Хроники мегаполиса (сборник) - Дяченко Марина и Сергей - Страница 14
- Предыдущая
- 14/72
- Следующая
Дядя Боря засмеялся – в одиночестве.
– А Женька? – неожиданно для себя спросил Дима.
– Что Женька?
– Он... ему там будет хорошо?
– Не знаю. Я же там никогда не был, – сказал Боря неожиданно сухо.
Зависла пауза.
В паузе дядя Боря налил по третьей.
– Женька не хочет бросать свое «Динамо», – убито признался Дима. – Я там был, с тренером говорил... Знаешь, что он мне сказал? Что Женька, он вроде бы перспективный. Я и сам видел...
– За Женьку, – сказал дядя Боря.
Выпили.
– Я вот хочу понять, – проговорил Дима, жуя проклятущую луковицу. – Ведь эти современные подростки, они же спят и видят, как бы смотаться в Америку. Во всяком случае, мои ученики, у кого я спрашивал... Вот и Оля уверена, что для Женьки его «Динамо» – это вроде как игрушка. Я хочу понять, как мне с ним... о чем мне с ним говорить...
Дяди-Борины глаза влажно блеснули:
– Дима... Ты знаешь, что такое «сухой лист»? Это такой эксцентричный удар, когда мяч летит по непредсказуемой траектории, будто падающий с дерева сухой лист... Потому и название. Ты знаешь, футбол – самая древняя игра в мире, за тысячелетия своего существования она успела оформиться в философию... Округлый предмет в языческом ритуале символизировал солнце. И потом, пинание ногами вражеских черепов, как это ни прискорбно... Планета круглая, как мячик... И не она одна... Воистину, создавая наш мир, Бог играл не в кости, как предположил Энштейн, а в футбол! Футбол, Димочка, о-бье-ди-няет, даже на уровне вселенной... Какое событие собирает одновременно больше всего зрителей Земли? Финал чемпионата мира! Четыре миллиарда! Футбол – это ноосфера по Вернадскому, интеллектуальная оболочка земли. Понимаешь?
Дима помолчал. Поводил пальцем по краю стакана:
– Дядь Боря, я пошел... Пора.
Сделал над собой усилие, поднялся с табуретки и побрел в коридор.
– Футбол объединяет, – напутствовал его дядя Боря, стоя в дверях. – Женька – правильный парень... Может, из него и вышел бы толк... Все, Димочка, заходи. Пока...
Дверь закрылась; почти одновременно внизу послышался Ольгин голос, что-то ответил Женька... Хлопнула дверь парадного...
Не успев толком ничего осознать, Дима взбежал по лестнице на третий этаж и затаился там, стараясь не дышать, чтобы запах алкоголя его не выдал.
– ...Ну буквально отваливаются ноги, – говорила Ольга. – Жека, ты себе супа разогрей, а я ничего не хочу...
– А бутерброд с «Янтарем» будешь? – озабоченно спрашивал сын.
– А есть?
– Я купил.
– Тогда буду. А хлеба купил?
– Купил.
– Ой, класс... Знаешь, мне сегодня...
Дверь закрылась, оборвав Ольгину фразу.
Тихо, как разведчик – унизительно, как унизительно! – Дима спустился по лестнице и вышел через парадную дверь.
Он не чувствовал себя пьяным. Но Женька – Женька! – может учуять проклятый запах, и тогда еще труднее будет убедить его, что его отец не «пьянчуга»...
И еще – ему было очень грустно.
Потому что эти двое так тепло разговаривали друг с другом. Они вместе, они разделят сейчас по-братски хлеб и сыр «Янтарь», и вместе поужинают.
А он, Дима, отправится в общество Малдера и Скалли.
(...Собака!
Злоба. Острая, настоящая, возьмет... сзади. Настигает.
Дерево, дерево мне!
Внизу. Пусть лает внизу. Люди, смеются... Пусть смеются. Ветки, железная крыша... Там. Вперед...)
Ко второму занятию Оксана уже знала ноты. К третьему – принесла скрипку.
Кто-то из Оксаниных знакомых когда-то играл, заканчивал музыкальную школу, а потом отложил инструмент за ненадобностью; Оксана выкупила его за бешеные, в соотношении с ее зарплатой, деньги.
Это была «дровеняка», гроб, а не скрипка, грубо и топорно изготовленная на какой-то еще советской фабрике. К этому-то горе-инструменту Оксана прикасалась так, как будто над ним всю жизнь трудился Страдивари.
С Оксаной было легко. Дима и не предполагал, что будет так просто – когда, скрепя сердце, соглашался на эти уроки...
Брать с нее по пять долларов он не мог – у нее вся зарплата, наверное, долларов двадцать. С самого начала они уговорились, что урок стоит пятнадцать гривен; в третью их встречу Дима попытался скостить сумму до десяти – но Оксана не согласилась.
Она приходила уставшая, придавленная какими-то своими заботами; с Димой она никогда не разговаривала ни о жизни, ни о своей работе – торопилась поскорее начать урок.
Взяв скрипку, она преображалась, как наркоман после дозы.
Она вытягивала звук за звуком; она с надеждой вслушивалась в свой робкий скрип. К пятому занятию она научилась играть «Мишка с куклой» – пока щипком. И вполне прилично водила смычком по открытым струнам; со слухом у нее было все в порядке – в отличие от подавляющего большинства прочих Диминых учеников.
В суматохе с ОВИРом и нотариусом ему несколько раз приходилось отменять Оксанины уроки; когда он впервые сказал ей по телефону, что сегодня не может с ней встретиться – ответом было такое убитое молчание, такое потерянное «как жаль», что в следующий раз он вертелся ужом и отменял Оксанины занятия только в самом крайнем случае – когда деваться было совсем уж некуда.
Он стал ловить себя на том, что вместо оговоренных сорока пяти минут его уроки с Оксаной растягиваются на час, полтора, два. Совершенно естественно и без напряжения; после занятий он усаживал ее пить чай, суетился на маленькой Вовкиной кухне, а Оксана застенчиво вытаскивала из сумки то пару яблок, то пачку печенья.
Она полюбила возиться с Малдером и Скалли, сажала их на глобус, позволяла бегать по своим плечам; так получилось, что поход на Птичий рынок совпал с разговором об отъезде.
Оксана пришла, как обычно, в десять; они позанимались – с удовольствием, часа полтора – а потом Дима вспомнил, что сегодня воскресение и можно нести мышей на базар.
Продать, удивилась Оксана, зачем? Такие славные мыши... Все равно придется куда-то их девать, сказал Дима, ведь я ведь через пару месяцев уезжаю. Уезжаете, вздрогнула Оксана, куда?!
В Америку, сказал Дима, уже понимая, что совершает ошибку. Наверное, это известие надо было придержать. Или сказать по телефону. Или вообще не говорить пока, мало ли еще могло случится, может быть, Оксана сама охладела бы к этим урокам...
- Предыдущая
- 14/72
- Следующая
