужчиной, а не младенцем!

Он подошел, сорвал с ее головы шлем и бросил на плащ. Волосы рассыпались по плечам, и она почувствовала себя раздетой. Она испуганно шагнула назад, но он опустил руки ей на плечи. Схватил не очень крепко. Она вполне могла бы вырваться. Но она не хотела и ненавидела себя за это.

— Шапка не изменит твой пол, — сказал он. — Ты не мальчик, сколько бы этого ни хотела. Ты вредная, скандальная женщина и надоела мне до смерти. Я стараюсь быть джентльменом — почему ты делаешь это невозможным? — Руки поднялись с плеч на шею, обхватили лицо. — Почему, Эсме?

Она не знала. Нетерпение пожирало ее изнутри. Всегда она была уравновешенной, и тщеславие было ей чуждо, но сейчас, глядя в его красивое, распутное лицо, Эсме отчаянно желала быть хорошенькой, чтобы посметь дотронуться до него…

Она закрыла глаза. Если она не будет его видеть, то не ослабеет.

— О нет, — прошептал он, и дыхание коснулось ее щеки. От шеи вниз по телу прокатилась дрожь. В то же мгновение она ощутила на губах тепло, и ее охватило радостное чувство.

Она инстинктивно тронула его за рукав, чтобы он не уходил. Загадочным образом это сработало. Ее заволокло теплом, и его губы легли на ее, как утренняя роса на бутон розы. И весь этот долгий миг она чувствовала себя такой же прекрасной, как розовый бутон, и всем существом тянулась к теплу весеннего рассвета.

Он еле касался ее, руки бережно обхватывали лицо, единственное, чем Эсме преисполнилась, — это нежное давление губ, и оно наполняло ее сладкой болью… он медлил, словно наслаждаясь вкусом.

Но этого не может быть. Он мог испытывать только любопытство. Хотя она из другого класса, она все-таки женщина, как он раздраженно указал ей. Раз он имеет склонность к женщинам, он, разумеется, должен исследовать даже этот ничтожный экземпляр. Поиграет с ней и сделает открытие, что она такая же, как другие.

Эсме откинула голову, и его глаза раскрылись в сонном удивлении.

— Хватит, — дрожащим голосом сказала она.

— Нет, не хватит. — Голос был глубокий и мягкий, как бархат. Руки ласково гладили ее волосы, теплый, туманный взгляд скользил от губ к глазам и обратно.

— Хватит, чтобы удовлетворить ваше любопытство, — напрягшись, твердо ответила Эсме. Нужно высвободиться, потому что его тело слишком близко, от этого она ослабела так, что хотелось положить голову ему на грудь. Напряженность, которую она в нем ощущала, заставляла быть осторожной. Она его разозлила, и вот он нашел сокрушительный способ прижать ее к ноге.

— Мне не любопытно, — сказал он. — Я знаю тебя достаточно хорошо, и никогда еще постижение не причиняло мне столько досады. Ты противишься тому, чтобы я о тебе заботился. Чтобы я тебя понимал. Ты даже не хочешь расположить меня к себе. В особенности ты не желаешь понравиться мне как женщина. Что ж, и у меня нет охоты ни заботиться о тебе, ни понимать тебя, ни испытывать к тебе хоть какую-то симпатию. — Руки соскользнули на плечи. — Но ведь ничего не бывает так, как мы хотим, правда? Господи, когда мы с тобой впервые столкнулись, Эсме? Меньше чем неделю назад? То ли время тянется медленно, то ли что-то в воздухе?

Эсме оттолкнула его. Его слова ничего не объяснили, при всем богатстве его словаря. Но интуиция заполнила пробелы. Она поняла, что он говорил, хотя и не могла в это поверить: он чувствовал то же, что она, или нечто похожее. «Это ничего не значит, — сказала она себе. — Прихоть. Мужская потребность. Ничего более».

