Церковь в истории. Статьи по истории Церкви - Мейендорф Иоанн Феофилович - Страница 69

Постановление Никейского Собора, которое утвердило параллелизм между гражданской и церковной администрациями, означало, что церковный округ совпадал с провинцией империи, или «епархией». Столица «епархии» автоматически становилась резиденцией митрополита. Тем не менее в некоторых провинциях (например, на Кипре) сохранялись «старые обычаи», и митрополиты продолжали жить в другом городе, нежели гражданский губернатор провинции. Римская Церковь благодаря своему исключительному престижу продолжала, как и прежде, пользоваться правами «митрополии» на территории, значительно превышающей размеры одной «епархии». Церковный централизм был сохранен и в Египте; александрийский «папа» сумел воспрепятствовать мелитианскому расколу, имевшему намерение установить митрополичьи округа; он продолжал единолично руководить епископами шести египетских «епархий» – то есть епископами всех гражданских «диоцезов» Египта. Иерусалимский епископ, хотя и был административно подчинен митрополиту Кесарии Палестинской, продолжал пользоваться «преимуществом чести». Собор признал также, что и Антиохийская Церковь имела исключительную власть во всех «епархиях» «диоцеза Востока».

Позднее, в V и VI вв, в Церкви начал вводиться новый, «патриарший», порядок. Он состоял в основном в несколько большей аналогии между государственной и церковной организациями. Никейский собор постановил, что право первенства имеет «митрополит»; теперь право высшего «первенства» было даровано нескольким епископам на уровне гражданских «диоцезов». Рим постепенно распространил свои права на все диоцезы Запада. Со времен Никейского Собора практически равными правами обладали Александрия – над диоцезами Египта и Антиохия – над Востоком. Наконец, Константинопольский «патриархат» был создан для диоцезов Понта, Асии и Фракии, то есть Малой Азии и юго-восточной части Балканского полуострова.

Власть «патриарха» состояла в праве апелляции, праве аннулирования решений и иногда в праве вмешательства во внутренние дела провинциальных митрополий. За исключением Египта, где не было митрополитов, патриарх уже не утверждал избрание всех епископов, но только митрополитов.

Уже до Никейского Собора у Римской Церкви был особый престиж в христианском мире. Как мы говорили выше, речь шла не о «власти» одной Церкви над другими, но об «авторитете», узаконенном не только фактом основания ее апостолами, но также ее старшинством, численным превосходством и несравненным престижем столицы. Ни одна из этих позиций сама по себе не могла бы дать римскому епископу особое преимущество, но вместе взятые, они ставили его в исключительное положение. Что касается Церкви новой столицы Римской империи, она заняла свое место среди великих Церквей христианского мира благодаря другому «фактору»: реальному, непосредственному доступу константинопольского епископа к императору.

Это преимущество Константинополя не рассматривалось современниками как уклонение в цезарепапизм, что утверждали впоследствии римско-католические историки. Оно лишь показывало, что каждая Церковь может играть главенствующую роль в христианском мире в том случае, если ее авторитет признается другими Церквами. Второй Вселенский Собор (381 г.), который был созван в Константинополе, дал этой особой роли епископа новой столицы официальное обоснование: «Константинопольский епископ да имеет преимущество чести по римском епископе, потому что град оный есть новый Рим» (правило 3)[446]. Таким образом, за столицей признавались не какие-то особые права, но «преимущество чести» и особый авторитет (но не власть). Возросшее значение Константинополя не было результатом соперничества с епископом «ветхого Рима», первенство которого не оспаривалось; оно было направлено против Александрии, которая по-прежнему претендовала на второе после Рима значение как в гражданском, так и в церковном плане.

