Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 21

− Габриэль?

−Точняк!

Я чуть не взбрыкнул на своём диванчике. Точняк! Я не могу! Точняк! Ну и мама!

− А я смотрю: что-то на «эль» заканчивается... Ты её знаешь?

− Знаю, − папа произнёс это страшно и даже глухо. - Это не псевдоним. Её старая фамилия Гаврилова. А сейчас она Габриэль. Если по-русски, то Гаврилова так и будет.

− Очередная твоя ошибка молодости? - мама спросила без всякой издёвки. Все в городе знали, что папа был одно время звездой города, в смысле красавчиком.

− Ошибка, − усмехнулся папа. − Если бы, − папа больше не радовался. Я бы всё отдал, чтобы посмотреть на него. Я вообще люблю наблюдать за папой. Всё-таки мы очень похожи. Часто я смотрю на него и думаю: неужели через двадцать семь лет я стану таким же?! Не может быть. Но что-то в душе мне подсказывает: может, ещё похуже будешь выглядеть.

В большой комнате висела страшная тишина. Я ощущал её своим ухом, и головой естественно - только эти части и торчали из-под пледа. Я мёрз. Всё-таки ночи у нас в апреле ещё холодные...

− Дай сигареты! - сказал папа.

− Ты же бросил! Не дам.

− Ну дай хоть электронку.

И родители задымили электронными сигаретами, обволакивая меня странными запахами папиных воспоминаний.

− Так кто она, эта Эрна Габриэль?

− Маринка Гаврилова. Я учился с ней.

− Где? В автошколе?

− Да. То есть, нет. В обычной школе. С первого класса.

− И что?

− Да в общем, ничего. Её все знают. Не только я.

− Но я-то не знаю. Расскажи.

− Я знал, что она приехала. Знал, что она в телецентре. Ну надо же: Маринка! - папа уже не слушал (или не слышал?) вопросы мамы.

− Ну скажи, Павлуша, − опа: мама называла папу Павлушей в исключительных случаях. - Скажи, Павлуша, кто она, из какой семьи, где училась?

− Она необыкновенная! - сказал папа. - Артём спит?

− Спит, − вздохнула мама.

− А ты спать не хочешь?

− Да какой уж сон.

− Ну тогда завари кофе.

− Так вот кофе.

− А-ааа. Нет. Тогда зелёный чай. Я его сейчас дрябну. Стану как огурец и всё тебе расскажу.

Мама пошла заваривать чай. Чай у нас был очень дорогой. Папа с мамой не терпели дешёвых чаёв. Кофе у нас был самый обычный, как папа говорил «пролетарская арабика». Из зёрен молотый, в кофеварке сваренный. А чай... С какими-то всё цветочками, листочками: синими, красными и розовыми...

− Тём! Спишь? - спросил папа.

− Неа, − папе я старался врать меньше, чем маме. Да и надоело притворяться. − Вы бы хоть балкон прикрыли. Холодно.

− Прости, брат, − папа поднялся и прикрыл балконную дверь. - Ты что этой тёте Марине поперёк дороги встал?

− Ага, − я спрятался под плед с головой.

− И чего? Смеялся над ней?

− Не. Сыночка её оземь хрякнул.

− Я так и думал. Ну всё, пацан, ты попал, − я выглянул из-под пледа со слабой надеждой, что папа хохмит.

Но папа был абсолютно серьёзен и даже напуган.

Тут чашками и ложечками зазвенел поднос. Я замер. Вошла мама и сказала:

− Я мороженое ещё нам принесла.

− Валяй.

Забулькал из заварочного чайника чай, и папа стал рассказывать. Мама перебила:

− Подробно рассказывай. Иначе я не пойму.

− Наташ! Ещё раз перебьёшь, пойдёшь спать, − сказал папа, вроде отшучиваясь. Но я-то знал, что никто сейчас не пойдёт спать.

Глава десятая. То чувство, когда папа -- Пэпс

Глава десятая

То чувство, когда папа - Пэпс

− То, что меня Пэпсом звали, ты знаешь. - медленно начал папа.

Я боялся пошевелиться. Была ночь. Балконная дверь оставалась чуть прикрытой. С улицы слышался далёкий звук шоссе. Если бы не этот звук, я наверное выскочил и стал бы умолять папу ничего не рассказывать. Я тогда ничего не мог толком объяснить, но я чувствовал, что детство, моё спокойное счастливое детство, уплывает, проскальзывает между пальцами, летит как футбольный мяч мимо. Мимо ворот, мимо моих ног, мимо меня вообще. Я понял, что я уже совсем не тот. И возврата обратно нет. После того, что произошло, после того, что увидел сегодня на хоккейной коробке, точнее НЕ увидел, и теперь... Марина училась с ним. Почему он зовёт её Эрна?

− Как Пэпс? Щеголь же!

− Э-ээ, нет. Щеголь это у нас Артём. Я же был Пэпс. От Павла производное.

− Странное производное.

− Нормально. Но это неважно. Короче Марина Гаврилова с первого же класса выделялась.

