Тыя-онона (СИ) - Кормашов Александр - Страница 3

Валька-сосед, вообще-то, кошмар твоего детства. Лет до пяти он считался немым, абсолютно немым, неизлечимо немым, за что получил кличку Немец, а тебя, соответственно, за компанию, по аналогии, чтобы вас не путать, тут же окрестили Французом, поскольку вы были не только соседи-однофамильцы, но ещё и тёзки. А ты не хотел быть Французом. Ты ругался и дрался, тебя это бесило, и, наверное, жаль,  что рядом тогда не оказалось умного человека, который бы рассказал, что Пушкина тоже звали Французом. Но, может, и хорошо, что никто не рассказал. Кличка "Пушкин" была бы тоже очень обидная.

Правда, ты стукнул Вальку-Немца вовсе не из-за того, что он звал тебя Французом, когда ты звал его Немцем. Ты стукнул его из-за Кати.  Просто он оказался рядом. Просто он тоже стоял и смеялся, стоял и смеялся вместе с остальными, когда другой твой сосед и одноклассник, тоже Валька, но Валька-Буржуй,  рассказывал вам, только вам, но так, чтобы и девочки слышали, рассказывал вам про Катю и про то, как он вместе с Тобиком шёл в библиотеку, и как впереди шла Катя, в своём красивом красном пальто с меховым воротником, и как Тобик, шаля, вдруг напрыгнул на Катю со спины, повалил на снег, и как... Тут Буржуй по-пёсьи задёргал низом живота. Все захохотали, а девочки отвернулись.

И вот ты стоишь перед классом, наказанный, и то косишься на Вальку-Немца, который так ничего и не понял, то смотришь на Вальку-Буржуя, который про всё уже забыл, то переводишь взгляд на ту парту, за которой должна была сидеть Катя. Она сегодня не пришла. Потом ты отворачиваешь голову и смотришь в учительское окно. Учительское окно всё тоже покрыто льдом, но этот лёд чистый, прозрачный, почти не тронутый. Он не расковырян ножом, не истыкан перьями, не пропитан чернильными разводами на всю толщь, например, как твоё окно. В нём нет ни вмурованных кнопок, ни скрепок, ни пуговиц, ни капсюлей от охотничьих патронов. Здесь просто лёд, и он как дополнительное стекло. Учительское окно такое прозрачное потому, что оно находится ближе всех к печке, и, когда та жарко натоплена, лёд сразу подтаивает и от этого осветляется. А талая вода течёт на пол. От сырости половицы под плинтусом подгнивают. Две половицы уже совсем отгнили от стены. На них можно стоять и качаться. Смотреть в окно и качаться.

В тот день, когда ты смотришь в окно, ты чувствуешь именно эту зыбкость под ногами. Ты слишком хорошо знаешь ту длинную тропинку, фактически траншею в снегу, которая внезапно, как в дверь блиндажа, утыкается в дверь засыпанной снегом избы, районной детской библиотеки. По этой траншее возможно идти лишь вперёд - потому что ни выбраться, ни свернуть. И Тобик-дурак мог мчаться только вперёд. И вот ты уже зримо видишь, как Тобик со всей дури врезается в Катю, сбивает её с ног, отпрыгивает назад, и тут же весело возвращается, когда она пытается встать, наскакивает на неё, и ты хорошо себе всё это представляешь: девочку в красном пальто, перепуганную, прижатую к снежному брустверу, и этого здоровяка Тобика с его красным болтающимся языком и тем другим, тоже красным, вылезающим поначалу очень тонко, словно пипетка.

Представив всё это, ты чувствуешь, как кружится голова, поэтому отворачиваешься от окна и смотришь, через весь класс, на противоположную стену.  Та дальняя стена огромная и совсем голая. Ни окон, ни дверей, и, естественно, ни школьной доски. На ней находится только полка с керосиновыми лампами на случай отключения света, а выше - портрет какого-то человека в очках, который с явным удовлетворением смотрит на керосиновые лампы, уверенный, что никакой хулиган до них не доберётся, если только не притащит учительский стул. В самом углу стены стоит шкаф. Это ваш обеденный шкаф - с вашими кружками и салфетками, принесёнными из дома для чаепития.

Этот шкаф - второй твой кошмар. Потому что после чаепития и перед возвращением назад в шкаф каждая личная кружка ученика должна быть хорошо прополоскана в ведре, протёрта общим вафельным полотенцем и поставлена на аккуратно сложенную салфетку. Вышитые крестиком салфетки у девочек (у Кати - с красным снегирём), у ребят - отцовские носовые платки. Твой платок...

