Плывуны. Книга первая.Кто ты, Эрна? (СИ) - Гуревич Рахиль - Страница 57

− Мама твоя не будет волноваться?

− Не знаю, что она будет. Я её предупредил, что не вернусь домой.

− А она?

− А она говорит: и не возвращайся. Тёма!

− У?

− Ты думал когда-нибудь о смерти?

− Ну, не знаю.

− Знаешь: я думал. Возьму, убьюсь как-нибудь. И буду жить с Никой в плывунах. Я уже готовлюсь.

− А там разве живут? Там же мёртвые! После смерти! - я даже подскочил на диване. Мне было не видно Гриши. Он лежал на полу, отвернувшись от меня, и говорил как будто со стеной. Но на самом деле со мной. Просто он не хотел чтобы я его жалел, вот и отвернулся.

− То есть как? Жить в плывунах?

− Ну не жить, а летать.

− Как летать?

− Да не знаю как. Там все так. То летают, то ходят, то ползают. Передвигаются, как хотят. А ты разве не был?

− Нет. У меня же нет сестры. - мне надо было Гришу сбить, чтоб он не переключился на мою персону.

− Ну вот, а я давно там. - видно было невооружённым глазом, точнее слышно невороожённым ухом, что Гришане льстило, что он в плане плывунов продвинутее меня. А я, если честно, отдал бы всё на свете, чтобы по части плывунов быть полным лохом. Хипстером по-плавунски. Я молчал. Я был сам слух. Не спугнуть! Не спугнуть Гришаню неуместным тупым вопросом!

− Лет пять, как я там. Ещё этой коробки не было. Ну блин! Хоккейная коробка. Надо ж так назвать. Я просто приходил на этот пустырь. Как на музыку отдали, так и стал тут зависать. Я знаешь, вроде тебя, ничего о плывунах не знал. Кстати. А ты-то каким боком с нами?

Он так и сказал С НАМИ. То есть он отделял меня от остальных. Боже ж мой! С кем я общаюсь?! Может, он тоже не совсем живой, сгусток, блин, энергии тоски. Но было не до хохм. Нужно было вывернуться.

− Случайно. - ничего более определённого я придумать не мог.

− Наказали, что ли?

− Ну да.

− Это они любят наказывать. Сначала накажут, потом до могилы доведут. А потом уж простят и могут к себе принять.

Я молчал. А что я скажу? Просто не надо верить россказням Гришани. Посмотрим ещё кто кого.

− Ну вот. Я. как ты, ничего о плывунах не знал. Да и сейчас не всё понимаю. Важно, что с Никой видеться могу. Я ей жалуюсь, она мне жалуется. Так легче.

− А что случилось с Никой?

− Погибла восемь лет назад.

− Как?

− Так. Под поезд попала.

− Как под поезд? Гриш! Как под поезд?

− Да по глупости. Видел рекламу на станции: «Гулять по путям опасно!» С компанией перебегала пути.

− И что?

− Что, что... не успела.

− То есть? Они что? Перед поездом перебегали?

− Да она под платформой сидела. Не слышала, что поезд едет. Под платформой не слышно. Да что теперь говорить − нет её, какая теперь разница, как это было. От меня скрывали. Я малой тогда был. Два года. Она рассказала мне уже в Плывунах, что не хотела меня, говорила маме беременной, что не даст мне жить, будет вредить. А потом так меня любила, и теперь в Плывунах говорит, если бы не я, она бы проводником не стала никогда. Она наш мир ненавидит. Да ей и не дали бы вздохов, если бы не мои мучения.

− Чего не дали?

− Это у них сила во вздохах, энергию они как-то из тоски преобразуют. А силы из вздохов берут. Надо энергию и силы, чтобы к нам на поверхность выйти. Я страдал так в этой музыкалке. А её фото у нас висит на стене. И я всё время мысленно к ней обращался. Ну получилось, что подпитал её конкретно. Ещё там компашка её, друзья в кавычках. Они ж её бросили мёртвую. Мать два дня её искала, звонила по друзьям, а они - ничего не знаем. Вот и страдают ночами. А вздохи - ей в копилку.

− Оле-Лукойе какое-то.

− Ну так. У них энергии навалом. Они поэтому наш мир перестраивают.

− Как это: наш мир?

− Да неважно. Они ничего плохого не делают. Просто я, как мама на музыку меня отдала, так затосковал. Я её ненавидел эту музыку. Просто ужасно ненавидел. Мать Никино пианино выбросила, фотку её сняла со стены, энергии сразу убавилось, но было поздно. Я тогда уже в плывуны стал вхож. Тётя купила крутое фортепьяно. Красного цвета, прикинь? Я его ненавидел. И сейчас ненавижу. Но вот занимаюсь этой ужасной музыкой целую вечность. И когда совсем стало тяжело, я думал и думал о Нике. Мама не говорила, как Ника погибла.