Она отошла на несколько шагов и откинула тяжелые волосы с лица. Шлем валялся у него под ногами. Она хотела бы спрятаться под его защиту, она ощущала себя слишком открытой. Но не решилась за ним вернуться.

— У нас обоих накопилось много проблем, эфенди. — Она говорила самым рассудительным тоном, не поднимая глаз от земли. — Дорога трудная и долгая, наши различия нас раздражают. Мы держим в себе свои затруднения, неудивительно, что при этом чувствуем… досаду. Иногда я думаю, что вы сведете меня с ума, — естественно, что вы думаете то же самое.

— О, действительно. — Голос был напряженный, и она почувствовала нарастающую злость. — Наверное, я поцеловал тебя в порыве временного помешательства.

— Да, а я была в таком же состоянии, раз допустила это.

— Какое облегчение! По крайней мере ты надо мной не насмехалась. Мое тщеславие разбито вдребезги. Огромное спасибо, что уделила мне каплю своего.

Его тщеславие? Его чувства? А как же она? Он что, думает, она деревянная?

— Что вы хотите сказать, эфенди? Говорите. У меня нет практики в таких делах. Я должна сказать, что замирала от желания?

— Да, черт возьми! Я замирал!

У нее перехватило дыхание, она стрельнула в него глазами.

— Замирал, — повторил он уже спокойнее. Потом подхватил свой плащ и повернулся к выходу. — Отвратительно, правда? Как будто ты и так была недостаточно низкого мнения обо мне.

Он распахнул полог палатки и вышел.

Отослав Петро в палатку составить компанию Эсме, Вариан учинил себе наказание — окунулся в ручей. В качестве дополнительного взыскания пообедал вместе с мужчинами. Кара оказалась слишком легкой. Они еще раньше пришли к некоему взаимопониманию, когда он помогал ставить палатки. Общение не было чем-то невозможным: один из албанцев, самый молодой, знал несколько слов по-английски, Вариан тут и там вставлял албанские слова, помогая себе жестами. В затруднительных случаях они рисовали палками на земле.

Усилия понять и быть понятым несколько отвлекли его от неприятных мыслей. И все же когда после еды мужчины запели, Вариан поймал себя на том, что поглядывает в сторону палатки. Они пели военные песни, но для него музыка звучала томительным желанием.

Он встал.

— Natenemire, — сказал он.

Аджими, тот, который немного говорил по-английски, протянул ему фляжку с ракией.

— Бери, — сказал он. — Тепло. Хорошо. Тебе надо.

Вариан улыбнулся. Они вежливо и терпеливо предупреждали его, чтобы не купался в реке. Слишком холодно. Плохо Для груди, настаивали они. И Зигур очень разозлится. Аджими взялся руками за голову и покачался из стороны в сторону, показывая, что от ругани ребенка у него заболит голова.

Вариан принял ракию.

— Спасибо, — сказал он. — Faleminderit. Аджими пожал плечами:

— S'kagje. Пожалуйста. Тебе надо.

Возможно, надо. Но больше всего Вариану требовалось прощение, а он так и не смог придумать что-нибудь удовлетворительное.

Когда Вариан вошел, Эсме играла с Петро в «двадцать одно». Она не подняла на него глаз.

— Ах, хозяин, наконец-то вы пришли! — воскликнул Петро, бросая карты. — Теперь мне можно идти?

— Я думал, ты захочешь доиграть, — сказал Вариан. — Неужели тебе все равно, кто выиграет?

Петро встал:

— У этой не выиграешь. Она сглазила меня, и удача отвернулась. — Он хмуро посмотрел на Эсме.

Она ответила холодным взглядом:

— Тогда ступай и убей змею. И отрежь ей голову серебряным ножом. Потом голову высуши, оберни орденом ShenjtGjergn отнеси к священнику, пусть освятит.

Петро вытащил из-за пазухи камешек на шнуре, висевшем у него на шее.

• Предыдущая
• 20/83
• Следующая