Кроваво-красный (СИ) - "Ulgar Ridt" - Страница 169

 Спикер перестал ускорять шаг, смиряясь с невозможностью бежать и принимая обратно смутные образы прошлого как возвращаемый жизнью залог. Выменянные у судьбы дни истекали, и близок был час, когда счет пойдет на минуты. Смерть лошадей не задержит Черную Руку больше, чем на двое суток, Отец Ужаса милостиво дарует им тварей из Пустоты, которые вползут в новые оболочки.

 Углы крыш домов челюстями цеплялись за клочки неба, и новое прикосновение серой тени за спиной напомнило о трущобах Вейреста. Такое же серое небо и изморось. Мать придерживала истрепанный подол бархатного платья всю дорогу до площади, но бросила его, чтобы поднять сына на руки. Он знал, что человек рядом с графом — его отец. Знал, что они похожи. И знал, что подвел мать, не послужив достаточной причиной для их брака. Она не уставала напоминать ему об этом в те становившиеся все более редкими дни, когда не пребывала в наркотическом забытье.

 Город сливался с туманом, лишаясь жизни. Таким становился мир, когда Мать направляла его по следу того, кого хотела пригласить в семью. Зрение в такие дни ловило то серый окружающий мир, то яркие образы, которые видели глаза новоиспеченного убийцы. Города, лица, подземелья, тела жертв и пятна крови. Чутье безошибочно приводило к ним, и он давно уже жалел, что нельзя было так же искать тех, кто уже присоединился к Темному Братству.

 Изломанный силуэт Счастливой Старухи на площади манил протянутой рукой, приказывая подойти. Жест, незаметный для других, но не оставляющий права выбора детям Ситиса. Он приблизился, повинуясь приказу, не выраженному ни звуком, ни движением, заглянул в каменное лицо, читая вопрос.

 Что ты будешь делать?

 Она улыбалась — не ласково и не глумливо, не ожидая ничего, кроме истины и зная, что солгать ни он, ни кто другой из ее детей не сможет.

 Бежать. Найти Терис и бежать от тех, кто остался от семьи. На юг, в Анвилл, к маяку. И искать хоть что-то, что их оправдает и отгонит серую тень, стоявшую за плечом и безглазо смотревшую в лицо Матери Ночи.

 Она не ответила, принимая к сведению ответ и оставляя без осуждения или поддержки. Она не давала благословения и не проклинала, продолжая наблюдать и ждать. Может быть, она даже все знала, но не вмешивалась, из Пустоты наблюдая, как ее дети убивают друг друга. У тех, кто шагнул в Пустоту и обрел бессмертие, свои цели. Может быть, она тоже решила провести Очищение, предоставив Черной Руке возможность перерезать друг друга. Зачем? Устала от их грызни, быть может. Или Аркуэн была права, и Мать не одобряла присутствие в убежище неверных, и сейчас его очередь платить по счетам за тех, кого он принял и позволил убивать за деньги, а не во имя Ситиса. И за какие-то свои просчеты заплатили те, кто свято чтил Догматы: Антуанетта Мари, Раадж, Алвал Увани, Хавилстен, Шализ...

 Люсьен Лашанс перевел взгляд на возвышавшийся справа дом. Ему приходилось бывать здесь и раньше, и каждый раз он невольно задавался вопросом, каково это жить так близко от гробницы, где покоятся останки Матери, и слышать ее шепот всегда. Анголим жил и, казалось, умудрялся получать от этого удовольствие. Или умело изображал его, дабы подчиненные не усомнились в великой чести, которой он удостоился.

 Дверь в дом Слушателя открылась тихо, как будто бы охраняя покой вернувшегося из дальней дороги хозяина. Сумрак не оставлял цветов, но позволял безошибочно различить очертания тела на ступенях, черноту застывшей крови и кровавые следы на серости пола.

 Отсутствие надежды подтвердилось и вызвало бы облегчение, если бы не сгустившаяся тень за спиной и не следы на полу, выдававшие шаткую поступь. Встреча лицом к лицу со Слушателем не могла пройти легко, и сомнительная удача, позволявшая безукоризненно легко убивать Спикеров, на этот раз отвернулась от Терис. Она не ушла далеко, спряталась где-то в городе залечивать раны. Едва ли в часовне: идти туда значило бы для нее уже утром оказаться в руках стражи. Оставались два заведения, которые можно было назвать тавернами и бессчетное количество притонов, и оставалось надеяться, что ей хватило ума не сунуться хотя бы в них.

