«Шоа» во Львове - Наконечный Евгений - Страница 57

В ответ полицай толкнул ее дулом винтовки в ребро и гаркнул: «Копай яму, кому сказал!»

— Я отошел прочь, — продолжал Иван, — стал на расстоянии за кустами и наблюдаю. Яма была неглубокой и полицай принялся сам за лопату, немного неохотно покопал. Затем приказал женщинам лечь лицом вниз и дважды выстрелил. Закинув винтовку за плечо и сам ушел. Я вернулся, чтобы забрать лопаты. Еврейки лежали с простреленными головами, в неглубокой ямке. Насыпал я им тогда могилу, чтобы звери не разносили человеческие кости.

До войны во Львове были известны три футбольные, или, как тогда называли, команды копаного мяча: «Украина», польская «Погонь» и еврейская «Хасмонея». Когда они встречались между собой, то стадионы были переполнены возбужденными болельщиками, словно выступали национальные сборные. Вспоминаю, каждый раз, когда футболисты «Хамонеи» забивали противнику гол, разносился страшный визг и вверх летели черные еврейские шляпы. Когда гол забивала «Украина», то стадион длительное время скандировал «Е, е, е!». Поддерживали свои команды болельщики выкриками: «Украина» темпо!», или «Хасмонея» темпо!». Неудачные решения судьи комментировались выкриками: судья — «кальош» (калоша) и советовали судье лучше «доить канареек», чем заниматься футболом. Война прекратила «большой» футбол в городе. Однако подростки продолжали себе гонять мяч, уж очень привлекательная эта игра для мальчиков.

Проходя по улице Гербестштрассе (ранее Пельчинская, затем Дзержинского, теперь Витовского) мимо нынешнего парка отдыха им. Богдана Хмельницкого, я увидел как ребята играют в футбол. Тогда на месте парка был пустырь. Пораженный, я застыл на месте — давненько не видел живого футбола. Играли две команды подростков, но в половинном составе: по шесть полевых игроков и вратари. В одной из команд не хватало шестого игрока. Неожиданно ко мне подбежал один из футболистов и спросил:

— Хочешь с нами играть?

— Хочу, — согласился я.

— Так присоединяйся!

Я вместе со всеми начал увлеченно гонять мяч, забыв обо всем на свете. В разгар игры краем глаза заметил, что к одному из игроков подошел подошел взрослый мужчина и что-то шепнул ему на ухо. Тот тоже шепнул другому и так по кругу, но без меня. После общего перешептывания игра неожиданно прекратилась, ребята, не прощаясь, внезапно собрались и неожиданно покинули «футбольное» поле. Куда-то исчезла и мелюзга, которая до сих пор наблюдала за игрой. Остался только я, озадаченный таким непонятным поведением, и еще один светловолосый мальчишка. Мы были одинакового роста и немного схожи один на другого.

— Какая муха их укусила? — удивленно спросил я.

Светловолосый пожал плечами и развел руками. С пустыря на улицу мы вышли вместе. Оказалось что нам по дороге, и мы пошли вверх по улице Гербстштрассе.

— Игру прекратили из-за меня, — внезапно сердито пробормотал он. Мы прошли бывшую резиденцию НКВД, а теперь резиденцию гестапо, и дошли до трамвайного парка. Светловолосый обратился ко мне:

— Знаешь, я тут недалеко живу, пошли ко мне, покажу классную игрушечную берлинскую железную дорогу, ты такой еще не видел, покатаемся на велосипеде.

Я согласился. Мы свернули на Вулецкую (теперь Сахарова) и остановились перед кварталом добротных конструктивистских каменных домов на Каштеливке, которые во Львове называют «типа люкс». Квартал начинался на нынешней улице Б. Романицкого, его перегораживал шлагбаум, около которого стоял в каске с винтовкой немецкий часовой. Мой спутник смело подошел к часовому, что-то прожужжал на немецком языке и потянул меня за рукав. Так неожиданно я оказался по другую сторону шлагбаума. Наверно я имел полностью растерянный вид, потому что светловолосый рассмеялся:

— Ты не знаешь: я — немец, а хорошо говорю по-польски, потому что жил в Силезии. Теперь понимаешь, почему со мной не хотят играть в футбол. А ты какой национальности? — спросил он.

Я сказал. Он стал внимательно меня рассматривать.

— У украинцев не часто попадаются серо-голубые глаза, — заметил он. — Вообще ты расово смешанный тип, — добавил, называя антропологические термины и давая мне квалифицированную расовую характеристику.

