Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 29

Тётя Надя конечно же предложила подвезти до дома. Это было очень кстати. Наступила ночь, комары просто озверели, нападали как ненормальные.

Пока ехали, тётя Надя рассказала, как «мамка умерла» тридцатого декабря, и она никому не сообщила, чтобы не портить праздник. Рассказала ещё, что первые сорок дней в доме было тяжело находиться:

− Мамка точно была в квартире. Но я записки за упокой писала, в церковь ходила ежедневно, и сейчас дома спокойно.

«Интересно: а писала ли мама записки, ставила свечки за упокой?» − размышляла я, наблюдая в окно машины, как бежит, подпрыгивая между чёрной листвой деревьев, луна, точь-в-точь лицо тёти Нади в платочке, который ей так не идёт. Ещё я подумала: « Почему от Нади мама отстала, а папа всё шебуршит по игрушкам?» Я не знаю почему я так подумала, просто промелькнуло в голове. Тётя Надя подвезла меня прям до подъезда, сама позвонила маме и доложила, что со мной всё в порядке, мы-то с мамой перекидывались сообщениями.

В квартиру я вошла расхрабрившись. Никого тут не было все эти дни. Я проверила деньги в ящике. Фу-уу. На месте... Стоп! Их стало больше, чем было. Раза в три точно! Неужели Стас до сих пор с работы не вернулся? Он же положил мне деньги, не Робин же Гуд! На всякий случай я проверила дверной замок и скинула Стасу сообщение: «Спасибо!» Он тут же ответил: «На здоровье, Лорочка!» Он бы лучше о здоровье мамы думал, тогда бы нам серьги дореволюционные не пришлось отдавать за бесценок. В маминой комнате в окно заглядывала страшная, страшенная луна. Ещё на небе были шарики вроде как маленькие луны за облачками. Они у нас в небе часто у ковша Большой Медведицы появляются. Все к ним привыкли. Луна пробивала светом штору - никакой ночник не нужен. Вспомнив разговоры в автобусе, я решила спать в своей комнате (там луна в окно не светит) и ничего не бояться.

Ночью, проснувшись от шебуршания, я смело села в кровати, подложив под спину верблюжью подушку, оглянулась. Лунный свет заливал и мою комнату. Наверное, Луна светила сейчас в мамину комнату по прямой, попадала своей дорожкой в дверной проём, и, соответственно, дальше по прямой в мою комнату. Блин! Почему я не закрыла дверь? У ящика, на полу, подобрав ноги, сидел мужик. В пятнистом туристическом костюме, лысоватый, в очках, душка перемотана изолентой. Такой лентой отчим перематывал провода.

− Это ты моих кукол трогал? - от жуткого испуга я раскричалась. Не верьте тому, что страх парализует. Хочется кричать и бежать, бежать и кричать. Но я боялась пройти мимо мужика, вдруг он ко мне приставать начнёт. Я осталась в кровати.

Лунный свет из окна блеснул в линзах очков, мужик тяжело вздохнул. Лунный свет падал и на мою кровать... Я вспомнила слова высокой девушки: «Ничего не бойся!». Вспомнила и тут же страх как рукой сняло, я перестала бояться, я стала не я. И, вспоминая сейчас всё произошедшее − я помню своё состояние − мне стало казаться, что всё хорошо и обыкновенно. Мне казалось в ту ночь и в последующие дни: это вполне обыденно, что он появился рядом со мной. Не я подумала теми же мыслями, что думаю обычно я: одной боязно, а этот, кажись, не агрессивный, тихий, бессильный и беспомощный.

− Ты папа или Карл?

Мне не хотелось, чтобы это был Карл. Карл - высокий молодой и красивый. А этот - не очень молодой и... совсем некрасивый.

Мужик опять вздохнул, ещё печальнее, ещё тяжелее.

− Немой, что ли?

− Ну, я же умер, − еле слышно сказал мужик.

− Жаль, − искренне сказала я. - По тебе червяки-то не ползают?

− Нет. Что ты. Я невидимый.

− Нормально, такой невидимый, прям человек-невидимка. Я-то тебя вижу.

− Видишь.

− Ну, значит ты, скажем так, частично видимый, окей? - ого: я стала говорить как англичанка.

− Окей, − вздохнул мужик. - Я не Карл, я твой папа.

− Что будем делать? - я, честно, очень обрадовалась, что это мой папа, и состоит не из червяков, если верить ему на слово. Я конечно же смотрела кучу фильмов про приведения и загробный мир. Был один фильм, где парень − приведение. Его видела только медиум. «Но я-то не медиум», − подумала я.

