Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна - Страница 12

— На самопрялках? — повторила Мария. — Я хотела бы посмотреть, что это такое.

— Станочек это самодельный, один умелец построил. Милости просим. В любое время. — Севастьяна поклонилась, а Мария вскочила и прошла с гостьей до дверей.

Потом она встала возле окна и смотрела, как уходит Севастьяна, как прямо держит спину, как гордо — голову. Едва она скрылась из виду, завернув за угол, Мария поняла, что обрадовало ее в словах Севастьяны. «Если сделаешь вид да еще сама поверишь, будто ты можешь что-то, чего на самом деле не умеешь, то и другие не усомнятся, поверят».

Ну конечно! Они с Лизой сделают вид и поверят… Обязательно… Значит…

Не успела Мария додумать до конца мысль, теперь уж и без всяких слов ясную, как из-за угла, за которым скрылась Севастьяна, вывернул экипаж.

Мария почувствовала, как сердце забилось в такт бубенцам, а лицо залилось румянцем.

Гуань-цзы соскочила с подоконника и метнулась в щель неплотно закрытой двери.

— Едут, — прошептала Мария. — Едут.

А потом не менее резво, чем кошка, бросилась на улицу.

— Да что ты говоришь! — Анисим покачал головой, его узкие, отдаленно похожие на монгольские, глаза недоверчиво блеснули. — Так вот что приключилось! Так-так-та-ак, — произнес он, будто ему хотелось говорить, спрашивать, но он опасался спугнуть добычу, которая сама не подозревает, что на нее охотятся.

И, как бывает, завороженный звуком чужого голоса, рассказчик с жаром продолжал, ободренный тем, что его слова вызывают столь неподдельный интерес у собеседника.

— Да мне про это сама рассказывала.

— Сама-а? Недавно, стало быть, посетил ее, а? — Глаза стали еще уже, они затянулись веками так сильно, что невозможно разобрать цвет глаз. — Привечает она тебя больше, чем других. Чем это ты ее взял, а?

Собеседник, а это был Павел Финогенов, усмехнулся. На его нежном белом лице возник едва заметный румянец, который явился спутником внутреннего довольства.

— Да кто ж знает… — Он нарочито долго молчал, потом тоном опытного волокиты добавил: — Этих женщин.

Анисим расхохотался. Он подумал, но не произнес: «Ты их узнаешь, и как следует узнаешь. Уже скоро». А вслух сказал:

— Тайные создания они, это верно. Я сколько лет ими занимаюсь, да все никак не постигну. Вот скажи, может ли в голове уложиться то, что ты рассказал про Лизавету Добросельскую? — Он качал головой, а по лицу расползалась улыбка, которую вначале можно было назвать робкой, когда она только тронула полные сочные губы, а потом перешла в иную, и в ней стало заметно вожделение к чему-то невероятно желанному, но совершенно недоступному. Так улыбаются, слушая рассказы о похождениях героев «Тысячи и одной ночи», страстно мечтая оказаться на их месте. Но разве придет в голову на самом деле этого хотеть простому смертному?

— Желал бы я, чтобы из-за меня женщина стрелялась, — наконец произнес он.

Павел подался к Анисиму через столик.

— С ума сошел? — Лицо его вспыхнуло. — Тогда прежде ты должен был сгореть в огне! Чтобы она потом из-за тебя захотела стреляться!

Анисим крякнул и откинулся спиной к бревенчатой стене, из которой торчали сивые усы пакли.

— Верно говоришь, братец мой. Но только вдумайся! Женщина, твоя женщина готова мстить за тебя! За твою смерть. Жизнью рисковать! Ох, как высоко по нашим-то российским меркам. Она игрок, ни дать ни взять.

— Женщины не бывают игроками, — презрительно фыркнул Павел. — Они фишки для игры мужчин.

— Ну да. Фишки. Кости, еще скажи, — хохотнул Анисим. Потом вздохнул: — Ох, какую бурсу тебе еще предстоит пройти, мой друг. Тогда поймешь, кто кем на самом деле играет.

Павел повел плечами, словно отвергая каждое слово, произнесенное Анисимом.

А тот не унимался:

— Ты возьми в толк не саму смерть. Это дело десятое, сам знаешь — кому сгореть, тот не утонет. Ты подумай про то, какие небесные радости ждут тебя с такой женщиной на земле. Прежде чем…

— Прежде чем не сгорел, что ли? — нехотя переспросил Павел, которого никак не привлекали разговоры о смерти.

