Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 56

В общем, я бегал. Танцы меня предали, а бег пока что нет. После бега теперь я хорошо спал и мне не снились неприятные сны. Почти не снились.

Папа ни на шутку заинтересовался Тифой. Он даже перенёс рейс и сплавал на собрание, чего с ним никогда не случалось ранее. Но неожиданно Тифа повела себя так, будто и не узнала его. Как можно папу не узнать?! Двойки мне Тифа не влепила в триместре, хотя иногда грозилась. Зато влепила химичка. Ну что за сволочь!

Маме мы с папой о моих отметках не говорили. А то опять приплывёт, а вдруг химичка тоже ребёнка ждёт? А мы потом виноваты окажемся. Но мама никогда и не интересовалась отметками. Она отзывалась о школе в том смысле, что деньги если есть, то все дороги открыты, а если нет, то учись-не учись - бюджетных мест на всех не хватит. Мама была довольна секцией бега. Кто-то из начальства в из нужных людей в администрации города тоже бегал, и теперь общался с мамой по поводу моей экипировки, стал по отношению к маме очень благодушно настроен.

Папа интересовался всеми моими делами с того примечательного майского вечера, плавно перетёкшего в утро. Папу интересовало всё, что касается Эрны. А Тифа абсолютно точно была связана с Эрной. Но я не мог рассказать папе всё. О том, как я с Лёхой и Владом пас Эрну летом, у кассы супермаркета, о старухе, о том, как щипнул бумажник у этого плывуна, который только должен был стать человеком, перевоплотиться, заново родиться. Но я передал папе часть рассказа архитектора, насколько я его понял, и ту часть, которая не касалась меня. Рассказал и о Катюше, о том, что Дэн просил её следить за мной и о его умирающем и вдруг выздоровевшем отце. Папа не рассмеялся и не махнул рукой, он серьёзно сказал:

− Эта Тифозная... Она тоже реально помирала. Ну реально все говорили.

− Хочешь сказать, что и в неё кто-то вселился? - с надеждой спросил я

− Что ты! Я в это не верю. Да тогда и твоих плывунов в нашем городе не было.

− Кладбищенские могли свою душу в Тифину выпустить.

− Да ну. Кладбищенские скорее всего только сейчас и напряглись. А раньше вряд ли. Им не до того. И Эрна же с плывунами, а не с ними. Вот в то, что Эрна с плывунами, я в это поверить могу. Это даже мне многое объясняет.

− Почему?

− Надо мне с твоим архитектором поговорить, жаль времени нет. А Тифа какая была, такая и осталась. Не похожа она, на то, что кто-то в неё вселился. Какая была, такая и осталась. Повадки, движения.

Я стал соображать, такой же, как был, тот продавец электроники, который болел и уволился и про которого архитектор сказал, что в него вселился плывун? Но нет, я бы не смог ответить на этот вопрос. Я же не знал близко этого продавца, просто же видел. Вот очки точно, как у рыболова. И тоже он был спиной к закату, когда они блеснули.

Я как раз думал о продавце, переодеваясь после треньки в пристройке - физрук Босхан Канурович включил нам обогреватель. Хорошо, что папа всему поверил. Да он вообще любил разные сказки, байки. А может на него повлияло то, что многие обидчики Эрны погибли или больны... Но папа есть папа. Он и кладбище всегда любил. Мои дедушка с бабушкой никогда не ходили на кладбище, говорили: «Передай прадедушке Георгию весточку от нас». Папа покупал примулы и сажал их в апреле. И так из года в год. Ещё он выращивал на кладбище туи. Папа был большой спец по туям. Им песок нужен и солнце. Папа мог вырастить тую из ветки. Туи процветали вокруг нашей семейной могилы, «семейного склепа» - папа так шутил. В общем, папа был на «ты» с кладбищенскими, если они действительно существовали. На кладбище папа таскал меня постоянно. В общем, я переодевался и думал, что у меня хороший папа, понятливый.

Босхан, Влад и Лёха сели пить чай. А я оделся жутко тепло, и решил чай не пить, мне и не хотелось. Я вышел на улицу. Я постоянно смотрел на лавку, весь последний месяц. Я ждал Гришаню. Но Гришани не было. А сегодня он сидел. С сумкой. Я помахал ему - он ответил. Я присел к нему на лавку, поздоровался.

− Сестру ждёшь? - я решил блефовать, делать вид, что всё знаю, всё понимаю, и плывуны для меня - это серые привычные будни.

