Все для тебя - Лукьяненко Лидия - Страница 26

— Так зачем ты живешь с ним?

— Он без меня пропадет.

— Ну и пусть. Ты же с ним несчастна!

— А что есть счастье? Родить сироту без отца? Чтобы все пальцем на него показывали? А Денис упадет пьяным в сугроб и замерзнет. Это он из-за меня стал таким. И я в ответе за него.

— К чему эти громкие слова? Свинья всегда грязь найдет. Захотелось ему пить, вот он и спивается. Ты-то тут при чем?

— Нет, это моя вина, — только и твердила она. — Он, когда трезвый, очень хороший!

Наташа увидела, какой он хороший. На второй день, протрезвев, он послонялся по дому, а когда Ксюша ушла в магазин, попытался приставать к Наташе. Она сразу же собралась домой. Наташа бессильна была помочь подруге, которая словно помешалась на своей жертвенности. О себе Наташа рассказывала уже безо всякой охоты, но и ничего не приукрашивая. К ее удивлению, Ксюша отнеслась вполне серьезно к ее переживаниям по поводу преступной любви.

— Значит, это твой крест, — подытожила она.

Наташа только вздохнула в ответ: чокнулась подруга на этих крестах. Ксюша всегда была человеком крайностей: раньше циничной до неприличия, а теперь богобоязненной не в меру. Наташа перестала изливать ей душу, а после навязчивых ухаживаний Дениса хотелось и вовсе забыть к ним дорогу.

Но и возвращение не сулило ей радости. Снова эта каторга. За полгода работы в школе три светлых пятна: вдохновение на уроках литературы, Сережа и новогодний бал. Раньше казалось: это так много, что можно терпеть все остальное.

А если не терпеть? Если убрать то, что мешает?

Уйти из школы, найти работу по специальности, но не учителем, а где-нибудь в редакции, в журнале, в научном институте, да мало ли где! Проверить себя временем. Действительно, что такое — четыре года! А потом можно встречаться с Сережей в городе, где их никто не знает. Превратить свою жизнь в один большой светлый праздник, а не в череду унылых дней, от одного школьного звонка до другого…

Но все это были одни мечты. Началось новое учебное полугодие, с его требованиями, повышенными обязательствами и нудными учительскими обязанностями. Одно она решила твердо: доработает этот год и уйдет. Непременно уйдет. От этого у нее улучшалось настроение всякий раз, стоило лишь подумать о своем решении. Завуч распекала ее за плохую успеваемость класса, но, как только Наташа говорила себе: «Скоро-скоро я уволюсь», ей становилось легче и выволочка Елены Степановны уже не приносила столько огорчений. Ученики доводили ее, она замолкала посреди урока, садилась и думала: «Скоро все это закончится». Директриса корила за опоздание, а она представляла, что уже лето и она больше не работает в школе.

Однако проститься со всем этим ей пришлось гораздо раньше, чем она ожидала. И вовсе не так, как хотелось бы…

За ней стали ухаживать сразу два молодых учителя, причем делали это открыто, никого не стесняясь. Наталья Анатольевна и Наталья Викторовна их не интересовали, все свое внимание они дарили только ей. Этим можно было бы даже гордиться. Еще бы! В нее влюбились сразу двое, причем весьма недурных собой молодых человека. Девчонки-старшеклассницы млели в их присутствии, следя за ними ревнивыми взглядами. Учителя с интересом наблюдали, что же из всего этого получится, кого, в конце концов, выберет Наташа, а она, как назло, медлила и старалась не давать никакой пищи для сплетен. Но разве для сплетен всегда нужна пища?

И поползли слухи, нелепые, но правдоподобные, то про одного, то про другого. Получалось, что Наташа — эдакая кокетка-сердцеедка, сталкивает, ссорит ребят ради удовлетворения своего тщеславия. Не может быть, чтобы они без ее поощрения…

А Наташа просто не знала, как поступить в такой ситуации. Даже в их дурацких экспериментах не было такого, чтобы двое сразу! У нее не было опыта подобных отношений, а поскольку она воспринимала все слишком серьезно, то пыталась найти единственно правильный выход. Самое простое решение, которое ей подсказывало собственное сердце, — отвадить обоих, объяснив, что она не любит их. Но этот, казалось бы, такой простой шаг сделать было не так легко.

