Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 34

− Па-ап?

Но папа не отозвался. Я встала, похлопала папу по плечу, но он сидел как неживой.

Я пошла на кухню, отчим так и не появлялся. Я попила чай, посмотрела телек и вернулась в комнату.

− Ты что? - подал папа свой вздох.

− Уфф! Пап! Ты будто оболочку оставил, а сейчас вернулся.

− Да. Я полетал немного.

Первая сплетница класса, прислала мне сообщение: «Сухова не едет в лагерь».

Сухова была старостой класса, противной до предела, отвратительной и ужасной, я припомнила, что рассказывала папе о Суховой этой ночью. Нет. Не может быть. Это совпадение.

Я позвонила маме:

− Ма-ам! У меня всё нормуль.

− Стас на даче со мной, − ответила мама. - Завтра жди.

Ого! А как же его работа? Выходил ли он на неё вообще или сразу смотался на дачу? Мама ответила, что много будешь знать, скоро состаришься.

Мы поговорили ещё про Сухову. Мама предположила:

− Они жалеют деньги на лагерь. Они жадные.

Но я-то знала, что это не так! Я это знала!

− Папа! У нас целый день в запасе. Пойдём в кино?

И мы пошли в кино, где папа сел отдельно, на самый первый ряд, и на первый ряд больше никто ни сел - так страшно вспыхивали очки у папы.

Чемодан был собран, комната впервые единолично мной пропылесосена. А всё потому что я ни на минуту не умолкала, и, собирая и перекладывая вещи, хлопала разбережённую такой небывалой активностью моль - у меня весь шкаф в комнате забит тряпками, тканями для кукол. Моль не дремлет.

Ночью папа оставался неподвижен - я специально проверила. Сидел неподвижный манекен, не откликался. Видно, снова летал. Я решила залезть к нему в карман, из которого вчера он просил меня достать купюру... но карман не расстегнулся, и я, сгорая от стыда, отстала от этого нечта в пятнистом костюме.

− Я тоже был любопытный, − вздыхал папа с утра. - Кто что, кто с кем, кто в какой квартире живёт. И всё это вместо того, чтобы носить твою маму на руках. Мне тогда казалось, что она меня не стоит. Она не работала, пила джин-тоник и вязала себе какие-то огромные кофточки. А на новый двухтысячный год сшила 12 драконов.

− Обалдеть! Я и не знала, что мама умеет шить игрушки!

− Да. Она шила их и шила. Купила в универмаге маленькую мягкую игрушку, распорола её, увеличила выкройку и сшила двенадцать драконов, набила их порезанным на кусочки шерстяным ватином. Во времена дефицита мама купила ватин - хотела шить себе одеяла, но так и не собралась. Драконы получились огромные, мама всем их раздарила, оставив себе карлика.

− Карлика?

− Самого страшного, со свешивающейся на бок головой. Первый блин комом.

Я припомнила из глубокого детства какую-то зелёную игрушку, игрушка мне кивала, она должна валяться где-то на даче.

− А зачем мама шила этих драконов?

− Чтобы ты родилась в год дракона.

− Но зачем?

− Не знаю. Мне было это неинтересно. Я зарабатывал деньги и мечтал жениться на богатой женщине. Мама была очень бедной, очень переживала, когда её на рынке обвешивали. А деньги за обвес заставляла требовать меня.

− Вы ходили вместе на рынок?

− Иногда. Когда я не работал. Мама часто ходила на рынок вечером одна. Вечером можно было купить подгнившие фрукты подешевле. А в ноябре мама ходила и покупала виноград россыпью...

− Мама и сейчас его покупает! - вдруг вспомнила я, − и ещё всё вспоминает те палатки у кладбища, которые теперь магазин.

Вот тут и заявились мама с отчимом. Отчим шмыгнул на кухню как трусливый ушастый ёж. Их на даче навалом. Мама встала в дверях, при входе в мою комнату.

Она посвежела, похудела, на руках были следы от укусов комаров. Но это было не главное. Глаза у мамы светились. Мама была счастлива. Я это сразу уловила.:

− Папа, что ли, за тебя убрался?

Мы с папой молчали. Папа пыхтел.

− Ну привет, − улыбнулась мама папе.

− Привет, − вздохнул папа.

− Мам! Я сама!

− Что сама?

− Убралась. А ты бы обувь сняла, ты же с улицы, − я несла чушь, какая там грязь с улицы в плюс тридцать пять по Цельсию.

