Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 17

Надо вообще отметить тут для ясности. Я не брошенный, как почему-то подумали эти сплетницы-училки. Мама мне много рассказывает о повадках людей. Да-да, именно о повадках, учит как себя вести, скрывать свои чувства. И мама объясняет мне разные важные микроскопические чёрточки, отличия одного от другого, нюансы.

− Иногда бывает, − говорит мама, - обидит тебя человек. Скажет что-нибудь обидное, пусть даже это и правда, и верность (в смысле - верно). Но надо решить, понять, почему он так сказал: по простоте душевной, а бывает люди просто вот такие по складу, правду-матку в лицо режут. Это ладно. таких искренних простых людей не надо обижаться, их надо уважать и ценить. Но так, чтобы они об этом не догадывались.

Потому что искренность на самом деле тоже случается. Мама говорит, что искренние люди - самые опасные. Потому что через них с нами разговаривает Правда и Свет. Но как правило люди злобны, чванливы, подозрительны и очень наблюдательны. Искренний же человек прост. Он честен, он как бы на ладони. Данёк после съёмки сказал - лицемерие. Мама такое слово не говорила, она говорила - владение собой, аккуратность в словах. Я погуглил. Лицемерие везде и во всём. Мне так кажется. Все люди лицемеры. Так проще жить.

Ещё я вспомнил, что мама говорила, что среди хороших людей попадаются чаще женщины, чем мужчины «в силу более сложной организации».

− А почему, мама, у женщин более сложная? − сразу увлёкся я.

− Потому что, − совершенно серьёзно сказала мама. - У женщин интуиция развита, они продолжают род, женщины мудрее.

Мне нравилось, если честно, что женщины более развитые. Всё-таки семью мне в будущем с женщиной создавать. Надо будет найти душевную организацию посложнее...

Короче, я это к чему? Самые твари - это те, что специально тебя подкалывают как бы невзначай. Они не просто, не думая о том, каково тебе, хвалятся. Они хвалятся, чтобы побольнее тебя ранить, знают же наперёд, что тебе это неприятно. Училка по литре говорит, что есть учтивость, и такт, и деликатность. Но, честно, я кроме архитектора таких людей не встречал.

И вот Данёк себя выдал рукопожатием. Не просто радуется. Злорадствует, ещё как злорадствует. Я сам такой. Не подумайте, что я других меряю по себе. Я, между прочим, получил по полной за все эти свои злорадства и наглёж, поэтому и рассказываю вам сейчас, чтобы вы мой путь не повторили. Хотя в этой истории − я жертва, от меня-то ничего не зависело. Просто ввязался я с этим мелким Максимилианом, я же не знал, что эта тётя Марина никакая не Марина... пардон, отвлёкся.

В общем, под личиной друга и простачка скрывался зловредный Данёк, дрянь и гнилушка. И вот он мне говорит, что будем вместе тренироваться разные элементы делать, и конечно же полу-бэк. Я − рот до ушей, и киваю как щелкунчик-болванчик: ага, будем, будем, друган. Я тоже лицемерен, я тоже злопамятен, я мстителен. Я на тебе, Данёк, отыграюсь. Но пока через боль, через сердечно-душевную боль, силюсь не показать своего горя. Оно как-то притупилось после первого тайма...

Закончился перерыв. Очкастый хомяк прям строит из себя. Таймер-дохляк. Я ждал вбрасывание. И решил оглянуться на площадку. И смотрю. Тётка Марина эта пришла и болтает у качелей со второй тёткой, у которой ребёнок косолапый, а на лавке по-прежнему сидит тот бэшка и смотрит на меня, ну или на нас...

Началась игра, я проворонил мяч. Данёк стал на меня орать. Обычно я так на всех ору. А тут −он. Я обернулся - не стоит ли за бордюром Марина. Я почему-то стал уже про неё думать без приставки «тётя». Она мне и не тётя. Отчество я не знал. Не подойдёшь к своему врагу, да ещё к взрослому, и не спросишь:

− Эуч, как твоё отчество, френд?

Хотя она мне не френд.

