Дьявол против кардинала
(Роман) - Глаголева Екатерина Владимировна - Страница 86

— Опротивела мне жизнь, не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета…

Анна смешалась, не зная, что ей делать.

— Книга Иова, — шепнул ей на ухо Камбефор.

— Спойте еще что-нибудь, — попросила королева.

— Нет, я устал, — сказал Людовик. — Благодарю вас, господа.

Музыканты вышли.

Анна села в кресло, стоявшее в изголовье кровати. Отсюда она видела мужа в профиль, но так, пожалуй, было даже лучше. Людовик все еще рассеянно перебирал струны лютни.

— Герцог Анжуйский сегодня сказал неприличное слово, — заговорила Анна. — Я побранила его и пообещала, что в следующий раз он будет примерно наказан. Поговорите с капитаном охраны, гвардейцы должны выбирать выражения, когда рядом играют принцы.

— Вы, должно быть, скучаете без вашей подруги? — невпопад отозвался Людовик сварливым тоном. — Что пишет вам Дьявол?

Анна пугливо перекрестилась.

— Что вы, я о ней и думать забыла и не давала ей ни малейшего повода писать ко мне! Прошу вас, сир, не позволяйте этой женщине вернуться во Францию, иначе она опять начнет сеять смуту!

— Я устал, — сухо уронил Людовик. — Оставьте меня одного.

— Я приду завтра, — робко произнесла Анна полувопросительным тоном. — Покойной ночи…

Двадцатого апреля в просторной спальне короля собрались принцы крови, герцоги и пэры, министры и высшие чиновники. Королева поместилась в кресле в ногах кровати, рядом с ней встали оба маленьких принца. Людовик полулежал, опершись о гору подушек.

В торжественной тишине секретарь зачитал заявление государя: после его смерти регентшей при малолетнем короле назначается Анна Австрийская, главным наместником — герцог Орлеанский, главой королевского Совета — кардинал Мазарини, а в отсутствие Гастона эту роль будет исполнять принц Конде.

Пока продолжалось чтение длинного, витиевато составленного документа, по щекам Людовика катились тихие слезы. Глаза Анны тоже были влажными, из толпы придворных доносились всхлипывания. Но каждый плакал о своем.

Один Гастон был доволен и не скрывал этого, ставя свою подпись в конце свитка. Анна же была уязвлена: она рассчитывала стать единовластной правительницей, как некогда ее свекровь. Почему же Людовик все-таки допустил Гастона к власти, ведь Ришелье предостерегал его от этого опасного шага? Наверняка все дело в происках подхалима Мазарини — хочет угодить и нашим, и вашим! Поджав губы, королева тоже поставила свою подпись. Но ничего, не так уж она наивна; годы, проведенные в Лувре, ее многому научили. Она позаботилась о том, чтобы заверить у нотариуса свой протест против обязательства, вырванного у нее «под принуждением».

Когда подписи были поставлены, все уже собрались расходиться, но оказалось, что это еще не конец. Секретарь принялся за второй документ:

— Поскольку нашим стремлением является предостеречь всех подданных, кои могли бы каким-либо образом нарушить порядок, заведенный нами с целью сохранить мир и спокойствие в нашем государстве, памятуя о дурном поведении герцогини де Шеврез и о том, что она до сих пор сеяла смуту в нашем королевстве, о сношениях ее с нашими врагами за пределами страны, повелеваем запретить ей, как мы запрещали, въезд в нашу страну во время войны и желаем, чтобы даже после заключения мира она могла вернуться лишь по распоряжению королевы-регентши, с ведома Совета и с тем условием, чтобы не проживать вблизи от двора или королевы…

Услыхав имя герцогини, Людовик, который, казалось, впал в забытье, вдруг очнулся, вздрогнул и обвел комнату лихорадочным взглядом.

— Дьявол! Дьявол! — вскрикнул он.

Присутствующие зашептались и закрестились; герцог де Шеврез побледнел как полотно. Заметив это, король пришел в себя.

— Успокойтесь, — сказал он герцогу, — вы всегда мне верно служили, я этого не забуду.

Часовня замка Сен-Жермен была залита ярким, торжественным светом, струившимся сквозь цветные витражи в стрельчатых арках; гремела музыка. Четырехлетний Людовик Богоданный, с ног до головы одетый в белое, остановился у входа рядом с кропильницей; к нему подошел епископ Мо в праздничном облачении.

