Все для тебя - Лукьяненко Лидия - Страница 25

Все выпили, расслабились, пошли анекдоты и оживленные застольные разговоры, когда все говорят одновременно и никто никого не слушает. Наташа выпила водки. Крепкий напиток натощак обжег ей горло, сразу стало легко и весело. Но, даже чуть опьянев, она понимала, что все идет не так, как было задумано. Дело в том, что молодые мужчины-учителя уделяли мало внимания другим дамам, рядом с которыми сидели, переключив свой интерес на нее. Они наперебой ухаживали за Наташей. Юра, который так и остался в костюме Робина Гуда и только снял маску, все время шептал ей на ухо что-то смешное. Олег тоже всячески старался привлечь ее внимание, совсем забыв о нарядной Наталье Анатольевне.

— Эй, эй, ребята! — кричала им подвыпившая Зоя, крашеная блондинка лет тридцати пяти. Она была острой на язык и прямолинейной в высказываниях. — Вы чего это ребенка осаждаете? Наташенька еще слишком молода. Вон, пригласите танцевать наших англичанок.

— Непременно пригласим, — успокаивал ее Юра, которому хотелось угодить всем.

— Между прочим, мне тоже только двадцать лет, — вставил Олег, и все рассмеялись.

«Англичанки» участвовали в общем веселье, но Наташа понимала: им неприятно невнимание молодых людей.

После вечеринки было еще хуже — оба учителя пошли ее провожать. Каждый взял ее за руку, не желая уступать другому. Так, втроем, они и дошли до ее дома.

Наташа чувствовала себя неловко. Однако на следующий день обе Наташи сделали вид, будто ничего не произошло, и снова предложили встречать Новый год вместе, тем более что к ним готовы были присоединиться Олег с Юрой.

— Зачем я вам, девчонки? — честно сказала она. — Вас — двое, их — двое, а я как пятое колесо к телеге.

— Между прочим, они изъявили желание прийти, как только узнали, что ты будешь, — прямо ответила честная Викторовна. — Так что не ломай компанию.

И она решила схитрить. Сказала, что придет, а сама взяла билет на поезд и вечером тридцатого декабря уже мчалась к своей Ксюше…

…В дороге душа раскрепощается. За окном летят необъятные белые просторы, ранний зимний сумрак скрывает очертания дальнего леса, мелькают редкие огни полустанков, с грохотом проносятся встречные составы. Можно ни о чем не думать, только смотреть на переменчивый пейзаж за окном. Можно чувствовать себя свободной от прошлого и от будущего. Можно завязать разговор с соседями, а можно молчать. Ехать и молчать. От тебя ничего не зависит. Машинист ведет поезд. Проводник следит за порядком. Каждый занимается своим делом. Здесь ты только пассажир. Некая безличная субстанция. Без корней. Без обязательств. В поездах люди делятся со случайным собеседником самым сокровенным. Зачем человеку психоаналитик, если можно сесть в дальний поезд, достать бутылку водки и поговорить с попутчиком. Поговорить о самом затаенном, о самом важном, ничего не скрывая, ничего не опасаясь. Чем дальше ты едешь, тем больше гарантии того, что ты уже никогда в жизни не встретишь своего собеседника.

Она ехала одна в пустом купе. Она возвращалась домой. Поезд был дневным, пассажиров мало. Два ее попутчика уже вышли на предыдущей станции, и теперь, скорее всего, она продолжит путь в одиночестве. Это не пугало, но и не радовало ее. Как и возвращение. Не пугало и не радовало. Они долго говорили с Ксюшей, почти всю ночь. Если ей и надо было выговориться, то она уже выговорилась. Чувства, облеченные в слова, уже не казались ей незыблемыми и истинными. Может, все это блажь? Фантазии? Трудно считать реальным то, что не можешь потрогать. Даже голод, такое реальное и острое чувство, проходит, как только поешь. Она не видела Сережу несколько дней, и за это время он стал так бесконечно далек, как и все прочие ученики. Вот чего ей не хватало до сих пор. Свободы! Она зашилась со всеми этими тетрадями, конспектами, обязанностями и нагрузками. Она перестала ощущать вкус настоящей жизни! Она заменила ее школьной, кем-то придуманной жизнью, где самое важное: приказы начальства, мнение коллег, успеваемость детей. На самом деле все это ерунда, как заменитель сахара. Вроде бы сладко, но не то.