Сначала они только провожали ее домой, помогали в кабинете, вместе с ее седьмым классом ходили на экскурсии и в театр, так что в помощи Стеблова или Аистова необходимости уже не было. Сережа реагировал на это спокойно. Он дружил с Залесской. Стеблова все чаще видели в обществе Ермаковой. Все шло своим чередом, и все жили своей жизнью. Один только раз Наташа испытала подзабытое уже чувство ревности. Женя Залесская, которая после того памятного вечера относилась к ней враждебно, с нескрываемой неприязнью, после уроков что-то громко приказала Аистову, подчеркивая свою власть над ним. И Сережа ничего не ответил, не одернул ее. Но вернулся в класс, когда Наташа осталась одна.

— Не огорчайтесь, Наталья Сергеевна. Все осталось по-прежнему. Помните наш разговор? Ничего не изменилось. И не изменится. Во всяком случае — для меня. Просто так нужно. Потерпите немного. Я ведь не расстраиваюсь из-за этих ваших Олегов…

— Я не расстроена, Сережа, — залепетала она, досадуя, что лицо так легко выдает ее. — С чего бы это я расстраивалась?

Аистов не записался, как все прочие мальчишки, ни в туристический кружок, ни в секцию карате. И она отчасти чувствовала себя в этом виноватой. Юра пел ей по вечерам под гитару, Олег приглашал в кино.

Она вступила в ту пору, когда нравишься сразу всем, только непонятно, что с этим делать.

Потом ребята стали ссориться. Причем начинал всегда Юра. Он, словно петушок, наскакивал на медлительного Олега, который, как все сильные люди, был миролюбив и достаточно терпелив. Юре было двадцать шесть, Олегу — двадцать, но у соперников в любви возраста нет.

Вскоре Наташу вызвала к себе завуч и сказала, чтобы она перестала сеять рознь в коллективе.

— Вот уж правда в тихом омуте черти водятся! Что это за шуры-муры на работе? Вы какой пример подаете ребятам? Вот так тихоня! Не хватало, чтобы из-за вас наши учителя подрались. Прекратите это немедленно!

Словно Наташа могла это остановить одним щелчком.

Сережа Аистов воспринимал свое чувство всерьез. Он не считал себя маленьким или незрелым, наоборот, с некоторых пор он ощущал внутреннее превосходство не только над своими одногодками, но и над некоторыми взрослыми. Ему были смешны и влюбленности некоторых его одноклассников, и напускное равнодушие других. Он замечал чванливое самодовольство англичанки Натальи Анатольевны, явную глупость завуча и неуверенность классного руководителя. В его отношении к Наташе было много нежности и инстинктивное желание защитить ее. Никогда еще он не испытывал такого чувства к девушке и уже потому был уверен в том, что это и есть любовь.

Ее сосредоточенное милое личико с непослушной прядкой вьющихся волос, падающей на высокий гладкий лоб, ее большие светло-карие глаза, то, как легко она краснела, когда расстраивалась или волновалась, — все в ней вызывало симпатию. Она не была похожа на остальных учителей, хотя могла и прикрикнуть, и быть строгой, но слушались ее не потому, что боялись, а потому, что она им нравилась.

Влюбленная в него Женя почувствовала его отношение к учительнице и ревновала к ней. И только ради того, чтобы Наташу не заподозрили в связи с учеником, он стал встречаться с Залесской. Правда, встречаться — это громко сказано. Он провожал ее после уроков, как правило, молча, на школьных вечерах находился рядом и часто садился с ней за одну парту. Женя сначала нравилась ему, но потом, когда она всячески стала подчеркивать их дружбу, это стало раздражать. Она вела себя так по-собственнически в присутствии посторонних, словно это он был по уши влюблен в нее, а ведь стоило им остаться наедине, как они резко менялись ролями. Это она старалась угодить ему, а он отмалчивался.

Сначала он с иронией отнесся к ухаживаниям новых учителей за Наташей. Он видел, что это не льстило ей, а, наоборот, пугало. Интересно было наблюдать со стороны, как они из кожи вон лезли, стараясь понравиться ей. Заметил он и ревность «англичанок». И если Викторовна не стала от этого хуже относиться к Наталье Сергеевне, то Анатольевна просто фыркала вслед своей бывшей подруге, не упуская случая съязвить на ее счет, часто даже в присутствии учеников.