− Да, да, извини. Совсем плохая стала, − и мама обратилась к папе: − Всё по твоей милости.

− Что − по моей?

− Мозгов лишилась. Вот что. Пока ты рыбу свою удил... − мама всхлипнула. − Доудился. Девочку сироткой оставил. Пришлось мне замуж выходить.

− Не надо! - попросил папа.

− Ты вообще думаешь, что делаешь, − мама вернулась в одной шлёпке, − Все мертвяки в гробах давно сгнили, а ты всё не угомонишься.

− Ну зачем ты так. Я же страдаю, − мне показалось, что вздохи пошли строем, как солдаты с полигона, которые приезжали к нам в школу 9 мая.

− Отстрадался. Чего надо? − и мама крикнула отчиму: − Куда дел шлёпку?

− Перепутал, − недовольно сказал отчим.

Я очень удивилась. Обычно он говорил: «А я откуда знаю, где твоё...»

Вы, наверное, поняли, что маму это бесило, а меня бесило, когда отчим брал мои швейные принадлежности, любимые мои ножницы, особенные, которые с виду были обычными. Я и отчим крепко поссорились из-за этих ножниц. Отчим утверждал, что ничего не знает. Тогда мама залезла в верхний ящик его комода, где он хранил все документы и все железки, а также скапливал использованные батарейки, которые перемешивались с полными и в итоге мама выкидывала всё подряд. Ножницы нашлись в ящике комода, а отчим продолжал утверждать, что он не брал, а это я сама свои ножницы разбрасываю. «Никакого достоинства - ни на грамм, ни на микрометр, − плакала тогда мама, − врун».

Отчим кинул маме вторую тапку.

− Уж купила ему две пары чёрных шлёпок, себе - синие. И всё равно путает. Дальтонизм, − мама напялила шлёпку и обратилась к папе: − Так чего тебе недостаёт?

Папа вкратце рассказал всё, что объяснял мне, добавил:

− Стечение обстоятельств. Ты веришь, что я вас продолжаю защищать. Ты чувствуешь, что я в комнате?

− Ты меня не ценил, − сказала мама абсолютно не о том, и села на мою кровать.

И тут случилось неслыханное. Отчим, который обыкновенно, приходя домой, бежал на кухню варить сосиски, вдруг подошёл и встал перед мамой на колени.

− Уйди отсюда! - не удержалась я, с какой стати вообще он ездил к маме на дачу. Это после своей Воркуты он ещё смеет! - Не видишь важное дело.

Отчим тихо отошёл, ушёл, погремел кастрюлями и сковородами и ... вернулся, его трясло, он был взбешён. То есть он вышел, подчинился а потом его накрыло. С ним всегда так. Он держится, держится, а потом накидывается. Что он нам с мамой наговорил за последний год! Даже вспоминать не хочется. И всё то же: спокойный, спокойный и вдруг - хоп!

Шлёпка сама слетела с ноги мамы, полетела, впечаталась в отчима. Он стоял как вкопанный, тёр лоб - шлёпка впечаталась ему в лоб. И вдруг папа встал на колено и обул маме ногу. Я помогла папе сесть обратно. Рука его на ощупь твердела, а я держала его за предплечье секунд пять, не больше. Он твердел, наливался как мишка Тедди, их надо набивать очень плотно. Они же первоначально были набиты опилками.

− Ну так что надо? Сколько ещё собираешься здесь столоваться? - орал отчим. − Что ты ребёнка пугаешь каждый день?

− Он меня не пугает! - я возмутилась тому, что отчим уже и папу попрекает деньгами и продуктами, хотя папа не ел вообще, и денег у него было навалом своих.

− Мне вот что надо, − вздохнул папа зловеще. Впервые зловеще. - Мне надо проговорил он. − Чтобы ты ушёл отсюда навсегда.

− И это всё? - отчим хохотал. - Кукла будет меня учить?

− А ты, − папа вполне по-человечески, а не как робот, повернулся к маме: − а ты должна меня простить.

− Но я на тебя не в обиде. Ты своё получил.

− Гниёшь теперь или там горишь в гиене огненной, − подал голос отчим.

− Ты бы помалкивал, − сказала я отчиму. - Или хочешь опять грохнуться так, что уже не встанешь?

Отчим имел воинственный вид. Он смеялся, натужно, театрально, но - смеялся. Мне показалось, что у него едет крыша.

− Если в этом всё дело - говорила мама папе: − пожалуйста, я тебя прощаю.