— Ваше величество, дорогие крестные, — обратился он к Анне Австрийской, принцессе Конде и кардиналу Мазарини, сопровождавшим дофина, — это прелестное дитя, что стоит перед нами, примет священное таинство крещения; Господь освятит его своей любовью, подарив ему новую жизнь.

Церемония началась.

При рождении дофин получил только малое крещение, и теперь, когда он мог вскоре взойти на престол, его решили окрестить по всем правилам. Папа Урбан VIII по-прежнему тянул со своим согласием, и Мазарини стал крестным будущего христианнейшего короля не как представитель Его Святейшества, а как частное лицо — неслыханная честь, о которой не мог мечтать даже покойный кардинал Ришелье.

На кудрявую головку дофина низверглись потоки латыни, музыки, пения и три пригоршни святой воды — во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Епископ помазал ему лоб миром, а кардинал передал зажженную свечу — «свет Христов». Когда была прочитана последняя молитва, новообращенный чинно осведомился у матери, не будет ли еще какой церемонии, чем привел всех присутствующих в умиление.

Все общество отправилось в Новый замок — «к папеньке».

Людовик с посеревшим лицом лежал в постели и тяжело дышал. Его только что стошнило, в комнате еще стоял острый, кислый запах, но вошедшие не обратили на это внимания.

— Ваш сын вел себя просто великолепно, — радостно сообщила Анна, — он будет добрым христианином и хорошим королем.

— Я этому рад, — просипел Людовик. Он протянул к сыну руку, приглашая его подойти поближе, и постарался улыбнуться. — Как же вас теперь зовут, мой сын?

— Людовик XIV, папенька, — наивно отвечал малыш.

— Еще нет, сынок, — возразил король с горькой усмешкой. — Но, верно, скоро, если на то будет Божья воля…

— Ах, не говорите так, мы молим Господа о продлении ваших дней, — взмолилась Анна.

Людовик слабо махнул рукой:

— Богу известно, как я хочу к нему, — сказал он и повернулся к Гастону: — Может быть, пора уже послать за мадам?

— Как? — Гастон в самом деле не понял.

— Ваша жена все еще в Брюсселе?

— Да-да, — поспешно подтвердил Гастон и тотчас испугался, что попался в ловушку, проявив такую осведомленность: — То есть, я так полагаю… Вероятно…

— Пусть приезжает в Париж, — разрешил его брат, — надо же освятить ваш брак по христианскому обряду.

«Уже в третий раз», — уточнил про себя Гастон, но вслух ничего не сказал.

Вдруг Людовик почувствовал, что сейчас с ним случится то, для чего вовсе нежелательны свидетели, и поскорей велел всем выйти. Его пожелание исполнили, но недостаточно быстро.

Дюбуа принес таз с теплой водой и деловито принялся менять белье.

— Какой же я худой! — ахнул король, когда тот откинул одеяло.

Он с удивлением, как на чужое, смотрел на свое собственное тело — кости, обтянутые шелушащейся кожей, с нелепо большими коленками на тонких, как спицы, ногах.

— Послушай, а сколько лет было кардиналу, когда он умер? — спросил он Дюбуа.

— Полных — пятьдесят семь, ваше величество.

— Надо же… А мне еще нет и сорока двух!

— Так ведь вы ж еще и не умерли, — беспечно отозвался слуга, обтирая его влажной салфеткой.

Его слова почему-то рассмешили Людовика. В комнату заглянул герцог де Бофор; в полуоткрытую дверь было видно, что в прихожей стоят и другие вельможи.

«Хотят посмотреть, скоро ли я умру, — зло подумал про себя король. — Ах, если бы я мог поправиться, дорого бы они мне за это заплатили!»

…Двадцать третьего апреля он принял последнее причастие, благословив жену и детей. Анна плакала, принцы тоже. В королевскую спальню набилась такая толпа, что было нечем дышать.

— Дайте же мне жизни! — страдальчески вскрикнул Людовик.

Дюбуа бросился открывать окно; придворные затоптались, понемногу просачиваясь в прихожую. Вскоре рядом с королем остались только врач и священник.