В общем держал я под контролем не только поле, но и площадку. Вроде её нет среди зрителей. Ладно, можно играть. Мы забили - они забили. Потом мы с Даньком вырвались. Он с левого фланга, я бомбардир. Он мне пас. И тут я мажу. Не в штангу, а мимо ворот. И просто я понимаю, что в этом ударе виноват только я. Я просто ударил очень неудачно, как-то по касательной. Я так позорно не бил наверное года два-то уж точно. Йес! Сейчас на меня накинутся, но никто не накинулся. Очкастый поорал - я развёл руки: каюсь, со всем согласен. В конце концов, с кем не бывает. А Данёк так орал, поливал грязью. Я на него и не реагировал, как не слышал. Я цену ему уже знал. Стали играть дальше. И мне не пасуют. Я и не рвусь, пусть, бегаю, сам пасую, вообще ближе к защите теперь держусь. И Данёк забивает! Звезда наша, вновь взошедшая на небосклоне... Я увлёкся игрой, такой сильно неприятный осадок только на душе, как от чего-то неизбежного, как горькая редька с мёдом во время кашля.

Близился к концу второй тайм, мы вели. А я вдруг увидел или представил − увидел в воображении! −, что Светочка лежит в кровати. В таком во всём шёлковом как принцесса в сказке. Я остановился, покрутил головой, мяча можно было не бояться, мне не посовали. Я опять посмотрел туда на лавку, там по-прежнему сидел этот тихий бесцветный бэшка и смотрел на меня. Я отошёл к бортику, мне стало нехорошо, можно сказать какое-то головокружение. Я достал мобильник, посмотрел время, через сорок минут танцы. Я шагнул в игру, я буквально домучился этот тайм. Впервые меня не втыкал в футбол. Сейчас бы я был очень благодарен всем на свете мелким, пусть бы заменили меня. Но мелкие не шли, опасались меня - я ж их всех гонял в три раза добросовестнее после того случая, чтобы эта Марина не думала, что я её боюсь. Мелкие играли на горках и лесенках в свои салки- ножки-на-вису, зомби и стоп-земля, колдуны-вампирчики, прятки-догонялки, чай-чай-выручай короче. И этот Максимилиан бегал. Меня торкнуло, где-то глубоко, не в голове, в воображении, в сердце и душе, что называется внутренний голос : дальше всё будет только хуже.

Я отмучился игру. Очкастый хомяк смотрел на меня подозрительно, такой себе придал вид детектива. Типа Шерлок, типа он раскусил. Остальные, по-моему, ничего не заметили. Не смотря по сторонам, я двинулся вслед за Даньком к школе, на танцы. Впервые мы шли вместе и в то же время не вместе. Порознь. Я не знал, зачем я иду, ведь Светочки не будет. Она валяется в кровати дома в шёлковых тряпках. Я увидел это в своём воображении.

[1] Вращение на спине

Глава седьмая. Унижение

Глава седьмая

Унижение

Мы не ждали в зале как обыкновенно. Мы опоздали. Данёк всё шёл и всё больше отрывался от земли. От величия его распирало. От этого мы не шли, а чуток плелись. Я поддакивал. Я хотел опоздать. Мы переоделись в пустой раздевалке. Вошли в зал. Там как раз все строились. Серый Иванович посмотрел на меня с ненавистью, он повторил «специально для опоздавших», что «Светлана Эдуардовна плохо себя чувствует», тренировку проведёт полностью он. Да уж... устроила матушка моя им взбучку. Серый не сводил с меня глаз, и на черепашке. Потом задал инверт с обратным углом. Черепашка самая простая стойка, но всё зависит от времени зависания. В этот день зависание было нереально долгим. Орал Серый только на меня. Поцы все вокруг еле сдерживали ухмылки. Ну, твари. Стойка на голове сложнее, а промокашка, вращения на спине, − это вообще нормировано. А Серый требовал нереального числа вращений. Пытка. Я умирал реал. И главное - всё под ненавистным взглядом. Все сачкуют, а я - выкаблучивай. Девчонки вообще в кружок собрались, греческий танец повторяют. Серый на них и не глядит.

Серый врубил фонограмму «Эх, яблочко!». И конечно же Данёк занял моё место, а я его - Серый приказал, и всё сквозь зубы, сквозь зубы. Данёк еле тянул все мои сложные элементы, тот же ворм, но тянул! Вот, что значит чел поверил в себя. Ну и фиг с ним. Я сделал его элементы, они проще, а я устал дико, на палец мне как бы нечаянно наступил перед «яблочком» Серый. Я постарался вложить в партию Данька душу и настроение - это отличает хорошего хиппана от средненького. А так как настроение было ни к чёрту, то и получилось, наверное, что-то странное.