Квартира, в которую привел меня новый знакомый, поражала своим люксусом. Длинный коридор, большая, удобная кухня, высокие просторные комнаты, большие окна. Ванна с зеркалами, выложенная снежно-белой кафельной плиткой. Отдельный большой туалет. Пол покрыт толстыми разноцветными паласами, на стенах красивые ковры. Нарисованные маслом в бронзовых рамах картины. То тут, то там сияя узорчатыми росписями «напольные» вазы, скульптурная пластика. С потолка свисали роскошные люстры, переливчато сверкая хрусталем. Комнаты обставлены роскошной стильной мебелью из дорогой заморской древесины. За стеклом массивного буфета — дорогая фарфоровая посуда, хрустальные рюмки, бутылки с различными этикетками. В большой комнате — концертный рояль.

У мальчика была отдельная личная комната. Кроме берлинской железной дороги, в самом деле интересной, с мостами, переездами, виадуками, туннелями, депо, у него был прекрасный конструктор, из которого можно было собрать почти все: автомобиль, самолет, подъемный кран и много других интересных вещей. Во время демонстрации всех этих технических чудес я невольно толкнул дверь в соседнюю комнату и заглянул.

Мальчик подбежал ко мне и предостерег: туда нельзя, это — кабинет отца. Через порог я увидел большой письменный стол с телефоном и портретом Гитлера в металлической рамке. Рядом — большой ламповый радиоприемник марки «Телефункен», похожий на тот, что у нас отобрали.

— Дома нельзя держать ламповый приемник, — заметил я.

— Папе можно, — с усмешкой ответил мальчик.

— А где работает твой папа? — собрался с силой я на вопрос.

— В Гестапо, — он махнул рукой в сторону ославленного здания.

— Почему ты испугался, — рассмеялся он. — Гестапо страшно только для большевиков и евреев. Они — враги Рейха.

Я знал, что это неправда. Гестапо преследовало всех: и украинцев, и поляков. Николай Щур недавно рассказал нам, что львовское гестапо замучило до смерти краевого руководителя ОУН «Легенду». Его били очень долго и сильно, пока он не скончался. И еще тогда я вспомнил предупреждение родителей. Часть улицы Бочковского, где теперь я жил, и часть соседней улицы Дембинского занимали виллы. Их заселяли офицеры. В одной из вилл проживал немецкий генерал, там тоже стоял часовой. К генералу приехали внуки, одетые в форму «гитлерюгенда»: короткие штаны, бронзового цвета рубашки, галстуки, на ремнях финские ножи. Как-то те немчики зацепили нашего товарища и побили его. Родители всей улицы предупреждали своих сыновей не приближаться к немецким мальчикам.

— Мне пора, — сказал я. — И так у тебя засиделся.

Гестаповский сынок пытался меня еще задержать, но я настоял на своем.

— Ну, хорошо, — сказал он, — я тебя проведу, иначе солдат тебя не выпустит. Мне бывает скучно одному, — признался он, — я мог бы с тобой дружить. Ты мне понравился.

Возле шлагбаума он взял с меня слово, что в пятницу в три часа приду снова.

Я сдержал слово. Но спустя. Как-то в пятницу, когда на стене трамвайного парка часы показывали три часа (теперь этот корпус с часами снесли), я вспомнил о своем обещании. Была поздняя осень 1945 года. Я свернул в знакомый квартал. От шлагбаума не осталось и следа. Я узнал дом и зашел в знакомый подъезд.

— Тебе каво? — грозно спросил меня вооруженный милиционер, который сидел на табуретке возле тумбочки с телефоном.

Я молча, тихонько закрыл за собой двери подъезда.

С того дня у меня заронилась мысль, которая с течением времени переросла в твердое убеждение, — в городе Львове распределение жилья существует если не по национальному, то наверно по языковому признаку. Ведь во всех этих импозантных австрийского периода домах, где высота квартиры от пола до потолка достигает пяти метров, где многокомнатные квартиры имеют парадный и черный входы, где есть большие ванные комнаты и туалеты, а на лестничных площадках зеркала, — украиноязычные жильцы никогда не проживали. Так характеризовал мне эти квартиры один знакомый еврей: «Поверьте человеку с опытом, который много видел, таких квартир не имеют даже московские министры». И в тех модерных комфортных «люксовских» домах с бесшумными лифтами, где квартиры имеют по сто и больше квадратных метров, где на крыше — солярий, а стены между двумя комнатами можно, при необходимости, сдвинуть и создать бальный зал, тоже никогда не проживали украиноязычные семьи. Тем более — в комфортабельных виллах, разбросанных в юго-западной части города. Уже в процессе проектирования, первоначально, эти жилища предназначались для богатых, обеспеченных людей: для руководства гражданской и военной администрации, для полиции и буржуазии. Среди этих категорий украиноязычных людей во Львове почти не было.