Тем не менее в отношении Константинополя совершался процесс, который мы прежде наблюдали в случае с Александрией и Антиохией: их авторитет постепенно преобразовывался в юридическую власть, которую окончательно и официально подтверждали соборы. Подобным образом и Константинополь приобретал на законных основаниях преимущественное положение среди других «патриархатов». Его «авторитет», утвержденный в 381 г., был продемонстрирован частыми вмешательствами в церковные дела трех гражданских диоцезов – Фракии, Асии и Понта. Святой Иоанн Златоуст был одним из самых активных защитников этих вмешательств. Наконец, Халкидонский Собор 451 г. определил законные границы власти Константинополя: подобно Риму, Александрии и Антиохии, его власть распространялась на определенные диоцезы; епископ столицы должен был отныне утверждать архиерейские выборы митрополитов на этой территории (правило 28). Эта власть была определена по аналогии между двумя Римами: «…праведно рассудив, да град, получивший честь быть градом царя и синклита и имеющий равные преимущества с ветхим царственным Римом (мы согласны с отцами Собора 381 г. по поводу нового Рима), и в церковных делах возвеличен будет подобно тому, и будет второй по нем»[447].

Экклезиология, которая стоит за этим текстом Халкидонского Собора, абсолютно ясна: все Церкви между собой равны; первенство может признаваться только в том случае, если оно базируется на реальном авторитете, который имеет та или иная Церковь. Так, Риму принадлежало первое место и соответствующие ему некоторые права. Константинополь должен пользоваться теми же правами, основанными на уже существующем авторитете, который город приобрел вследствие пребывания в нем императора.

Святой Лев, папа Римский, отказался признать 28-е правило Халкидонского Собора. Но интересно отметить, что тексты, содержащие его протест, не столько настаивают на правах Рима, сколько Александрии и Антиохии, утвержденных Никейским Собором. Вероятно, св. Лев признавал, что «преимущество чести» не имеет юридических дополнений, за исключением тех случаев, когда они были официально утверждены соборами: его главный аргумент – Никейский Собор, а не «права» Рима.

9-е и 17-е правила Халкидонского Собора признавали права Константинополя принимать апелляции и пересматривать решения по церковным делам; здесь тоже усматривается параллель с Римом, за которым на Сардикийском Соборе были признаны аналогичные права. Наконец, в VI в. столичный епископ принял титул «Вселенский патриарх». Этот титул не умалял первенства Рима, равно как и его права; он только подчеркивал политическую основу его преимуществ, которые были тесно связаны с преимуществами главы христианской «ойкумены», христианского императора Константинополя. Так, титул «Вселенский» применялся не только по отношению к «всеимперскому» собору, но и к некоторым должностным лицам в Константинополе, например вселенскому «Учителю», главе Константинопольского университета.

Итак, мы видим, что в V в. в христианском мире прочно установилась так называемая система пентархии: пять «патриархов» разделили «ойкумену» между собой, и во времена Юстиниана их сравнивали с «пятью чувствами» империи. Их представительские права были одинаковыми, но все они признавали «первенство чести» и исключительный авторитет Рима. Однако на Востоке это первенство никогда не абсолютизировалось: вероятность того, что папа может впасть в ересь, допускалась единодушно. Так, Шестой Вселенский Cобор (681 г.) не остановился перед тем, чтобы осудить память папы Гонория, который поддерживал, хотя и невольно, ересь монофелитства.

Большинство разногласий, которые возникали между Римом и Константинополем в IX и XI вв., сегодня нам представляются очень незначительными. Кого-то может удивить, что такие различия могли послужить поводом к величайшему раздору в христианстве. Но за этими различиями стоят глубокие расхождения, которые в свое время понимали очень немногие (разумеется, кроме великого патриарха Фотия): у обеих частей христианского мира были разные представления о способе преодоления трудностей. Для Запада высшим критерием и судьей был Рим, в то время как Восток оставался верным концепции церковной «соборности», признавая при этом первенство Рима и его исключительный, хотя и неофициальный, авторитет в церковных делах. Благодаря выдающимся усилиям патриарха Фотия и папы Иоанна VIII конфликт IX в. был окончательно разрешен на соборе 879–880 гг. В ХI в. отсутствие единого подхода оказалось фатальным.