− Угу, − и Гришаня всхлипнул. − Мама её довела, − сказал он. - Теперь и меня добить хочет. Можно, Тём, у тебя переночевать?

Я молчал. Место у нас есть, мест навалом, тем более, что папа в отъезде. Но как сообщить об этом маме? Мама жутко боится воровства и наводчиков квартирных воров.

− Сейчас спрошу у мамы.

Я позвонил маме - она не разрешила, естественно. И потом сказала в конце, чтобы я ложился без неё. Она задержится, едут за город в ресторан на чей-то юбилей. Мама постоянно моталась по этим юбилеям. Она же от лица общественности. Всегда толкала речь, плавно переходящий в тост.

И у меня мелькнула идея. До полуночи мамы не будет. А если Гришаню положить на полу? У балконной двери. Мама же не будет ночью свет включать. А с утра мама раньше меня на работу идёт. Она в восемь выходит. А я в восемь двадцать. И я решил рискнуть. Раз уж я плывуна потрогал в самый переходный момент, то чел, который бывает в плывунах, мне не навредит, а даже наоборот, что-нибудь объяснит. Я сказал Гришане:

− Ты главное следы за собой не оставляй. Обувь на балкон поставим, сумку тоже. Ок?

− Ок, − сказал Гришаня и перестал скулить. Достал платок, стал протирать глаза.

Мама так и не приехала ночевать. Такое случалось, но редко. И только когда не было папы. У мамы были какие-то дела, она не распространялась о них. Мы с Гришаней навернули картошки с маринованными огурцами. Гришаня сообщил мне, что это лучше, чем чипсы, которыми он постоянно хрустит.

− Нике и чипсы запрещали, но мне сделали послабление. Разрешили, даже деньги выделяют. Лишь бы музыкалку, как Ника не бросил.

− Эх! Лучше чипсов нет ничего.

− Да ну, − поморщился Гришаня. - Твоя еда лучше. Огурцы такие, с перцем.

Бабушка мариновала огурцы, они были с перцем, жгли язык. Я и папа любили только такие огурчики. Всего-то надо от перечного стручка в банку побольше состричь.

− Угу. Бабушка маринует. Она всё так с перцем маринует.

Гришаня не понял юмора, стал доказывать, рассказывать, объяснять, как готовят чипсы, но я его не слушал особо. Я чистил варёный обжигающий картофель. Я бы мог приготовить фри, но, как назло, мама не купила полуфабрикат. В морозилке валялись несчастные остатки. Как только я подал Гришане тарелку, он заткнулся насчёт «тухлых надоевших» чипсов и стал жадно есть, хрустеть огурчиками. Сожрал полбанки. Ну жирный чел. Они все прожорливые. У меня мама тоже любит, она булками убивается. После ужина Гришаня тут же разлёгся на своём месте в комнате, у окна на полу. То есть, я ему постелил коврик, такие рулоны мы таскали на танцы, и занимались на них. Ковриков положил четыре, один на один. Гришаня был как принц на горошине. Ну, там простынь я тоже кинул. Одеяло и подушку без наволочки. Я что-то наволочки не нашёл. Но Гришаня взял из ванной полотенце, обернул им подушку - очень удобно. Такой он хозяйственный оказался, Гришаня. Заснул. Через три часа проснулся. И до утра рассказывал мне свою историю.

− Ты не думай, − сказал я Гришане, − у меня мама редко так не ночует.

− А я и не думаю. У меня мама тоже сутками работает.

Гришаня решил, что моя мама на сутках, ну и славно. Хотя я при нём с мамой разговаривал. Но Гришаня был такой расстроенный, наверное, не слушал, о чём я говорю. Было заметно, что моя болтовня по телефону его не касалась. Я вообще заметил, что Гришаня невнимательный, всё забывает. Вот даже сумку на лавке чуть не забыл. Я ему напомнил, а он поморщился, так смешно сморщил нос, что стал похож на хорька. Мне это было непонятно. Я всё вокруг секу. Очень люблю слушать чужие разговоры по телефону. Один раз в маршрутке ехала девушка, и всю дорогу уговаривала бывшего парня успокоиться. Вся маршрутка слушала, затаив дыхание. Я был на стороне её парня. А девушка была занудная и заумная, такие себе всегда ищут таких же занудных и замороченных, и чтоб с деньгами, а импульсивных и искренних всегда бросают. Потому что искренние люди все нервные и вспыльчивые, они не надевают маски-личины. Я спросил у Гришани: