Церковь в истории. Статьи по истории Церкви - Мейендорф Иоанн Феофилович - Страница 70

Мы не знаем точной даты окончательного разрыва между Римом и Константинополем. Вероятно, это случилось в начале XI в., когда германские императоры окончательно навязали Римской Церкви, находящейся в крайнем упадке, догмат о Filioque. Так единство веры Востока и Запада было разрушено. События 1054 г., которые обычно рассматриваются как собственно раскол, на самом деле были неудачной попыткой прийти к соглашению, предпринятой по инициативе византийского императора.

Две половины христианского мира уже говорили на экклезиологически разных языках. Обвинения в «варварстве», выдвигавшиеся византийцами в отношении Запада (что можно было оправдать с человеческой, но не с христианской точки зрения), и фантастическое невежество предводителей Римской Церкви (по мнению папского легата Гумберта, Filioque было частью подлинного текста Символа веры!) были теми «внебогословскими факторами», которые способствовали продолжению разрыва.

На уровне церковной организации раскол имел очень важные практические последствия для Восточной Церкви: первенство чести и право апелляции стало исключительной привилегией Константинопольской Церкви – «нового Рима». Так церковь подтверждала свой основной догмат об онтологическом тождестве Поместных Церквей: первенство не является прерогативой того или иного конкретного престола; оно вверено Церкви, которая может использовать его надлежащим образом, оставаясь при этом верной православию. Однако не вызывает сомнений, что на уровне церковной организации, которая нас сейчас преимущественно интересует, утрата церковной власти за пределами политических границ империи привела к еще более тесному единению церковного административного управления с Византийским государством, а позднее – с национальными монархиями христианских стран на Востоке.

В течение всего периода между XI и XV вв. Константинопольский патриархат был, несомненно, центром православного мира. Но, как и в прежние столетия, Церковь продолжала руководствоваться старыми канонами и патриарх никогда не претендовал на какую-либо непогрешимость или на авторитет, превышающий решения Вселенских Соборов. Иногда вызывает удивление, почему в этот период не было созвано ни одного Вселенского Собора? Причина очень проста: концепция «ойкумены» была политической идеей, к которой прибегали для описания вселенской Римской империи, а православный император Константинополя продолжал (по крайней мере, официально) быть ее главой. В принципе эта империя включала и Запад. Если бы он созвал Вселенский Собор без участия Западной Церкви, то это бы означало, что константинопольский монарх отказывается от своих прав на всю империю. В двух случаях он согласился на объединенные соборы такого рода, назвав их «Вселенскими»: соборы были проведены в Лионе (1274 г.) и во Флоренции (1439 г.), но они провалились, а их результатом стало только дальнейшее углубление раскола.

Между тем отсутствие Вселенских Соборов не означало, что Православная Церковь не была способна проводить богословские дискуссии или выносить вероучительные определения. Она поступала так несколько раз. Например, соборы 1341, 1347, 1351 и 1368 гг. определили православное учение о благодати, и их решения (включенные в Синодик Православия и богослужебные книги, использовавшиеся в Церкви) были признаны официальной доктриной православия. Можно привести и другие примеры. Так, Церковь заявляла о том, что ее учение не связано только с постановлениями Вселенских соборов и что определять это учение можно и должно каждый раз, когда возникает необходимость защищать православие, ибо единственный защитник истины – это Дух Истины, Который верен Церкви.

Как и прежде, константинопольский патриарх продолжал быть епископом столицы империи. Его власть, следовательно, была тесно связана с властью императоров, и византийская «теократия» была своего рода «диархией» императора и патриарха, «двух самых важных лиц в государстве», как говорит в Эпанагоге патриарх Фотий[448]. Было бы ошибкой, однако, рассматривать византийское государственное устройство как цезарепапизм. Даже после отделения от Рима Церковь не выказывала преданности государству, но заключила то, что о. Александр Шмеман назвал «догматическим союзом». Император обладал официально признанным правом определять границы патриархатов и церковных провинций; ему часто принадлежал решающий голос при выборе патриархов; но у него не было власти над канонами и догматами, принятыми церковью. Так, несколько императоров были наказаны лишением церковного общения за нарушение церковных правил: Лев VI за свой четвертый брак, Михаил VIII за предательство православия и унию с Римом.

Авторитет византийского патриарха оставлял других восточных патриархов в тени – патриархов Александрии, Антиохии и Иерусалима, живших в странах, где господствовал ислам. Но формально он никогда не оспаривал их прав.

Когда сам Константинополь в 1453 г. окончательно оказался под турками, авторитет патриарха «нового Рима» даже усилился. Новые мусульманские правители наделили его гражданскими и юридическими правами над всеми христианами Османской империи, за которых он стал ответственным перед турецким правительством. Это решение турок, не изменяя его канонических прав, давало патриарху очень большую власть, которая, правда, часто контролировалась государством.

Одна из славных страниц истории православного византийского христианства – это его миссионерская деятельность на Севере. Начиная с IX в. целый ряд славянских народов был крещен греческими миссионерами, и они получили в наследство культуру христианского Востока. Одной из неизбежных составляющих этого наследства была византийская политическая система. Теоретически Византийская империя не была национальным государством, но универсальным Градом Божиим на земле. По многим поводам императоры торжественно обращали внимание на свой статус владык над всеми христианами. Только благодаря этому статусу Вселенская Церковь признала их как защитников, и они созывали Вселенские Соборы. В действительности, однако, Византийская империя уже с VII в. стала монолитным греческим государством. Национальный характер Византийского государства после VII в. требовал от миссии универсализма, к которому оно стремилось, большей деликатности, поэтому новым славянским государствам, Сербии и Болгарии, византийское наследие преподносилось как привлекательное для них же самих. В своих столицах они создали конкурирующие малые «Византии». Когда позволяла политическая и военная ситуация, они заходили так далеко, что даже провозглашали вселенскую православную империю для самих себя. На деле, конечно, они создавали национальные Церкви, которые жили независимой жизнью, признавая при этом «преимущество чести» восточных патриархов. Таким образом византийская теократия постепенно перерождалась в церковный национализм.

Византийский патриарх признавал за новыми Церквами право самостоятельного выбора епископов и первоиерархов – право, которым с некоторых пор обладали Восточные Церкви, такие как Кипр и Грузия. Но всякий раз, когда позволяла политическая ситуация или военные успехи, Константинополь подавлял политическую и церковную независимость, которую он скрепя сердце допускал, и восстанавливал власть «нового Рима» на Востоке. Последний раз это удалось уже при турках, когда султан поставил патриарха главой православных христиан Османской империи.

Следовательно, то негодование, которое изливали на Византию современные историки славянских стран, понятно, но оно может быть оправдано лишь отчасти. Они часто забывают о том, что «национализм» в современном смысле слова был неизвестен в Средние века ни на Востоке, ни на Западе. Тогда все принимали принцип вселенского христианства, выраженный единой империей. «Национальная» независимость в то время создавала «беспорядок», противоправный с христианской точки зрения. Следовательно, император и византийский патриарх формально имели право положить этому конец. Их политика, бесспорно, благоприятствовала одной нации в ущерб другим, но эта «оборотная сторона медали» была только иллюстрацией упадка самой «идеи теократии», и этот упадок был усугублен зарождением национализма, как греческого, так и славянского.