Сережа своим еще детским, свежим и неиспорченным сознанием понимал это и ей пытался объяснить, что жизнь — гораздо больше, чем их школьные правила, больше, чем установленные законы, даже больше, чем общественные нормы. Просто когда варишься в этом котле, то неизбежно впитываешь в себя все его запахи, теряешь лицо, становишься как все. Вот почему в школе так трудно оставаться самим собой. Самобытная личность разительно отличается от окружающих. Такой человек везде идет своей дорогой, руководствуется собственными нравственными принципами. А это не может не приводить к конфликту с окружающими. Вот только сохранить свою самобытность очень трудно. Лариса Сергеевна осталась сама собой, потому что отгородила себя стеной от школьного мира — стеной своего театра. Она сознательно уходила от неприятных инцидентов и избегала глупых людей, окружив себя талантливыми детьми с иным, нестандартным мышлением. Наталья Викторовна старалась ничего не воспринимать всерьез и читала по вечерам в подлиннике Шекспира и Ирвина Шоу. Глеб Иванович писал научные статьи о Древнем Риме и пытался не вникать в проблемы современности. А прочие плыли по течению.

Да она сама за какие-то полгода стала совсем другим человеком. Она все время соизмеряла свое мнение с мнением окружающих, страшно боялась начальства, опасалась проблем с трудными детьми. И, чтобы оградить себя от неприятностей, готова была идти на любые уступки. Она постоянно чувствовала себя виноватой в том, что испытывает симпатию к несовершеннолетнему. Считала себя порочной и грязной. Став учительницей, она только и занималась самоедством, полагая, что так она совершенствуется.

А сейчас, после нескольких дней абсолютной свободы в другом городе, среди чужих людей, она вдруг поняла, что жизнь, которую она ведет, в конце концов убьет ее, уничтожит как личность. Она не может, да и не хочет рассказывать детям о преимуществах здорового питания, потому что сама питается только бутербродами. Не может говорить о преимуществах социалистического строя, потому что не верит в этот строй. Не может заставлять их учить Устав комсомола, потому что сама не учила его и забывает платить комсомольские взносы. Но что поделаешь, если иначе нельзя!

Она ощущала себя в душе декаденткой, она любила стихи Гумилева больше, чем Симонова. Она чувствовала в себе потребность высказывать свои, а не повторять чужие мысли. И она хотела любить того, кого хочется, не испытывая при этом угрызений совести.

Наташа сидела одна в полутемном теплом купе вагона, смотрела на уплывающий зимний пейзаж и тихо плакала. Она подъезжала домой, к своей жизни, своим ученикам, к своей дикой и нелепой любви. И теперь уже не могла не думать о нем. Ну почему ей суждено было полюбить именно сейчас и именно его? Почему воспоминания об их редких разговорах и невинных прикосновениях так сладки и так мучительны? Почему она видит в своих снах подростка, а не взрослого парня, в любви к которому не было бы ничего предосудительного?

Поэтому возвращение домой не радовало ее. И пробыла она у Ксюши меньше, чем собиралась. Долгожданная встреча с подругой оставила в душе тягостное чувство. Ксюша вышла замуж за Дениса Сидоренко, того самого, которого они сделали подопытным кроликом в своих экспериментах. Судьба снова свела их. И Ксюша, полная раскаяния и жертвенности, не оттолкнула его. Денис действительно служил в Афганистане и был контужен. Он стал нервным и пьющим. Но Ксюша считала, что это ее крест и она вытянет его, получив таким образом отпущение грехов. Ксюша ждала ребенка и терпела унижения от своего благоверного. Трезвым он был еще сносным, но стоило ему выпить…

На Новый год он подрался с приятелем, тоже бывшим афганцем. Жены едва растащили их, и им же еще и досталось. Потом он захрапел, а они всю ночь проговорили в кухне, сидя среди битых стаканов и грязных тарелок. Наташа так и не смогла понять мотивы, побудившие Ксюшу к этому браку. Она не любила Дениса. Сердце ее было разбито той старой неразделенной любовью.