Последний пророк - Вуд Барбара - Страница 12

Ее слова ужаснули Ошитиву, и она поклялась себе, что она не станет доживать до седин в окружении мисок и кружек вместо детей.

Она вдруг вспомнила Господина Хакала в первый день рассвета Утренней Звезды, когда она решила, что он жрец. И неожиданно она подумала: а что он стал бы делать с детьми?

Она вспомнила его лицо, на котором можно было прочитать и грусть, и тоску, и одиночество, и слова Безносого: Господин Хакал выглядит грустным и подавленным из-за того, что он хотел бы вернуться к себе на родину, но должен оставаться здесь. Осознав, что она начинает проникаться к нему симпатией, она подумала о другом Хакале, каннибале, который ест человеческую плоть и заедает ее кукурузной лепешкой.

И в то же время он поклонялся Утренней Звезде. Это объясняло многое в поведении ее захватчиков. Ее народ поклонялся Солнцу и жил согласно с его предсказуемыми и великодушными циклами, тольтеки жили так, как жила на небе, все время где-то странствуя, эта звезда, которая могла исчезнуть на неопределенный период, и никто не знал наверняка, вернется ли она снова на небо и когда. Этим объяснялась ненадежная природа этого странствующего народа.

Она ненавидела Господина Хакала. Он был злом. Когда она мысленно представляла себе потоп, то его тело она видела первым, тонущим в мутных, сердитых водах.

Но он так красиво пел для Утренней Звезды…

Она уже четко осознавала, что в ней живут две Ошитивы, а может, есть и два Хакала: злой правитель Центрального Места и мужчина, который так красиво пел для своего бога?

Она прогнала мысли о нем, решила: «Я призову столько дождя, что он погубит всех Темных Господ, а потом вернусь к своему народу и расскажу, какое великое дело совершила, и больше я не буду макай-йо!»

Яни никогда в своей жизни не видела и не слышала о человеке, который очистился бы от проклятия макай-йо, она заметила, как напряглись скулы юной девушки, с какой силой та сжала зубы. Она догадывалась, о чем сейчас думает Ошитива.

— Послушай меня хорошенько, девочка. Усмири свою ярость. Ты не можешь изменить свою жизнь, но в гневе можешь лишь навлечь на себя опасность. Если хозяева увидят в тебе ярость и злость, они решат, что ты опасна, и принесут тебя в жертву на алтаре крови.

— Я буду осторожной, — ответила Ошитива.

Но она не собиралась становиться кроткой и покорной.

Однако Яни понимала, что угрозы девушки — лишь ребячество, в них нет здравого смысла. Храбрость Ошитивы — пустые слова, лишенные силы и уверенности. Яни видела, что Ошитива чувствует себя беспомощной.

Яни, конечно, была права, но Ошитива не могла следовать ее совету. Непокорность и жажда мести, как какая-то болезнь, овладели ее телом, и не было на свете лекарства, которое могло бы вылечить ее. Ошитива просто не знала, как управлять этими новыми и сильными чувствами. Она вздрагивала при одной только мысли, что ей предстоит неповиноваться этому высокому и властному мужчине Мокииксу. Но, пытаясь подавить в себе эти страшные мысли, она только усиливала их, как будто страх и отчаянное желание побороть новые чувства только усиливали их.

Яни увидела по глазам девушки, что так волнует ее. Осторожно положив руку на плечо Ошитивы, она сказала ей тихим голосом:

— Еще один совет. Следи за тем, чтобы никто не узнал здесь, что ты макай-йо. — Она посмотрела на женщин и девушек, которые увлеченно расчесывали друг другу волосы и болтали ни о чем, и затем перешла почти на шепот: — Если они узнают об этом, ничем хорошим для тебя это не кончится.

Жуткий крик сотряс воздух.

Ошитива резко обернулась и, испугавшись, увидела нависшую над собой громадную Тупу с ивовым прутом в поднятой руке.

— Глупая женщина! — кричала Тупа.

Мастерицы отпрянули назад, и Ошитива увидела, на кого был направлен гнев Тупы: посреди комнаты на коленях стояла Яни и руками пыталась защитить голову от свирепых ударов надсмотрщицы.

