Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 19

Глава восьмая. Гришаня

Глава восьмая

Гришаня

Я жевал блин, смотрел в окно и впервые радовался. Просто тому, что меня сегодня не избили в раздевалке, просто тёплой погоде. Я думал, что по всей стране люди уже собираются к нам на море. Но море конечно холодное пока. Оно в июне-то холодное, не то, что в апреле.

Я сидел и смотрел прикольный мульт, булькал колой, в зале сидели мелкие с родителями, и я впервые в жизни был этому рад. Меня не бесили мелкие, я вспомнил мелкого Максика. Зачем я его тогда так?.. Реал почувствовал к моим соседям по залу что-то вроде нежности, материнских чувств. Хотя, думалось мне, они так же предают, бросают, злорадствуют в своих старших группах и началке, как и Данёк. Но всё-таки... они добрее. Этот мелкий Максимилиан вообще добряк. Я уже заметил. Он ко всем с открытой душой. И я решил пойти после кино на площадку. Вот просто пойти. И попросить у Максика и его матери прощения. Я решил больше не делать им наперекор, пойти на мировую. Типэ понимаю и раскаиваюсь.

На площадке было много людей. Я сел на лавку, где сидели поутру этот бэшка и его то ли папа, то ли дед. И просто сидел. Наблюдал за мамашками и их мелкими. Меня звали на футбол, я крикнул через всю площадку, что попозжее. И тут ко мне вышел очкастый хомяк. Он подошёл и сказал:

− Артём! Тебе плохо, что ли?

Что это с ним? С утра самого он меня жалеет. Неужели передачу вчера смотрел? Скорее всего. Но неужели он в курсах, кто у нас на танцах рулил в первой линии... Тоже, скорее всего. Слухами земля полнится.

− Мне нехорошо? Нет. Просто устал, − я запнулся, я забыл, как этого очкарика зовут. Да я и не знал никогда. Как-то ему кричали. То ли Лет, то ли Пет. - Устал, − говорю. − Тренировка была тяжёлая.

− Данёк сказал: ты ушёл с танцев.

Я чуть не ответил, что не ушёл, что меня выгнали, захотелось с кем-то поделиться. Но вовремя опомнился. Мама всегда говорила: не надо давать почву сплетням. Говорила, а сама растрещала секретаршам в администрации!

− Да, ушёл. Сегодня последний раз. Напоследок так отпахал. И черепашку, и ворм, и стрип, и... Короче, устал

− Ну ладно. Команду не бросишь, Тём? Ты нам нужен.

Я кому-то ещё нужен! Это удивительно!

− Посмотрим, как в секции сложиться, − мне хотелось обратиться к нашему бессменному вратарю по имени. Но я не знал его имени.

Он не плохой. Он там чемпион какой-то по шахматам. Я его за это всю дорогу презирал.

Часы прокричали дежурные слова. Поцы стали свистеть своему вратарю.

− Иду, иду! − крикнул он и покинул меня.

Я не знаю сколько я сидел на лавке. На меня странно смотрели и дети, и их родители, тётки, и папы, деды, бабы. Подковыляла ко мне и косолапое нечто.

− Вероничка! Не мешай мальчику.

− Она мне не мешает, − я улыбнулся её маме, подружке Марины.

− Ну тогда вероника постоит тут, она тебя хорошо знает.

Ребёнок был худой, был похож на какого-то общипанного больного голубя, которого того и гляди должны заклевать вороны. Тоненькая шейка, голова такая норм, как у всех детей. И выпученные огромные глаза. Я понял, что значит бездонные глаза. Вот эти выпученные на пол-лица глаза на худеньком личике были без дна. Вероника сидела рядом со мной, она каким-то своим собственным приёмом взгромоздилась на лавку. Потом она полепетала что-то. Что-то мне рассказывала.

− Вероничка рассказывает, как мы на экскурсию ездили.

Я кивнул. В общем, я был доволен. Я не один. И пусть все пялятся. Что я: не имею права на площадке посидеть, которая вообще-то должна была быть ледовым дворцом. Но не приключилось.

Я не заметил, можете мне не верить, как начала сгущаться тьма (пошутил), стали расходиться дети и родители. Лавки заняли поцы и девчонки. Постарше меня. Многие были с пивом. Дети ещё гонялись по горкам и лестницами, этим замысловатым конструкциям. Давно уже ушли Вероника с мамой. Я поболтал с ними, даже спросил о Максимилиане, но мама Вероники сказала, что у Максика аллергия на цветущую щелковицу и карликовый клён, он чихает и кашляет. На том и попрощались.

