«Шоа» во Львове - Наконечный Евгений - Страница 65

Волна гестаповского террора нарастала как во Львове, так и на периферии. С целью нагнетания ужаса, запугать и парализовать сопротивление населения, по городу развесили объявления со списками фамилий следующих заложников, предназначенных к смертной казни. Эти афишки были бледно-розового цвета и издали бросались в глаза. Львовяне молча, с траурной почтительностью читали эти кровавого оттенка списки смерти. В них были напечатаны имена, фамилии, год рождения жертвы и причина казни. Постоянно фигурировали две причины: «За принадлежность к запрещенным организациям» (имелось ввиду ОУН и АК) и «за укрывательство евреев». Относительно второго «преступления», то гитлеровцы знали, что если они будут действовать так, как в оккупированных Франции, Голландии или Норвегии и не будут применять драконовских методов, то люди спрячут от них половину галицийских евреев.

Однажды мы с мамой направлялись на излюбленный рынок Теодора. По дороге было необходимо пересечь площадь Збижжеву (Зерновую) или, под другим названием, площадь Сольских. Когда-то тут торговали зерном, теперь на этом месте находится гостиница «Львов». На подходе к площади Збижжевой мы встретили скучившуюся толпу. Выяснилось, что толпа собралась посмотреть расстрел заложников. С целью привлечь зрителей и чтобы сделать из процедуры экзекуции чуть ли не «народное торжество», по львовскому радио и с помощью уличных громкоговорителей власти проинформировали население, где и когда произойдет казнь. Гитлеровцы наивно считали, что таким методом они психологически сломают сопротивление автохтонов и привьют им покорность перед расой господ.

На Збижжевую площадь выходила широкая глухая стена дома со стороны улицы Солнечной (теперь улица Кулиша, 6-а). Накануне под эту стену предусмотрительно завезли несколько кубов земли и на скорую руку сделали насыпь в рост человека. Опытные палачи таким способом береглись от рикошета пуль. Когда мы с мамой подошли ближе, то уже с трех сторон площадь окружали прямые ряды вооруженных винтовками немецких полицейских. Сверкали оружие и стальные шлемы. Таким образом образовался закрытый квадрат, в котором должно было произойти театрализованной кровавое деяние. В середину квадрата въехали военные автомобили с солдатами экзекуционной команды и гестаповскими офицерами. Из одной крытой машины вывели пять приговоренных к смерти человек с завязанными сзади руками. Их поставили под стеной. Все происходило быстро, четко, согласованно с немецкой тщательностью к организационным мелочам. На фоне черной земли жертвы выглядели смертельно бледными (люди потом говорили, что из них, наверно, перед этим выкачали кровь для раненых немецких солдат). Напротив заложников выстроилась экзекуционная команда. По приказу офицера «Ахтунг!» солдаты подняли винтовки, прицелились и по команде «Фоер!» грохнул залп. Убитые попадали не так вяло, как это показывают в кино, а сразу, всем телом, словно подкошенные. Элегантный офицер в каске, в перчатках, вынул пистолет и медленно прошелся вдоль стены. Кто подавал признаки жизни, он того добивал выстрелом в голову. По команде из другого крытого автомобиля выскочило две пары сильных мужчин в полосатой тюремной одежде с носилками и отнесли трупы в свой грузовик. Тогда из первого автомобиля вывели очередную пятерку обреченных и снова поставили под стену.

— Мне этого достаточно. У меня разболелась голова, — сказала мама и потянула меня за рукав. Мы ушли прочь.

На следующий день, около вечера, я случайно оказался на Збижжевой площади. Там стояли группки людей, преимущественно женщин, и тихо молилось. Некоторые женщины были в черных траурных вуальках, как я понял, родственники казненных. Под расстрельной стеной, в земляную насыпь, были воткнуты несколько зажженных свечек и положены цветы, как это делают на свежих могилах. Присыпанные землей лужи крови все равно пробивались наружу зловещими красными пятнами. На радость немцам тут смешалась мученическая польская и украинская кровь. Выше насыпи на побеленной известью стене кто-то отважился размашисто написать цветным мелом на украинском языке: «Долой оккупантов!».

А экзекуции продолжались и дальше на различных улицах и площадях Львова. На основании бледно-розовых афишек подсчитано, что тогда было казнено 192 человека, в том числе 82 украинца. В провинции немцы расстреливали и публично вешали почти одних украинцев. До нас дошло известие, что в Станиславе (теперь Ивано-Франковск) гестапо из зала театра забрало ребят в вышитых сорочках и тут же расстреляло. Говорили, что в Калуше расстреляли группу учащихся торговой школы. Рассказывали и о других аналогичных случаях зверств немцев. Людей казнили, как правило, за принадлежность к ОУН или за укрывательство евреев. Как утверждает известный историк Владимир Косык с 10 октября 1943 года, когда в Галиции было введено чрезвычайное положение и чрезвычайные суды, и по июнь 1944 года указанные суды приговорили к смерти 15780 украинцев, мужчин и женщин. Террор против членов и симпатизирующих ОУН и УПА, а также польской АК в Галиции, как и по всей Украине, никогда не прекращался. Краевого руководителя ОУН Ивана Климова-Легенду в декабре 1942 года в помещении львовского гестапо замучил до смерти лично оберштурмфюрер СС Вилли Вирзинг. Этот руководитель СД из Берлина, немец балтийско-российского происхождения, был одним из самых страшных палачей украинских националистов. С помощью ославленной дубовой палицы, на которой была надпись «Самостийна Украина», он лично избивал до смерти руководящих членов ОУН. Примечательно, что, унося ноги из Львова в августе 1944 года, немцы оставили тюрьму на улице Лонцького совсем пустой и даже чисто убранной, только на втором этаже, на металлических перилах лестничной площадки и на калориферах висели тела трех повешенных молодых юношей в вышитых рубашках и в мазепинках с трезубом. Гестапо передавало чекистам эстафету борьбы с ОУН.

Для советской власти львовские патриоты, которые погибли от рук гитлеровских палачей на улицах и площадях города, не представляли интереса. Послевоенные, присланные из России правители Львова не любили прошлого города, в котором они жили. Наоборот, было сделано все, чтобы трагическую и одновременно героическую страницу истории Львова покрыть забытьем. Вместо этого раздували сомнительный культ уральского чекиста — провокатора Кузнецова, который учинил тут террористический акт. На Стрелецкой площади на месте публичных расстрелов и поныне стоят баки с мусором. Под расстрельной стеной на улице Кулиша, 6-а, прилепился пивной мини-бар. На улице Армянской, на месте расстрела заложников сделали детскую площадку. Ничем не выделены и другие места публичных казней львовян — украинцев, поляков и евреев во времена гитлеровского лихолетья. Как, к слову, и места секретных казней украинских патриотов в период тоталитарного большевистского режима. Сегодняшние руководители города проявляют «уставшее» безразличие к истории собственного народа. Правда, в независимой Украине, благодаря еврейской настойчивости и пониманию веса символов истории для воспитания будущих поколений, возведен величавый памятник жертвам гетто вблизи Полтвяного моста.

Учитель Шерстило по прозвищу «Колбаса» объявил, что сегодня занятий не будет. Худой высокий Шерстило стоял перед классом еще, наверно, в предвоенном, поношенном костюме, который висел на нем, как на вешалке. Прозвище он получил от того, что при упоминании о мясных изделиях его голос приобретал плаксивые нотки. Мы знали: наши учителя, львовские интеллигенты, тяжело бедствуют, живут впроголодь. Об их материальном положении мы с юной бездумностью любили декламировать такой модный сатирический стишок: