Плата за любовь - Лукьяненко Лидия - Страница 2

Они так много и долго говорили, что теперь хотелось помолчать, но молчание не было тягостным, казалось, оно еще больше их сближает.

— Где тут можно покурить? — спросил Андрей.

— Можно на балконе, но, — бросила она опасливый взгляд за окно, — лучше здесь, на кухне.

Они стояли в темноте у окна, мерцали два огонька, дым уходил в открытую форточку, и они улыбались друг другу.

— Сколько тебе лет? — сказала Маша.

— Двадцать семь.

— Сначала ты показался мне гораздо старше, а сейчас ты совсем как мальчик.

Он выбросил окурок и повернулся к ней. Маша была ниже почти на голову и смотрела на него снизу вверх, затягиваясь сигаретой, и глаза ее улыбались. Он нежно взял в ладони ее лицо, и в свете уличных фонарей она увидела, какие у него необыкновенно синие глаза.

— Почему ты носишь кольцо? — тихо, почти касаясь губами ее лица, спросил он. — Ты ведь живешь одна.

— Я в разводе, а ты?

— А я женат, — просто ответил он и поцеловал ее. Их поцелуй был бесконечно нежен и бесконечно долог, или ей так показалось. Его пальцы, утонув в волосах, ласкали ее затылок, нежно перебирали пряди, и ей было так хорошо, что казалось — ах, вот оно — счастье.

Лена открыла глаза и порадовалась солнечному дню. Может, и сегодня день пройдет без приступа. Вот уже год как астма мучила ее приступами удушья. Она росла здоровым ребенком и даже представить не могла, что в двадцать пять лет будет чувствовать себя настолько беспомощной.

Старинные настенные часы пробили девять. В комнате стало светлее. Лена жила в прекрасной, но мрачной старой квартире, где родились и выросли ее дед, мать и она сама. Ее дед был потомственным врачом, профессором, человеком известным и вечно занятым. Дом вела бабушка.

Лена встала и, укутавшись в теплый стеганый халат, приготовила легкий завтрак и в одиночестве съела его в тишине просторной столовой. Квартира находилась в центре города, в одном из престижных «правительственных» домов. В ней было пять комнат и большая кухня. Высокие потолки украшала ажурная лепка, эта мода давно прошла, но ремонт в квартире не делали много лет. Дом был построен еще до революции, и многие квартиры перепланировали, но дед не соглашался ни на какие реконструкции и усовершенствования. Из-за высоких потолков комнаты казались полупустыми, несмотря на массивную мебель. Тех, кто приходил в дом впервые, поражали величественная кровать ручной работы, гостиный гарнитур красного дерева, резные буфет и комод, тяжелые кресла, прекрасные старинные люстры с подвесками и камин с узорчатой решеткой. Для Лены все это было свое, привычное. В юности она стеснялась приглашать подруг в этот музей — слишком старомодным казался ей собственный дом по сравнению с новыми типовыми квартирами. Тогда он угнетал ее своей чопорностью и вечной тишиной — шуметь в квартире строжайше запрещалось, дед много работал дома. И если Лена включала телевизор или слушала музыку, она должна была очень плотно закрыть дверь, благо стены старых домов достаточно толстые. Сколько она себя помнила, здесь всегда царил полумрак и стояла тишина, каждый час нарушаемая глухим боем настенных часов.

Лена прошлась по комнатам, неторопливо смахнув пыль с картин и рояля. Она недавно оставила работу и никак не могла привыкнуть к тому, что нужно целый день проводить одной в ожидании мужа. Так уж случилось, что через год после окончания института она осталась совсем одна: все ее близкие — и дед, и мама, и бабушка — умерли в один год.

