Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 28

Проснулась ночью от какого-то шума. Даже не шума, а шуршания. Кто-то настырно хозяйничал в соседней, то есть моей комнате. Моя комната рядом с маминой, они соединяются дверью, дверь конечно же открыта, я её никогда не закрываю. Я замерла, прислушалась: вдруг показалось?.. Похвалила себя за то, что легла в маминой комнате. Через время, достаточное для того, чтобы увериться, что всё - глюк, сон, фантазия и неправда, в ящике опять что-то двинулось. Я замерла уже не так осторожно. Лежала, тряслась и думала: «Ну и что такого? Да ничего такого. Был же у меня когда-то игрушечный фотоаппарат. Он ночью сам собой начинал вспыхивать и щёлкать затвором». Были и другие звуковые игрушки, распиханные по ящикам. Игрушки тихо свистели, гудели, постреливали или просто вскрикивали, предчувствуя агонию батареек и аккумуляторов. Всякое бывало в моём нервном детстве, каких только голосов не издавали все эти китайские пластмассовые люмпены во время Стасовой починки однодневными клеммами и проводами диаметром с волос. Маме приходилось ночью включать свет, искать взбесившуюся игрушку, которая трусливо замолкала в самый ненужный неподходящий момент. Однажды поиск затянулся почти на всю ночь. В результате оказалось, что тихое бормотание исходит с балкона. Там игрушка была оставлена Стасом после починки, а точнее - недочинки. Скорее всего, её внутренности начали разлагаться, батарейки агонизировать, что привело к тихому и постоянному жужжанию наподобие «э-ээ», и так всю ночь... И не одну ночь. Просто мне стал надоедать этот звук из ночи в ночь, и тогда только я пожаловалась маме.

Но сейчас дело было в том, что тех старых игрушек не было, в треснутом ящике лежали безбатареечные, безаккумуляторные куклы, игрушечная элита моего собственного производства! Перчаточные куклы сидели на спинке дивана, они были рядом со мной.

Еле дожила до утра в этих редких, раз в полчаса, шорохах. Часам этак к десяти я совершенно очухалась и могла почти поклясться, что шуршало за ночь раза четыре, и точно в треснутом ящике.

Я не стала пить чай, не стала чистить зубы, я оделась и поехала на дачу. Бабушка с дедушкой так мне обрадовались. А мама спросила, когда пошли с ней к пруду:

− Карл?

− Не знаю. Карл - не Карл. Но орудует кто-то в ящике. Как мышь, наподобие того.

− Это твой папа, − выдала мама. - Когда он умер, также шебуршало в ящиках. Тогда ящик у нас был один. Мда... Какой ты тогда была активной девочкой, с какими мускулами на руках...

− Мама! - только и смогла выдать я. Мама всегда вспоминала про активное детство, она очень и очень переживала из-за моей полноты и сидения подолгу на одном месте.

Мы сидели под ивой, на нас были шляпы с сеткой - от мошки. Надо сказать, что сезон мошки почти закончился - весна была ранняя, и мошка, соответственно тоже, так всегда у нас бывает, если январь сильно минусовой. Мама успела обгореть за прошлый день.

− Мама!-сказала я. - Ты как эти приезжие рыболовы. Почему ты не бережёшь кожу?

А мама вдруг спросила ни к селу, ни к городу:

− Лорочка!

− У?

− Ты никогда не задумывалась, почему у нас тут степи и засуха, и вдруг этот пруд.

− Нет. А что?

Пруд был гаденький, с пиявками, гадюки тоже любили здесь побултыхаться. Гадюку надо хватать за хвост. Тогда она дезориентируется в пространстве, висит как оборванная бретель. А ещё попадаются ужи-шахматки, но те чаще в речных запрудах, они рыбу целиком заглатывают - хам! Я ужей за хвост никогда не таскала. А гадюки - моя слабость, я их в детстве любила помучить. Меня дедушка научил хватать их за хвост. Они тоже могли напасть, шипели, но обычно спящих мы с дедом за хвост хватали.

− А я вот задумалась. Проходила недавно мимо той низины, где стройки шли и так ничего не выстроили. Говорят, там постоянно влага, подводные источники... Ты никогда не задумывалась, что это аномалия?

− Нет. Географ говорил что-то про подземные воды... Он говорил, у Волги есть подземные притоки.

− От нас до Волги как до Владивостока.

