Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 52

Стоп! Плёнка проматывается назад. Я видел эту бабку! Где?! Ну конечно! Я видел её в тот день, когда мы с Лёхой и Владом хотели обокрасть Эрну. В том супермаркете. Все смотрели на нас, а бабка «грузила» кассиршу, выносила ей мозг пересчитыванием мелочи...

Наконец, кряхтя и причитая что-то непонятное, бабка выбирается из двери.

Мы выходим за ней, и дождь в этот момент перестаёт лить. Под Катюшиными глазами уже нет чёрных ручейков - в маршрутке она привела себя в порядок. Мне хочется сказать:

− Катюш! Зачем ты красишься?

Но им, девчонкам, виднее. Тем более она в «Тип-топе» привыкла к гриму.

− Давай зайдём в магазин, Катюш! - это здорово, что я всегда называл её не Катей, а Катюшей. Катюша - как-то сердечно, дОбро, домашне. Я надеюсь, что за этим обращением она не разглядит моё почти безразличие к ней, как к девушке.

В магазине -- музыка, какая-то по ходу загробная. Но, я тут же вспоминаю, что это магазин по соседству с кладбищем, то есть практически у ворот кладбища он находится. Мне вдруг хорошо. От вентиляторов, от того, что кончился промозглый дождь. Мы покупаем разную мелочёвку, жвачки, местный морс в мягких пакетиках - приезжие принимают эти пакетики за молоко, − сухарики, и идём на кладбище.

− На кладбище? - пугается Катюша.

− Да. Прогуляемся. Подумаем о вечном. Ты никогда не думала о вечном?

− Н-не,− Катюшу радует моё хорошее настроение, и то, что я завожу первый разговор, но её пугает сам маршрут.

− Ну, в принципе, ты можешь не ходить. А мне надо по делу.

− По делу? Тогда другое дело! - и Катюша кидает в рот, не две как обычно, а три таблетки жвачки.

Я вдруг понимаю, что совсем не хочу сухариков, хотя пакет уже открыл. Всё та же бабка, идущая впереди нас, вздрогнула от звука раскрывшегося пакета - звук как маленькая бомбочка. Ого! Бабка слышит хорошо, так везёт в её древнем возрасте не всем.

Дождь теперь под ногами. В виде грязи. Но мы идём по асфальтовым дорожкам, сворачиваем вниз, направо, вниз и вниз. Архитектор машет мне рукой.

− Я к нему, Катюш. У нас долгий разговор намечается.

− То есть: я не нужна? А почему ты мне не сказал, что едешь к нему?

− Потому что я сам не знал.

Катюша раньше бы пошутила, поглумилась бы. Но сейчас она привыкла к моим странностям, она топчется, переминается, джинсы внизу мокрые:

− Я же буду мешать... Я же не мешаю тебе, да, Тём?

Она знала, что мешает мне, но знала, что я привык, что она мешает, что мне вне школы всё равно: рядом она или нет. Быть рядом - её выбор, её желание. Я не запрещаю. Она влюблена в меня, потому что, чем меньше мы, тем больше нас - я стал сокращать классика.

Я свернул ещё вправо и ещё, дорожки идут под откос, к деревянным сараям и избушке - там мастерские, кузнецы и каменщики. Никого на улице - дождь только кончился. Когда мы уже подошли, из сарая вышел архитектор, он закурил.

− О! моё почтение. − это больше адресовалось не мне, а моей маме. Но Катюша не знала этого. Она удивилась: бомж здоровается с нами.

Катюша спросила:

− Нет ли у вас подстилки? (У сараев стояли скамейки, это были коммерческие предложения, за многими оградками стояли такие скамейки). Лично я бы не рискнул сесть. Но Катюша устала, потом я узнал, что ей натёрли новые ботинки, чёрные, лаковые.

Архитектор тут же всё понял, пыхнул сигаретой, зашёл в помещение, принёс пухлую, похожую на спасательный круг, надувную подстилку. Кинул как бумеранг Катюше - Катюша ловко поймала.

− Супер! - обрадовалась Катюша.

− Аккуратно сиди, соскользнуть можешь. Скамейки скользкие - предупредил архитектор. Глаза его старчески слезились, может быть это был прошедший дождь.

Катюша села и замерла. Архитектор продолжал курить.

− Ну что? Дошёл до ручки и до ножки? - спросил он отстранённо, спокойно, просто констатируя факт.

− Типа того.