 Хозяйка «Одинокого странника», разбуженная стуком в дверь, долго собиралась с мыслями, отходя от бессонной ночи, и задумчиво катала по прилавку опустевший пузырек из-под скуумы, оставленный кем-то из посетителей. Взгляд невольно ловил ее движения, и из глубин сознания как из мутного омута всплывали утратившие значение и забытые образы, не вызывавшие никаких эмоций кроме гнетущего чувства безысходности.

 Грязь потрескавшихся беленых стен и запах сырости. Бардовое пятно истертого бархата — единственное яркое пятно. Неосторожный шаг, под ногами со звоном перекатывается опустевшая склянка. Это единственный звук, способный привлечь внимание матери, и она поворачивает к нему лицо, исхудавшее и белое, с лихорадочно блестящими от скуумы глазами.

 — Она остановилась здесь вчера. — Стеклянный взгляд заспанной трактирщицы нескоро обрел выражение легкой тревоги, и пузырек исчез под прилавком, а с ним отступили и непрошенные воспоминания. — Третья комната на втором этаже. Не припомню, чтобы она вернулась. Если только совсем поздно ночью, но...

 Она говорила что-то еще, и ее голос долетал до коридора второго этажа и запертой двери. На стук никто не отозвался, и в тишине было слышно, как где-то далеко на улице тяжело шагает патруль.

 Город оживал, и каждый звук отмерял уходящие минуты.

 Терис не дошла до таверны. Не хватило сил, или решила, что и там слишком опасно. Может быть, даже успела понять, кого убивала, и теперь забилась в какой-то угол, покорно ожидая своей участи. Слишком похоже на нее. И слишком много в этом городе мест, где можно исчезнуть с чужих глаз и не дожить до вечера. Слишком много ублюдков всех мастей и глубоких канав, где бесследно пропадают те, кого не должны найти. Ему ли не знать...

 — Может быть, позже вернется. — Трактирщица попыталась обнадежить, когда он спустился в зал. — Вдруг у друзей каких осталась. Можете записку оставить, я передам.

 Память вцепилась в подсказку, и почти без усилий выдала давний разговор в форте. Корнелий не пережил встречи с Яростью Ситиса, и в тот вечер хотелось отослать Терис подальше. Для ее же блага и своего спокойствия. Она тогда сказала, что семьи у нее нет. Упоминала Бравилл. Бравилл и какую-то Роз из местного борделя. Судя по ее словам, других знакомых в этом городе у нее не было, или же Роз казалась самой надежной из всех.

 Терис всегда умела выбирать круг общения.

 Город оживал медленно, как слишком долго пролежавший в воде утопленник, успевший раздуться и отяжелеть. Медленно поднималось над крышами тусклое пятно солнца, медленно ползли по улицам жители, все под стать своим домам — оборванные и блеклые, и на их фоне приезжий торговец казался кричаще ярким пятном. Таким же ярким пятном на фоне позеленевшей от плесени стены была вывеска борделя, выкрашенная в малиновый цвет и резавшая глаз кривизной аляповатых букв.

 Зал на первом этаже погрузился в удушливый сумрак. Под ногами хрустел песок, в воздухе висел едкий дым от сырых дров, которыми старая редгардка с высветленными до рыжины волосами пыталась растопить покосившийся камин. Одна из работниц крутила перед собой крошечное мутное зеркало и поправляла прическу неловкими пальцами. Ее глаза с расширенными зрачками блестели так же, как и у матери после очередной дозы скуумы, и не видели ничего, кроме выбившегося локона грязноватых волос.

 Высокая и тощая девица в малиновом платье появилась из-за угла, на ходу натягивая улыбку, но, не дойдя пары шагов, переменилась в лице. Раскосые и асимметричные темные глаза глянули цепко и серьезно, и она замерла — на расстоянии, превышающем длину вытянутой руки и кинжала. Рубец на ее шее говорил о том, что ей пришлось научиться отличать клиентов от тех, кто пришел по другим делам.

 — Я Роз, чем могу быть полезна? — Ее голос прозвучал по-деловому, но не так, как звучал бы на ее основной работе. Таким тоном обычно предлагали информацию, наркотики и полезных людей, но не себя.