Ее мать — Наталья, была единственной дочерью знаменитого профессора отоларинголога Аристарха Львовича Бакшенева, которому удалось сделать ряд научных открытий, создать свою школу, учредить клинику и даже избежать сталинских репрессий. Были у него в то время какие-то неприятности, но в семье старались не говорить о прошлом, и если бы не случайные слова бабушки, то Лена никогда об этом даже не узнала. Бабушка — Полина Григорьевна, была дамой строгой и сдержанной, а ее дочь — сумасбродной и неуправляемой с детства. После получения аттестата зрелости Наталья наотрез отказалась от предложения родителей продолжить династию и поступить в медицинский институт и подала документы в театральный. Попытка оказалась неудачной, и через год безделья она согласилась на уговоры матери получить образование искусствоведа. Наталью устроили в институт, но занималась она так неохотно, что только знаменитая фамилия удерживала ее в рядах студентов. После окончания института она познакомилась с Николаем. Он был учеником Аристарха Львовича, а впоследствии стал его ассистентом. Профессор очень уважал Николая за старательность и прилежность, но превыше всего ценил его порядочность. Николай и Наталья понравились друг другу — как ни странно, в этот раз вкусы профессора и его дочери совпали. Может, Аристарх Львович слишком поспешно благословил этот брак, а Николай посчитал неудобным тянуть с женитьбой, но все произошло очень быстро.

Родительский эгоизм профессорской четы нетрудно понять: Наталья вела себя все более эксцентрично, появились сомнительные знакомые, она могла не прийти ночевать или пропасть на несколько дней, являлась домой навеселе, начала курить. Поэтому, когда родители увидели взаимную симпатию молодых людей, то вздохнули с облегчением и скоропалительно выдали свою непутевую дочь замуж. Николай, по их мнению, был именно тем человеком, который мог стать опорой Наталье на всю жизнь. То, что он был простым парнем из рабочей семьи, не смущало их. Они очень надеялись, что замужество изменит и исправит Наталью и она будет хорошей женой и матерью. Но они ошиблись.

Когда новизна супружеских отношений потеряла для Натальи свою прелесть, все вернулось на круги своя. Маленькая Леночка была оставлена на попечение бабушки, которая, боясь повторить свои ошибки в воспитании дочери, с детства держала внучку в строгости и послушании. Николай работал в клинике, писал диссертацию, а редкие свободные часы проводил с дочерью. Еще до ее рождения ему стало ясно, что он поспешил с женитьбой — побоялся обидеть своего учителя. И вскоре понял, что первоначальная симпатия не только не переросла в более глубокое чувство, но и, наоборот, потихоньку исчезла. Они с женой были совершенно чужими людьми, однако занятый интересной работой и искренне привязанный к этому дому и к дочери, Николай старался не замечать пренебрежительного отношения Натальи, ее странных друзей, звонков и вечного отсутствия по вечерам. Но вскоре терпеть такое положение стало невозможно. Жена не ночевала дома, объясняя это подготовкой нового модного вернисажа, приносила домой непонятные картины, как она утверждала, «новое слово в живописи». Дед решительно воспротивился их появлению в доме, и Наталья, которая все же не решалась конфликтовать с отцом, вообще перестала жить дома. Ходили слухи о ее романе с каким-то молодым художником, мужа она игнорировала.

Непонятное положение Николая в доме родителей бросившей его жены угнетало, и, если бы не дочь, он ушел бы сразу. Но Леночка была еще такой маленькой и так нуждалась в родителях, что лишать ее еще и отца он не осмелился. Профессор и его жена терпеливо ждали возвращения дочери и уговаривали зятя: ничего, мол, перебесится — вернется, не в первый раз. Потерпи, говорили они, все наладится, главное — семья, ребенок, Наташа еще очень молода, со временем образумится. Но Николай понимал, что здесь уже ничего не сложится, и все медлил, не решаясь что-либо предпринять.

Наталья вскоре действительно вернулась, но все стало еще хуже. Полине Григорьевне пришлось наконец взглянуть правде в лицо — ее дочь нуждалась в помощи психиатра. Николай с тещей неоднократно обсуждали этот вопрос, так и не придя к чему-то определенному. Они боялись огласки, боялись за состояние Аристарха Львовича, перенесшего инфаркт. Наталья напивалась, много курила, принимала таблетки, от которых то беспробудно спала, то приходила в неистовое веселье. Боясь отца, она грубила матери, а срывалась на Николае. В отсутствие профессора в доме случались невообразимые скандалы, истерики, от которых все же старались оградить ребенка. Психиатра она не слушалась и все делала назло.