— И это ты называешь кувшином?! — завопила Тупа, а ее широкое и некрасивое лицо покраснело от гнева. В руках она держала изделие, которое, по мнению Ошитивы, было совершенным. Ошитива онемела от ужаса, когда Тупа бросила глиняный кувшин на пол и наступила на его разбившиеся черепки. Снова и снова удары хлыста обрушивались на спину бедной женщины, а другие мастерицы, испуганные и притихшие, наблюдали за происходящим, пока гневная тирада не закончилась и удовлетворенная Тупа не ушла из мастерской.

Прошла еще одна минута гнетущей тишины, а потом все начали приходить в себя и возвращаться к прежней работе, обходя кругом избитую и униженную женщину, которая, сжавшись от страха и боли, лежала на полу и не могла пошевелиться. Когда Ошитива бросилась к ней, Зеленое Перышко положила руку ей на плечо и мягким голосом посоветовала:

— Не помогай ей. Если Тупа узнает, тебя накажут еще больше.

Ошитива посмотрела на девушку, затем оглядела других мастериц, которые, как ни в чем не бывало, продолжали месить глину, раскатывать кольца, смешивать раствор. Потом она взглянула снова на бедную женщину, чьи руки и ноги покрылись страшными кровавыми ранами.

Из-за острых ножей для гравирования или разогретой печи для обжига в гончарном ремесле могли произойти разные несчастные случаи, поэтому Ошитива была уверена, что где-то в мастерской должны быть лекарства. Она нашла медикаменты, но испуганные женщины предупредили ее:

— Только Тупа может раздавать лекарства.

— Значит, мы ничего не скажем Тупе! — смело заявила пожилая седая, беззубая женщина; нельзя было даже определить, к какому племени она принадлежит: татуировку на ее лице почти полностью поглотили глубокие морщины.

Когда Ошитива промыла раны Яни соком алоэ, смазала их мазью на основе лечебных трав и животного жира, она спросила несчастную женщину:

— За что Тупа так наказала тебя?

Яни была слишком слаба, не могла говорить, и Зеленое Перышко шепотом ответила за нее:

— Тупа месяцами избивает ее.

И Ошитива увидела на руках и ногах Яни застарелые шрамы.

— Но за что? — спросила Ошитива.

— Все дело в том, что горшки Яни самые красивые на свете, — пояснила другая женщина, нервно посмотрев в направлении главной площади, куда направилась Тупа, расталкивая своим грузным телом всех, кто встречался на ее пути.

— Яни — самая умелая у нас, — заметила Зеленое Перышко, — а Тупа ей завидует.

— Спасибо тебе, — пробормотала Яни, пытаясь сесть. Затем, прихрамывая, перебралась к себе на подстилку, где лежали первые кольца глиняной миски.

Тупа вернулась в мастерскую после полудня с полными мехами нектли и, не обращая ни на кого внимание, уселась на свою лежанку перед дверью, чтобы снова наслаждаться крепким напитком.

Той ночью, поужинав пирожками из кукурузной муки с тушеной тыквой со специями, женщины не веселились, только тихо разговаривали. Когда Тупа, заснув, начала храпеть, Ошитива спросила Яни:

— Почему она бьет тебя? Наверняка не только из-за зависти?

У Яни было очень доброе лицо и приятная речь. Волосы она заплетала в две косы, обматывала их вокруг головы в виде шапочки. Яни напоминала Ошитиве мать.

— Из-за этого, — сказала Яни, опустила руку в маленькую кожаную сумочку, которую гончары носили на ремне, и достала полировочный камень. Он был таким красивым и такой великолепной формы, что Ошитива даже вскрикнула от восторга. Понятно, почему Яни создавала самые красивые горшки на свете.

Полировка — очень трудоемкий процесс, требовавший от мастера терпения и сноровки, а главное нужен был хороший инструмент. Гончары нередко тратили годы на поиски подходящего камня. Камень должен был служить только своему хозяину, знать, словно «разговаривая» с сухой глиной, как гладить изгибы глиняного изделия, чтобы довести его поверхность до заветного блеска.

— В моей семье этот камень передавался из поколения в поколение. Тупа хочет завладеть им. Тупа теряет свое умение, она думает, что мой полировочный камень поможет ей заново возродить ее мастерство. Но я не собираюсь ей его отдавать, а украсть его она не может, тогда камень не будет на нее работать. Тебе же известно, что камень должен передаваться по доброй воле.