Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 20

Я окончательно задубел, ещё бы: несколько часов сидел. Так и старческий геморрой недолго заработать. Я поднялся с лавки, размялся, и чёрт меня дёрнул. Я пошёл не в свою сторону. От площадке, а я пошёл к Гришане, к этой грёбаной хоккейной коробке. С этого момента участь моя была, что называется, решена окончательно и бесповоротно. Я завяз во всей этой истории окончательно. И в этом виноват только я, ребя, а никто больше. Только я. Я пошёл к коробке, чтобы попрощаться с Гришаней, с этим занюханным бэшкой, которого я считал недочеловеком даже, соплёй и жирной мямлей, придурком, короче. И я пошёл с ним попрощаться!!! И вот на пол-пути что-то меня торкнуло, мне показалось, что Гришаня разговаривает сам с собой. Но жестикуляция и весь этот смех - это вряд ли так будет вести себя человек, разговаривающий сам с собой. По идее чел-шизик должен бубнить. Во всяком случае я только таких пока в своей жизни наблюдал. Видел как-то психованную бабу, она ходит по улице и орёт, и руками машет. Но это всё равно всё монологи. А тут я ж вижу: диалог. Я, крадучись, свернул с дорожки и решил встать у площадки чуть поодаль, чтобы Гришаня меня не видел. Прощаться мне с ним уже расхотелось. Я заподозрил неладное и забыл, зачем я первоначально шёл к Гришане.

Гришаня стоял у дверцы в ограде. Дальше влево, шла пристройка-раздевалка, дальше коробка заворачивала - ограда составляла такой эллипс, присущий всем на свете хоккейным площадям. Я встал около раздевалки, спрятался мне не было видно Гришаню. Но был слышен разговор. Он говорил о семье, о брате, о какой-то компьютерной игре, жаловался на маму, отвечал на вопросы - в общем, муть. Клоун − мелькнуло у меня в мозгу. Неужели с девчонкой о такой мути можно трепаться? А почему бы нет. Я решил обнаружиться и посмотреть на девчонку, вспомнил, что хотел просто попрощаться.

Я вышел из укрытия, обогнул пристройку. Гришаня стоял ко мне спиной и болтал. Но вокруг никого не было. Я на всякий случай присмотрелся к коробке за оградой. Вдруг в тёмном укромном местечке, плохо освещённом прожектором, стоит собеседник Гришани. Вдруг у него суперслух и он слышит из своей точки обитания Гришанин лепет. Ни фига. Никого не было. Никого! Я окликнул Гришу, он вздрогнул, обернулся. Я хотел сказать: «Прощай Гришаня! До послезавтра! Встретимся в школе! Ты на перемене где обычно обитаешь?» В общем, хотел забить с Гришаней стрелку. Но я ничего не успел сказать. Гришаня пропал! Вот он был, а вот его не стало. Так кажется, или почти так, поёт Горшок?

Глава девятая. Поздний ужин

Глава девятая

Поздний ужин

Когда я вернулся домой, папа уже сидел в большой комнате за столом. Мама всегда любила обедать не на кухне, а в большой комнате. Она ничего не объясняла, просто всегда к папиному приезду был накрыт стол и расставлены разнообразные закуски и прочие разносолы. Всё это мама покупала в супермаркете в отделе, как она говорила, для «ленивых». Ей давали всё свежее, мама этим очень гордилась, потому что случаи отравления разными баклажанчиками и селёдками под шубой случались. Дорого покупают так себе, не раскупается кулинария зимой. Иногда мама заказывала в буфете телецентра пироги. Но я не особо кумарил по пирогам. Я вообще к сладкому и мучному почти равнодушен. Я люблю фаст-фуд. У нас дома одни полуфабрикаты постоянно. Не переводятся. Надо только сунуть в специальную печку или в мультиварку, и готово. Иногда, правда, мама готовит суп, остаётся мяско. Я его обожаю, просто варёное мясо. Мама всегда ругается, что не продаётся суп. В какие-то стародавние времена, во времена маминой мамы суп продавался на каких-то кухнях. И ходили на эти кухни с судочками и бидонами.

Я сидел рядом с папой, и ковырял вилкой чёртову селёдку под шубой. На белоснежную скатерть попадали ошмётья свёклы. Мама не делала мне замечаний по поводу скатерти, от этого на душе было ещё поганее. Папа уминал за обе щёки все эти закуски. Они чёкались с мамой, пили своё любимое вино. Папа был доволен. Он рассказывал о Питере, о каком-то рыбном ресторане, который держат узбеки.