− Так ты мне только что рассказал! - я решил, что Гришаня не в себе.

− Так Ника всё поведала. А до Плывунов я не знал.

− В общем, музыка тебя задрала.

− В том-то и дело, что нет. То есть тогда - да. А сейчас, как ни странно, привык. И даже нескучно на лавке сидеть. Мелодии, знаешь, разные в голове.

− А ты наушники не пробовал? Тоже мелодии.

− Нет. Мама не разрешает. Да и хорошие наушники дорогие.

− Дорогие -- это да. Нет, Гришань, я сам без наушников. Просто спросил.

− А у тебя разве так не бывает, что музыка в голове?

− Бывает. - признался я. − Крутится мелодия. У меня в голове танец скорее, не музыка.

− Ну вот. Ты меня понимаешь. − Гришаня повернулся ко мне лицом. За окном было темно. Небо в тучах, луны и звёзд нет. Я еле-еле видел его лицо. Наверное, и он меня еле-еле видел. - А то даже поделиться не с кем, что музыка она во мне. Но это недавно. А так я мучился, так мучился. Ника мне помогла. Вот почему они тебя пустили. Они сейчас набирают творческих, вроде нас с тобой.

Ой блин! Час от часу не легче. Никакой я не творческий. Надо срочно сменить тему.

− Гришань! Ну вот, если у тебя мелодии в голове, и ты считаешь себя творческим, так зачем тогда бунтуешь?

− Я бунтую? - Гришаня был удивлён.

− Ну а как же. Из дома ушёл.

− Это я в знак протеста в память о Нике. Я всё знаю, а мама врёт. Я же правду знаю, а мама врёт и врёт. Что Ника болела. Мама не признаёт, что это она Нику довела. Нике везде было тяжело. Она хотела в гандбол. Мама не пустила. Дудит одно и то же: занимайся, учись, занимайся, учись. И уроки она с Никой делала, а толку - ноль. Как-то Ника качалась на качелях - руку сломала...

Я вздрогнул. Руку сломала! Может, это Эрна?

− Нет. Это не Эрна. - сказал Гришаня.

− Ты чего мысли читаешь? - испугался я.

− Не всегда, иногда.

− Норм так, − я обалдел. - Тоже в Плывунах научился?

− Н-нет. Н-не знаю. Как музыка в башке играть начала, так иногда догадываюсь, о чём народ думает.

− Ну даёшь!

− Но это редко. Не всегда. Ну вот. И Ника, значит, сбежала из дома. Иногда возвращалась, парни у неё появились. Парень её тоже... бросил там на путях.

− Как? И парень?

Я сразу подумал: бросил бы я в такой ситуации Катюшу. И, честно, не смог дать себе отрицательный ответ.

− Ну, я ж говорю, они все её бросили там на путях. Никому ничего не сказали. Там машинист «скорую» вызвал. Ника от потери крови сразу почти погибла. И я хочу, чтобы мама признала свою вину. Она же виновата.

− Да зачем тебе это надо? - удивился я. - Требовать что-то от родителей - бесполезно. Они же старые родители, они выжили из ума. Им ничего не докажешь.

− Но это вопрос жизни и смерти для мамы. А она тупит.

− Почему жизни и смерти?

− Ну потому что плывуны могут покарать.

− То есть? Они, значит, убивают?

− Не убивают, а карают. Иногда. Для пользы общества. Девиз плывунов какой знаешь?

− Нет. Откуда?

− Живи и не мешай жить другим.

− Ой, да ладно. Все мешают друг другу жить. Возьми нашу школу...

− Ну, это не наше дело. Мне просто маму жалко. Хочется, чтобы у неё поменьше проблем было. А она тупо упирается. Врёт и врёт. Плывуны враньё не переваривают.

− В смысле?

− Враньё сразу отторгается. Оно не проходит в плывуны и ударяет по тому, кто наврал. Плывунам нужна правда в сухом остатке. Я маме это пытаюсь втемяшить, а она тупит. Но это ладно. Про Нику ещё расскажу.

− Ага. Давай.

-- Как я её первый раз увидел.

− Да. Как?

− Шёл куда глаза глядят, ревел и вдруг она стоит. Я как раз её вспоминал. Я привык к ней, к фото, а фото убрали, припрятали от меня. Она отвела меня к себе в гости, в Плывуны. И вот так уже пять лет я там отдыхаю. - Гриша приподнялся на локтях, тихий свет наполовину осветил его лицо: -- Я, на самом деле, дзюдо хотел заниматься, или смешанными единоборствами. Но мама сказала: там руки покалечат. Так вот и мучаюсь. Но знаю теперь: закончить надо музыкалку. Это под влиянием Ники. Благодаря ей на плаву держусь. А Елисей...