− Не знаю мам. - я согласна была говорить о любой ереси, но только, чтобы больше не говорить о папе. Я испугалась маминых слов.

− Ты знаешь, − мечтательно проговорила мама. - Когда я проходила мимо этой стройки, мне показалось, что я видела нашего папу.

Ой, ё! Моей маме срочно надо было лечиться у психиатра, а не у терапевта и эндокринолога. А мы последние серьги уже продали.

Мы сидели и смотрели, как маленький ужик-шахматка плещется в пруду. Неужели его устроят пиявки?

Мама и раньше упоминала папу:

− Это папа тебя защищает, − если у детсадовского, а потом и школьного моего обидчика начинались неприятности.

Раньше я была этому рада. Пусть папа с неба меня защищает, ему же видно. Когда я выросла, я поняла, что никакой папа с неба меня не защищает, просто за плохой поступок рано или поздно придётся расплатится - так говорил дяденька-лектор. В нашем доме творчества бывают лекции и встречи с писателями. И наш кружок сгоняют в обязательном порядке, да всех, кто в Доме занимаются, сгоняют - для массовости. Человек же готовился, ему неприятно, если в зале будет пусто... И вот дяденька рассказывал о чём-то, а я думала о чём-то своём. Обычно я мечтаю о своём будущем парне или размышляю, какую куклу следующую мне делать, мысленно прорабатываю, как говорит наша руководительница, эскиз, образ... Я вспомнила, как сказала Стасу зимой:

− Это мой настоящий папа мстит тебе за наши обиды.

Я долго была на даче. Меня стало отпускать. Всё произошедшее мне теперь, по прошествии десяти дней, казалось выдумкой и бредом. Я каждый день ходила на пруд, со мной был мой Карл, во всяком случае, мне всегда так казалось, в душе я никогда не бываю одна. В душе я часто веду нескончаемый диалог с кем-то. Конечно же с Карлом, а с кем же ещё. Мама больше не заводила мистические разговоры. Всё забылось... И я решила вернуться. Мне надоела червивая малина. Жутко хотелось шоколада. И потом я очень переживала: деньги, которые оставила мне на жизнь мама, остались в квартире. Я почему-то не взяла все с собой деньги, испугалась, что стибрят по дороге. Поговаривали, что группа мальчишек-карманников орудует в городе.

Я засобиралась обратно. Вдруг Стас вернётся раньше времени и заберёт деньги, они лежали на кухне, в ящике стола с ложками, вилками и ножами.

Глава четвёртая. Призрак

Глава четвёртая

Призрак

Я ехала по наступающей на шоссе тьме. Луна светила всем своим блином.

− Полнолуние, − сказал мужик в автобусе.

− В полнолуние люди как с цепи срываются, − сказала тётка, она ехала с полными корзинами ягод.

Я зашла в супермаркет. Купила шоколадку. И встретила свою крёстную тётю Надю. Мама звала её Надька-толстая. Надька-толстая раньше дружила с мамой, но после ссоры не общалась с мамой года три. Потом они опять стали общаться, но уже не так сердечно. Во всяком случае я не помнила, чтобы тётя Надя приходила, как раньше, к ним домой, снимала провонявшие котом туфли и сидела на кухне, пованивая ногами и рассказывая маме о своих любовных похождениях. Похождения заканчивались обычно безумным прощанием и клятвами. Надя-толстая была не замужем и «чиста перед богом», как она о себе говорила, обожала читать женские романы.

Тётю Надю я встречала в магазинах часто. Один раз даже распластанной на керамограните - это же тётя Надя, ей из-за живота ног не видать... Ну вот и сейчас встретила. Тётя Надя добрая, раньше была увлечена христианством и посещала церковь. Батюшка разрешил Наде не прикрывать голову, и Надя крестила меня в такой мини-панамке, связанной крючком - я часто пересматриваю свои немногочисленные фотографии. Такую панамку носят иудеи на всех картинках, но Надя была русской и православной, просто её круглому лицу абсолютно не шли платки.

Как всегда я спросила у тёти Нади о её больной маме.

− Да мамка-то умерла. - И Надя-толстая потрясла тележкой с упаковкой молока. − Мама в основном молоко пила, а я так, в память о ней с молочком кофе попиваю,− сказала тётя Надя и с любовью погладила полиэтилен, в который были запаяны двенадцать кирпичей молока - пока стояли в очереди я их пересчитала. Тётя Надя кумарила по продуктам, магазины была её страсть.