− Дылда?

− Как ты догадалась?

Я осторожно повернулся, а то у меня бок затёк, но мама продолжала разговор. Неужели она думает, я сплю?

− Не знаю как... Догадалась. Предположила.

Я не видел маминого лица, но я видел теперь вполне сносно папино. Оно светилось, может быть оно светилось в приглушённом свете бра, может быть... А может быть оно светилось от воспоминаний. И мне стало спокойнее.

− Да. Она была выше всех девочек. Но выделялась она не этим.

− Училась хорошо?

− Всё ты знаешь.

− Да что тут знать, Павел, как ещё в школе можно выделиться?

− Ещё она выделялась поведением.

− Примерным конечно же?

− Не угадала. Плохим поведением. Она была своенравна, на уроках скучала, на переменах носилась в «колдунчики», и дралась.

− Все маленькие так.

− Из парней многие. Из девочек далеко не все.

− Но ничего ж обыкновенного?

− Она выводила учителей из себя. Её приняли в пионеры в последнюю очередь.

− Но тебя-то вообще не приняли?

− Меня, да. Меня на следующий год. Но я-то был прогульщик. Она же не прогуливала, она умела дружить. В общем, компанейская была. Да что там была... Она и сейчас компанейская.

− Ну а дальше что? Как она стала этой самой Эрмой?

− Эрной. Эр-на. А вот как. У неё вдруг объявились родственники за границей.

− Наверное было событие городского масштаба?

Меня стал напрягать этот допрос. Я откинул плед, сел на диване и сказал:

− Мама! Дай папе рассказать нормально!

− Павлуша! Мы все тебя слушаем! - захохотала мама.

Ночью как-то зловещё услышался мне этот хохот.

Папа продолжил:

− Ну конечно она стала популярной. Дело в том, что в седьмом классе, её из пионеров выгнали.

− За что? Из-за родственников?

− Наташа! Тёма тебя попросил. Помолчи. Я путаться начинаю. В общем так, Тёма. Специально для тупых и смеёмся после слова «лопата», не раньше! - и папа погрозил маме пальцем. - В общем так. - повторил он, не решаясь, видно, вступить в прошлое, вздохнул и начал: - В седьмом классе уважающий себя хулиган пионерский галстук не носил. А точнее носил в кармане школьных брюк. Из школьного пиджака уважающий себя хулиган делал жилетку. Рукава просто выпарывались. Хэви-метал! − И папа сделал пальцами две «козы». − В то время мы ещё не стояли на учёте в детской комнате милиции, но нас регулярно вызывали по субботам в кабинет директора на совет по профилактике правонарушений. Там сидела участковая милиционерша по фамилии Дворникова, учителя и кучка пенсионеров-ветеранов. Они занимались «воспитанием». То есть прорабатывали нас. Доставалось всем. За одежду особенно. Надо было прийти в пионерской форме, причём рубашка должна была быть синяя, а не белая, в седьмом классе старшие пионеры ходили в синих рубашках. Но в основном приходили одетые кто во что горазд, все хотели выпендриться и чтобы члены комиссии побесились. Такой, что ли, вызов. Ах, раз вы меня вызываете, так я вам покажу, ещё пожалеете. И вот однажды в холле, где все «нарушители дисциплины» ожидали своей очереди на «казнь», я столкнулся с Мариной Гавриловой.

− А тебя за что? - у меня, если честно, был шок.

− Газировку на уроке истории пила из пенала.

Я вообще обомлел. Мы в одном классе, а я и не знал об этом!

− Ты, Щегольков, почаще на уроках появляйся.

− Нет. Марин! Ты расскажи!

Я не могу сказать, что у меня до этой встречи были с Мариной какие-то приятельские отношения. Скорее настороженные. В детстве мы с ней дрались, и даже в кровь. Она не умела драться. Но, если её кто-то задевал. приставал, напрашивался, она не пугалась. Помню, как в четвёртом классе она собирала цветы на пустыре. И наша компашка к ней пристала. Её избил Скворцов. Царство ему небесное, он давно спился и недавно умер. Я не посмел её защитить. Скворцов бил, она пыталась ему ответить, а мы, остальные, стояли и смотрели. Только один пацан мямлил, что не надо, бить. Я молчал. Когда она всё-таки ушла, рыдая, с пустыря, тот поцан собрал эти синие цветы, брошенные ей, а мы все начали над ним смеяться. Перед смертью Скворцов рассказал, что был очень зол на Марину. Когда она была в первом классе, он за ней, что называется приударил, даже подарил ей заговорённый каштан. Потом она ему разонравилась. Но сам факт, что он приглашал её к себе домой и что-то дарил, и развлекал болтологией, его выводил из себя. Когда он её увидел на пустыре, то и налетел на неё. Он говорил, что в нём закипела жуткая злость. Ему показалось, что она вроде в какой-то дымке. Был конец августа. Мошка у нас только в июне, а тут вот это облако, которое ему померещилось, его добило окончательно... Это вот было номер раз необычность, которую я узнал не так давно.