− В каких комнатах они живут! - восхищался папа. - Исторический центр, старые дворы, старые дома, коммуналки. В них ремонта лет сто не было и постоянно трубы прорывает. Паркет от этого разбухает, кочками получается, половики рвёт. На общей кухне они готовят плов в тазах, стирают на стиральной доске. Трут, трут вещи. Всё вручную. Это обычные посудомойки и повара. Шеф-повар и директор - не узбеки, калмыки. В общем, из нашей местности. Сделали заказ на речную, на хищников, на сома. Надо мне расширять связи с рыболовами. В общем, ресторан у них в нашем стиле.

− Это в каком это нашем? - удивилась мама.

− Ну там, хижина, сети, ветер-суховей... Как на нашей рыбалке!

(Замечу тут, что при ветре клёв лучше, чем сильнее ветер на реке, тем лучше клюёт.)

− Ветер суховей, − продолжал папа, − ну там такие картины на стенах, степь, река. Старик... И оборвыш-внучёк, помощник, ялик. - Ну, в общем, отличное место. - Папа проглотил последний фаршированный баклажан и добавил совсем другим скучным голосом: − Остальное всё так же. Откаты. Но мы привычные. Не падает выручка, и слава тебе лапти, не до жира теперь. Но! - папа оживился: − с ресторанам будем работать напрямую!

Ещё поговорили о том-о сём. Я лёг на диванчик. Я на нём сплю вообще-то. И сидел за столом я тоже на этом диванчике. И теперь лёг. Я знал, мама сейчас всё папе расскажет. Когда бутылка вина перекочевала со стола на пол, я понял: сейчас, за мороженым, начнётся. Мама обожала мороженое. Ну и папа, как мама. Папа всё делал, как мама, старался всегда ей угодить, если ругались, сгладить перебранку.

Я мороженое не любил. Они меня и не будили. Они знали, что я устал, что у меня танцы и футбик по субботам. Но я не спал, а почти спал, засыпал то есть.

И вот под звон ложечек о стекло креманок, начался такой разговор. Я сразу забыл, что хотел спать.

− Записала передачу-то? - спросил папа.

− Нет. - сказала мама.

− Ну-ууу. Тогда рассказывай. - папа был доволен, он был счастлив. А то как же! Привёз домой деньги. Ещё на карточку что-то ему должно было упасть.

− Артёма вырезали, − сказала мама.

− Вроде он живой, − стал хихикать папа. Он, наверное, всё понял, но придуривался, не хотел даже слушать о неприятностях в этот тёплый весенний день.

− Его вырезали из передачи по ти-ви.

− Что? Не показали? - папа уже не хихикал.

− Показали издалека. А в интервью - помнишь, они записывали интервью? - не показали. Артём говорит, перетасовали вопросы и ответы. Вопросы, на которые он отвечал, убрали, или... нет... − мама запнулась, − убрали его ответы.

− Странно, − сказал папа. - Вы так ждали это интервью. А родители смотрели? - это папа имел в виду моих бабушку и дедушку.

− Не знаю! - всхлипнула мама. - Наверное. Мы их предупредили. − И разрыдалась.

− Я и смотрю: Артём тихий, грустный, я думал, устал.

− Я ему вообще запретила на эти танцы ходить. Я пошла конечно же разбираться.

− В телецентр?

− Нет. К их блондиночке, танцорше?

− И что она?

− Сама не поймёт, что произошло. Сказала, что её подруга на телевидении - Марина...

− Марина? − переспросил папа резко и испуганно.

− Ну да. Какая-то там Марина. Она снимала отчётный концерт. Она может быть и монтировала передачу. Ну в общем их эта блондиночка так мне сказала. Обещала узнать у этой Марины. Эта Марина их и пригласила на передачу. «Тип-топ» с её подачи в плане стояли, больше года, − так их руководительница сказала. Симпатичная она. Тёма говорит: рок-н-рольщица...

− Да? Интересно...

− Да что тебе интересно? Что тебе интересно? - мама опять стала плакать. Плакать и сморкаться.

Когда она отсморкала все сопли на свете и пролила все на свете слёзы, папа вдруг сказал:

− Фамилию Марины знаешь?

− У неё ещё в титрах псевдоним такой странный. Она в титрах Эрна. Да! Какая-то Эрна. Я обратила внимание на титры, и фамилия, фамилия странная. То же какая-то искусственная, ненастоящая. Что-то вроде лекарства... забыла.