— Ну да. Не всякий раз тебя с женой зовут на бал, на котором случается пожар. Может, такого никогда не будет. А все радости с ней останутся при тебе. Понимаешь? Так ты говоришь, бал этот происходил в очень богатом доме?

— «Вестник Европы» написал, что тот злосчастный бал давал австрийский посланник. — Он на мгновение умолк, чтобы произнести главное. — По случаю второго брака Наполеона с дочерью австрийской императрицы, эрц-герцогиней Марией-Луизой. — Павел произнес эти имена так, словно перекатывал на языке нечто необыкновенно сладкое, может, кусочек какого-то деликатеса, доставшийся только ему одному.

— Ох, как интере-есно, — протянул Анисим.

— Ты про что?

— Да зовут эту самую эрц-герцогиню интересно.

— А чего уж очень-то интересного? — передернул плечами Павел. Ему не понравилось, что Анисим уцепился за имя женщины, а не сосредоточился на главном — на императоре.

— Да то интересно, — продолжал Анисим, — что ее одну зовут как двух сестер Добросельских.

— Но… она Мария-Луиза, не Мария-Лиза…

— Да это одно и то же, — отмахнулся Анисим. — Не в том суть.

Павел смотрел не мигая. Он попытался свести брови, но кожа на лице была натянута, как на барабане, словно ее кроили из остатков, но тем самым сделали подарок на всю жизнь — ни единая морщинка до сих пор не портила его лицо.

— Знаешь, когда я думаю, до чего они похожи, как две капли воды, мне не по себе делается.

— Почему?

— Что-то от нечистой силы мне в том видится. — Анисим покачал седеющей головой. — Нет, неспроста они попались на пути нашему Федору, эти сестры-близнецы. А стало быть, нам с тобой, Павел, тоже. Хоть он мне и двоюродный брат, но я скажу: сдается, он давно сношается с нечистой силой.

Павел побледнел, темные глаза остекленели, казалось, никогда больше он не сможет моргнуть.

— А иначе с какой бы радости ему так везло? — продолжал Анисим. — За что ни возьмется — вся прибыль ему в руки. Торговал коровьими шкурами — отбоя нет от покупателей. Взялся за козьи шкуры — все тотчас захотели обуться в козловые туфли и сафьяновые сапожки. А с этими английскими каперами? Они хоть раз пристали к нему в море? Нет! Хотя пираты всех наших лальских купцов шерстят и в хвост и в гриву. А он, будто заговоренный, мимо проскакивает.

— Да. Пираты тронули даже Анфилатова, я знаю новость. А ты слышал о капитане Никитине?

— Слыхал, — кивнул Анисим. — Но он-то не просто так, как Федор, мимо них маханул. Он вступил в схватку с каперами. Он их победил. А когда твой братец выходит в море, можно подумать, что все каперы или спать ложатся, или ром хлещут до икоты. Не-ет, тут дело не обходится без нечистого.

— На балу сгорело двадцать человек, — добавил Павел.

— Но никто, кроме Лизаветы, никого не вызвал стреляться, верно?

— Никто, — согласился Павел. — В журнале по крайней мере про то не написали. А мадам Шер-Шальме говорит, что Лизавета тоже не сама вызвала, она подкупила какого-то мужчину. Но на дуэль явилась сама, в мужском платье. Чтобы постоять за своего Жискара.

— Много, стало быть, отдала тому, кто вместо нее вызвал, — восхищенно покачал головой Анисим.

— Едва ли. — Павел пожал плечами. — В Европе с дуэлью просто — там не важно, какого ты сословия, если хочешь отстоять свою честь.

— Ну, у нас ничего такого не выйдет, — хмыкнул Анисим. — Мужик барина не вызовет. Куда там!

— А наш мужик и не почешется вызывать, — усмехнулся Павел, и Анисим увидел перед собой другое лицо — не наивного малого, а самодовольного барина, которому и в голову не придет, что кто-то может, допустим, вызвать его.

А его бы стоило, вдруг со злостью подумал Анисим и почувствовал, как из души что-то поднимается. Батюшка Степан Финогенов не только при своей жизни баловал младшего сына, но и на потом оставил. Похоже, баловства этого хватит Павлу до конца дней. Только неизвестно, долго ли ждать того конца, при его-то развлечениях. Стало быть, и ему, Анисиму, пора кончать рассусоливать, ему следует поспешить сделать то, что задумал. Скрутить в бараний рог свою судьбу и получить недоданное ею через Павла.