− Нет, я не Байрон, я другой, − вздохнул папа, он всё время говорил со вздохом, свистел, как больной туберкулёзом и ставил неправильные ударения, как глухонемые, которые всё-таки немного говорят. - Ты не медиум, ты просто моя дочь. Моя единственная дочь.

− Нормально. Мысли, значит, читаешь? - и я почему-то вспомнила, как прочитала мои мысли во Дворце творчества эта высокая добрая женщина с перстнем.

− Читаю.

− Ты такой грустный, папа...- я не знаю, что на меня нашло, мне захотелось как-то расшевелить этого призрака.

− Наоборот: я впервые со дня смерти радуюсь, − вздохнул почти весело.

− Ты на сегодня только со мной или навсегда?

− Не знаю. Дай, пожалуйста, посидеть, привыкнуть.

− Ну и привыкай, − обиделась я, положила подушку, взбила её, легла, отвернулась к стене, накрылась одеялом и... заснула.

Когда я проснулась, папа по-прежнему сидел за столом. Цвет лица его при дневном свете был бледноват, сероват, синюшен и чёрен − только и всего. Борода, казалось, вообще не росла. Свет из моего окна не бликовал в линзах очков. В моей комнате несолнечные окна, солнце светит вечером, может тогда забликуют?

− Близорукий? - спросила и потянулась.

− Астигматизм, − прошептал папа. Голос его был утробный, как будто он чревовещатель.

− А-аа... Точно. Мама раньше всегда об этом окулистам говорила, когда мне зрение проверяли. Ну: чем займёмся?

− Можно погулять, − вздохнул папа.

− Ла-адно. Вчера, пап, прикинь, обнаружила деньги, много денег. Это ты?

− Сколько угодно, − ответил папа ровным голосом.

− Я сегодня куплю себе шоколада, сколько захочу? - я прощупывала папу. Мама сердилась, когда я ела шоколад.

- Но ты извини конечно. Тут я солидарен с мамой. Шоколад тебе ни к чему.

Ё! Ух! Тьфу ты! Читает мысли.

− Хочешь сказать, что я жирная? Да: я жирная, но без шоколада не могу.

− Нет, ты пока не жирная. Но шоколад вреден. Тем более такой барахляный с добавками, какой сейчас продают. Тебе же мама говорит об этом, а ты злишься на неё. «Отстань от меня!» − говоришь. Разве так можно с мамой.

«Барахляный» − я вспомнила, что-то подобное из своего глубокого детства. «Барахло» я часто слышала и от мамы, когда притаскивала из магазина мешок с синтепоновым наполнителем - он же пухлый.

− Опять барахлом всю комнату завалишь? Давай скорее игрушку набивай.

Ага, подумала я, «барахло» − папино слово или, наоборот, мамино, а папа просто повторяет?

− Моё это слово. Я так называл вредные продукты - «барахло», − сказал папа, на этот раз не вздохнув. - Шоколад - «барахло»

− Уйди от меня! - взбесилась я. Шоколад был моим наркотиком, транквилизатором, дурной привычкой - как угодно называйте. Я испугалась, что папа пропадёт, я говорила, отвернувшись от него, копаясь в шкафу, я искала футболку посимпатичней в честь воскрешения папы или его тени − какая разница! − решила принарядиться... Я аккуратно покосилась на стол. Папа по-прежнему сидел на стуле, вполоборота. Значит, не обиделся.

− Я не воскрес. Пока я тень.

− А воскреснуть у тебя не получится?

− Не-е-эт, − папа сказал это протяжно-протяжно, стало понятно, что звуки какие-то нечеловеческие, страшные, утробные. - Воскреснуть - это... что ты, что ты. Тенью показаться - первый в миру случай.

− Первый случай где?

− Везде.

Я ещё хотела спросить, откуда он вернулся и действительно ли он папа, как утверждает, а не Карл, но решила, что для первого раза с меня достаточно. Не смотря на то, что я была не я, мне этих впечатлений хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

− Ладно, пап, пойдём гулять. Ты бы, что ли, футболку какую надел вместо куртки. Жарко же.

− Мне не жарко, не волнуйся.

− Да уж понимаю. Там же у вас холодно.

− Где?

− В загробном мире, − всё-таки я это сказала сама, не спрашивая.

− Но я не в загробном мире.