Я уже собрался идти домой, я замёрз, холодало стремительно, солнце уже почти село. Красная полоса светилась на небе, вспыхивала торжествующей весной. Вспыхивала красками тех, кто удачлив, кого не вырезали, показали по телевизору, кого теперь напечатают на плакате, афиши расклеят по всему городу.

Размышляя таким образом, наблюдал смеющихся парней и девчонок, им и дела не было до меня. Я провалился в раздумья о жизни и пропустил тот момент, когда почувствовал, что сижу на лавке не один. Рядом со мной, сжавшись, поближе к краю сидел бэшка. Я ему так обрадовался вы даже представить себе не можете, как я ему обрадовался. Всё-таки мне было так погано на душе, и я решил домой, пока мама не позвонит не идти. Всё-таки не зима, колотун пока не бьёт. Пока только ноги подмерзать стали.

Бэшка тоже смотрел на меня. Безразлично, равнодушно.

− Тоже подышать вышел, − решил я начать светский разговор.

Он кивнул.

− Уроки все сделал, − интересно поймёт ли этот малохольный иронию.

Он сказал:

− Да так, − пожал плечами не то чтобы неопределённо, а вполне себе определённо, его движение плечами как бы говорило: отстань, чего лезешь, да пошёл ты.

Но я был бы не я, если бы прекратил уже начатое. Я кого хочешь разговорю да и к себе расположу, если мне надо, раскручу, короче, на «ля-ля», на базар, на общение.

− Смотрю: с утра с папой гулял.

Я, конечно же, хотел сказать «с дедом», но пусть, думаю, чел порадуется, что его деда за отца приняли.

− Да. Гулял, − гундосит всё так же нудно.

− Странно, − говорю. - вечером один, а днём с папой.

− А что?

− Обычно-то наоборот. Вечером с родителями. Обстановка сам знаешь. Может быть канцерогенная. То есть криминогенная. - это я люблю так шуткануть-юморнуть.

Он улыбнулся. Очень добрая у него оказалась улыбка. Искренняя и открытая. Я таких всегда сразу начинал бить. С такими улыбками люди, они вообще незащищённые...

− Ну мы ж не на Севере.

Это он имел в виду северную часть города, если вы ещё не выучили нашу местную карту. Напоминаю: там победнее в массе своей люди. Там и заводы. Там и кладбище. А у нас рынки, магазины....

− Это точно, у нас не Север. - говорил, лишь бы что-нибудь сказать. − И часто ты тут вечерами

− а ты первый раз?

О-о! Не в бровь, а в лоб, то есть в глаз, вопросец.

Он опять усмехнулся.

− Да. Я в первый. Понимаешь, отец только ночью с работы приедет. Мама в гости пошла к подруге, а я ключи забыл. Вот и сижу кукую, ку-ку, ку-ку.

На нас обернулись недалёкие лавки, ну те, кто на них обитал, обитатели то есть.

Он молчал, и я молчал. Я спросил:

− Как тебя зовут?

− Григорий.

− В честь Мелихова? - дело в том, что у нас много Гриш. У нас было казачество, правда не донское, другое, но тоже казачество.

− Нет. У меня Коменков фамилия, − не понял «шутки юмора».

− Значит: Гришаня?

− Ага? - он почти улыбнулся.

− А меня Артём.

− В честь Лебедева, − опа: бумеранг.

− А кто это?

− Да сам не знаю. В интернете всё: Тёма Лебедев, Тёма Лебедев.

− Не. Я Тёма Щегольков. Щеголь.

− А ну да. Вспомнил. Я тебя вчера по телеку видел.

− Да ты что?

− Ага. Ты классно танцуешь.

− Танцевал.

Я уже хотел рассказать Гришане всё. Но тут он вдруг встал и сказал:

− Извини. Мне надо идти. У меня встреча.

− О! Да у тебя девчонка? - догадался я и подумал про себя: « Чего не случается в жизни. Даже такие убогие с девчонками ночами целуются».

Он посмотрел на меня как на идиота, встал и пошёл. К хоккейной коробке. Он стоял сразу за оградой и разговаривал с кем-то. От лавки, на которой я сидел, до хоккейной коробки метров тридцать. Но на хоккейной коробке горели прожекторы: иногда вечером случались игры. И я всё видел. Ночи у нас тёмные. На небе были тучи, не было ни луны, ни звёзд. И сначала-то Гришаня вошёл как бы во тьму, а у коробки его силуэтом было видно хорошо, доносился разговор. Он говорил с кем-то, смеялся, шутил видно с кем-то, кого я не видел.