− Типа того, − передразнил архитектор, затянулся, - сигарета догорела до фильтра, архитектор поморщился, как от противного лекарства, он взял жестянку, затушил о неё бычок и бросил окурок. Внутри банки зашипело. Лицо архитектора было серо, щетинисто, морщинисто, скулы выпирали так, что можно было изучать череп.

− Изучаешь? − поймал мой взгляд. - Прикидываешь, живой я или мёртвый?

− Нет, что вы!

− Пока живой, − усмехнулся. − Постарел, постарел, это да. Время течёт, понимаешь, бежит. Ты растёшь, я врастаю. В землю. Мда... − бормотал он. Я даже подумал уйти - такой архитектор был весь слезящийся, дышащий на ладан, но передумал. Я чувствовал тут, рядом с этими сараями, полное успокоение. Не было нервности, дрожи, всё шло как шло, текло и протекало сквозь пальцы... Тоска улетучилась!

− Ну что, Артём, щегольков сын, и сын администрации...

− Мама по связям с общественностью, она законы не принимает, − сказал я, оправдываясь.

− Так законы дума принимает, а толку, − архитектор ступил под козырёк сарая, похлопал почему-то магнитолу, тыкающую в воздух антенку, к антенне был привязан провод - ловило радио, видно, здесь в низине неважнецки - и снова вышел ко мне.

Катюша скучала, а ещё она презрительно смотрела на архитектора. Ну да. Он был неухожен, небрит, щетинист, в шапочке с помпоном как у Санты, в каком-то лежалом выцветшем на плечах пальто...

− Ты так смотришь, Артём, удивлённо на моё пальто. Тут у нас сыровато. Вот и стараюсь с осени по-зимнему...

Всё-таки мне было неприятно, что Катюша не скрывает брезгливость. И я понял почему. Она так же смотрела весной и на меня. Весь прошлый год так смотрела. Когда мы танцевали соло в «разборках нашего двора», то нет конечно. Танец не получится, если партнёры в ссоре или ещё хуже, ненавидят друг друга. На время репетиций и выступлений партнёры мирятся. Мне стало вдруг очень обидно за архитектора. Я помнил митинг, я был маленький, но запомнил, как будто это было вчера. Кто бы мог подумать: тот митинг стал самым ярким впечатлением моего детства. Архитектор стал для меня своего рода сказочником. А его плакаты - топографические карты нашей местности − я помнил до сих пор. В конце концов, какая разница как он выглядит. От него не воняет. Он работает здесь, делает эскизы оградок и лавок, я даже знал, что он живёт в самом центре города. Если он одинок, так и следить за ним некому. У нас мама дома за мной и папой следит, зубы чистить заставляет, стричься меня водит, бросает на кровать чистую одежду, сдаёт в чистку куртки. Весь этот быт - кроме навыка нужны ещё и деньги. А если архитектор один, то он ещё норм выглядит, бывает и похуже, как та бабка из маршрутки. Но там Катюша не особо морщилась. А тут ей неприятно, что я по её мнению, с отстойным человеком болтаю. Архитектор же - самый достойный из всех, кого я знаю. Не скандалист, знает очень много и не злопамятный, не винит во всём маму, как например (я уверен) Серый. Ну произошло, спихнули на безвинного архитектора всю вину. Ну, твари. Архитектор же не озлобился совершенно, и со мной как с другом общается, как с равным. А кто я есть - да никто я. Я и есть тварь. Эх.

Архитектор говорил что-то о непромокаемой плащ-палатке, которую сейчас у него забрали «коллеги» - где-то на кладбище были похороны - поэтому он в пальто.

− Нет-нет, − заверил я его. - Зачётное пальто. Просто дождь, а вы в пальто. Надо вам такой костюм купить. Такой пятнистый, комуфляж, как у рыболовов.

− Это ты ходока имеешь в виду? - улыбнулся желтушными зубами архитектор, с хитрецой так прищурился.

У меня сердце ёкнуло, как у какого-нибудь пенсионера, которого обступили такие как я, чтобы вытрясти деньжат.

− Дда... рыбака.

− Ты у него ещё, − архитектор понизил голос, посмотрел на Катюшу. Я тоже обернулся на Катюшу - лавка стояла в трёх метрах от нас, Катюша сидела, уткнувшись в телефон. - Ты до него дотронулся, − архитектор говорил очень тихо. Катюша вряд ли это слышала, а то ещё подумает, что я к мужикам пристаю. Ведь это ненормально, что мы с ней всю осень вместе ходим, а я её даже не целовал.

− Откуда вы знаете, Радий ... − я запнулся, я забыл, как его зовут.