На перемене вы пьёте чай. Чай в огромном жестяном чайнике приносит школьная техничка прямо из школьного коридора, где она готовит его на большом угловатом реактивно гудящем керогазе. Булочки раздаёт учительница, лично. Получив свою булочку, ты должен положить её на один край салфетки, а другой её край прижать кружкой с чаем. Брать всё это нужно по отдельности и по очереди, иначе салфетка уползёт вниз - так устроена парта с наклонной столешницей. Но салфетка на ней всё равно никак не держится, а чай трудно не опрокинуть на себя. Облившись, ты вскакиваешь, нет, вспархиваешь на заднюю спинку сиденья, как на жёрдочку, а кружка летит через весь класс и где-нибудь разбивается. Поэтому у тебя железная кружка. Поэтому её невозможно взять в руку, пока чай не остынет. Поэтому булочку ты ешь всухую. Не доедаешь и бросаешь в ранец. Время от времени мать вытряхивает ранец и отдаёт крошки курам.

В тот день, когда уроки закончились, ты подходишь к Вальке-Буржую и говоришь ему, что хочешь пойти к нему домой. Ты говоришь, что хочешь поиграть в его настольный футбол, но Валька уже что-то подозревает, и его квадратная голова под новенькой шапкой-ушанкой становится ещё более квадратной. Точнее, кубической. Такая уж у него голова. Это видно уже по одной передней грани лба. Тебе всегда интересно, что скрывается за этой гранью буржуинского лба, потому что Валька, хоть он тебе и друг (раз вы живёте на одной улице), но он тоже время и странный, потому что дружит с ребятами с других улиц, и тогда он тебе враг. Уследить за этим мельканием друг-враг часто невозможно.

Валька чувствует, что ты идёшь к нему домой неспроста. Он что-то рассказывает, но ты молчишь. Ты молчишь потому, что сам толком не знаешь, чего ты действительно хочешь от Буржуя: то ли чтобы он повторил про Катю уже только для тебя, то ли чтобы признался, что этого ничего не было и что он про всё выдумал - от начала и до конца. При этом ты абсолютно точно знаешь, что он ничего не выдумал. Он этого не умеет. Он просто сплетник, подлиза и прирождённый предатель. А поэтому ты продолжаешь молчать и у него дома.

Когда ты приходишь к нему домой, он подаёт веник и просит тебя стряхнуть с твоих валенок капельки растаявшего снега, потом уходит в спальню родителей, но возвращается оттуда не с настольным футболом, а с ружьем. Ружьё старое, немодное, курковка, шестнадцатого. Он молча переламывает его, вставляет патроны, защёлкивает стволы и поочерёдно, большими пальцами обеих рук, взводит оба курка. Потом направляет ружьё на тебя. Он странный. У него бледно-голубые водянистые глаза и короткие белёсые ресницы, похожие на жухлую траву. Ты это видишь, хотя, кажется, смотришь только на два дульных среза, нацеленных тебе в живот. Ружьё тоже странное. Это зверёк. Это маленький и злобный зверёк, с большими, очень близко поставленными глазами, который внезапно выбрался из Буржуя и теперь примеряется прыгнуть на тебя. Ты хочешь  от него заранее увернуться, но не в силах пошевелиться. Ты чувствуешь, что Валька на тебя смотрит, ты чувствуешь, как он пристально смотрит на твоё лицо, но видишь только его пухлый палец, который всё сильнее напрягается, давя на первый спусковой крючок. Становится тоскливо. Поочередно он спускает оба курка, те громко стукают по бойкам, в стволах дважды чивкают одинокие капсюли. Патроны не набиты. В гильзы вставлены только капсюли, и это всё.

Потом ты выгребешь у Вальки все оставшиеся капсюли, высыплешь их себе в карман и по дороге домой зайдёшь в сруб дома-новостройки. Полы там ещё не настелены, на лаги брошена только пара досок. Ты садишься на одну из досок и начинаешь тупо переводить капсюли. Они типа "центробой" - маленькие латунные стаканчики с гремучей ртутью на дне. Ты кладешь их на доску в ряд. Потом запускаешь руку в ранец, достаешь пенал, а из него перьевую ручку. Затем на самом дне ранца нащупываешь холодную недоеденную булку и выковыриваешь из неё мякиш. Слегка послюнив, ты наминаешь мякиш потуже, как можно туже, как для рыбалки, затем отрываешь один кусочек и скатываешь шарик,  ровно такой, чтобы насадить на крючок, потом вдавливаешь шарик в капсюль. В этот мякиш ты втыкаешь перо, берёшь ручку за её верхний конец и поднимаешь до уровня глаз. Остаётся лишь разжать пальцы. Ручка падает вертикально, перо бьёт по донцу капсюля, ртуть взрывается, раздаётся "чивк", из-под хлеба выскакивает белый огонь, и такой же белый дымок поднимается по перу вверх. Потом всё повторяется.