Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна - Страница 24

Севастьяна постояла у двери еще минуту, лихорадочно соображая, как ей лучше поступить: сейчас ли искать Анисима, или подождать, когда сам придет? К Софьюшке. Это его дочь. И он от нее не отказывается.

Кое о чем она начинала догадываться. «Не заносись, высоко, если не ведаешь, куда послан, — вспомнила она Степана. — Всегда найдется сокол, который тебя собьет».

Она едва не расхохоталась. Ох, Степан, ну что ты за человек! С того света надоумил. Спасибо тебе, дорогой Степан.

— Ну и как ты вызвала его на дуэль? — спросила Мария, выслушав рассказ сестры о парижской жизни.

Они сидели за коклюшками, плетя узор, который показала горничная Анна. Коклюшки негромко стучали, не мешая говорить. Они уже выпили утренний кофе с густыми сливками, который научилась варить Глафира, причем делала это так, как будто сам Салимон-ага водил ее рукой, тот самый турецкий посланник при дворе Людовика XIV, который первым научил парижан пить кофе.

Крепкий кофе помог сгладить неловкость утра после минувшей грозовой ночи. Сестры без слов поняли друг друга — не нужно говорить ни о чем. Ничего не произошло такого, что следует обсуждать. Решенное не перерешивают.

Но им необходимо было говорить о чем-то столь же дерзком, как то, что произошло прошлой ночью.

— Ты знаешь, — говорила Лиза, — в Европе доступно отстаивать честь всем и каждому. — Она отпила из чашки глоток. — На дуэль можно вызвать даже того, кто стоит выше тебя на ступенях жизненной лестницы. Я этим воспользовалась.

— Ты купила того, кто вызовет хозяина бала? — вскинула брови Мария. — Но если я верно поняла, он был посланником другой страны?

— Но он европеец. Этим все сказано, — объяснила Лиза. — У него тот же самый кодекс чести.

— А человек, которого ты наняла?

— Он не клошар, нет. — Она засмеялась. — Он студент, которому нужны были деньги.

— Вот как?

— Да. Он был студентом моего умного Жискара. Еще и поэтому мне не составило труда уговорить его вызвать посланника на дуэль.

— Невероятно, — прошептала Мария. — Она приложила палец к губам.

— Он такой же, как я, субтильный. — Лиза повела плечами, на которых была тонкая сиреневая шаль, точно такая, как на Марии. — Иначе как бы я смогла нарядиться им?

— Он дал тебе свое платье? — Мария желала представить в деталях, как все было. Хотя на самом деле у нее в голове толпились совсем другие детали, которые она гнала, вытесняла теми, что сообщала ей сейчас сестра. Ничего, она справится с собой. Должна.

Лиза поморщилась:

— Да, он дал мне свои вещи. И я их надела. — Она засмеялась. — Никогда не думала, что буду настолько хорошо чувствовать себя в мужском платье.

— А шляпа? Как ты спрятала под нее волосы?

— Помогла наша русская коса. — Она засмеялась. — Я заплела ее — прости меня Господи, — одну косу. Хотя знаю, что нельзя, после того как ее расплели надвое. Но что значит нельзя? — Лиза скривила губы. — Что это такое, когда без этого жизнь не в жизнь?

— И потом, это было в Париже. Ты там почти и не ты, — вступилась за сестру Мария, ограждая от ее же собственных нападок.

— Ах! — Лиза махнула рукой. — Не отрезать же косу, верно?

— Ты что! — испугалась Мария. — Мы с тобой не можем менять в себе ничего без уговора! — Ее зеленые глаза стали величиной с изумруд на кольце, таком же, как на пальце Лизы.

— Конечно, нет. Я знаю. Потому я заплела косу, закрутила на темени и заколола. Потом надела шляпу с высокой тульей.

Мария засмеялась:

— А помнишь друга нашего батюшки, который укладывал волосы в кошелек? — Она прыснула, приложив ладони к губам.

— Еще бы не помнить! — точно так же прыснула Лиза. — Как сейчас вижу — на нем парик, сзади — косичка, а поверх нее сеточка. Которая так смешно называется — кошелек. Хорошо, что эта мода прошла. Она осталась теперь лишь как мужская странность. Для очень пожилых мужчин.

— Ну, дальше, дальше… — подгоняла Мария, которой не терпелось узнать главное. Она чувствовала себя так, будто не Лиза, а она сама собиралась тогда на дуэль.

— А дальше милый студент по имени Варнье послал письмо…

— Но ведь это ты написала письмо? — Мария ощущала себя так, как в детстве на качелях — дух захватывало, и казалось, никогда больше не глотнуть воздуха всей грудью.

— Я.

— Он переписал его своей рукой?

— Да, конечно. Потому что почерки мужчины и женщины отличаются.

— Наш с тобой особенно, — согласилась Мария.

— Мы могли бы стать каллиграфами. Если бы захотели.

— Ох, Лиза! — Щеки Марии горели. — Мне вообще кажется, что мы с тобой способны на все. — Она громко засмеялась. Лиза почувствовала в этом смехе надрыв, как будто в нем выплескивалось напряжение предшествующих дней.

— Ты станешь смеяться еще громче, когда узнаешь, что сказал мне потом посланник…

— Что?

— Что он был настолько возмущен грубостью и резкостью стиля, что ожидал увидеть перед собой громилу. А когда увидел… меня… То есть того, кто захотел стать его противником, он опешил.

— Он сразу узнал в тебе женщину?

— В том-то и дело, что нет. Но его потрясло несоответствие угрожающего стиля и облика самого дуэлянта.

— Ха-ха-ха! — засмеялась Мария, и слезы выступили у нее на глазах.

Хорошо, подумала Лиза. Она смеется, значит, напряжение понемногу отступает. Сама она уже справилась с собой. Может быть, потому, что потрудилась над собой заранее. Никаких чувств, велела она себе, отправляясь в супружескую спальню Финогеновых. Только действие. Физиологическое, ничего чувственного. Не забыть подложить под бедра подушку, твердила она себе, чтобы не пропало ни капли. Так учил ее французский доктор. Если все получится с первого раза, то не понадобится второго. Для Марии легче.

Она знала, она чувствовала, хотя не было пока и быть не могло никаких признаков удачи, что все вышло как надо. До моей уверенности придется ждать не меньше трех недель. Надо забыть обо всем самой и заставить забыть Марию. Наиболее тягостное в жизни — ожидание, соединенное с чрезмерной надеждой.

Лиза посмотрела на лицо сестры. Оно горело, и не только от ожидания, но и от азарта, свойственного обеим. Лиза не сомневалась, что сейчас сестра видит себя в мужском платье, с пистолетом в руке.

— Дальше, дальше, — подгоняла Мария. — Что было дальше? Не тяни. Что посланник?

— Он был честен и горд. Ответ не замедлил прийти, Роже Варнье получил его незамедлительно. В нем было сказано: среда, утро, гора Монмартр.

— Гора-а? — Брови Марии сошлись на переносице. — А зачем забираться так высоко?

— Ты не видела эту гору, — фыркнула Лиза. — Одно название, это скорее холм близ Парижа. Монмартр покрыт виноградниками, полон неспешных селян. Простор и уединенность одновременно. Лучше места не придумать, особенно раннее утро.

Мне подали лошадей на рассвете, — продолжала Лиза. — Роже согласился стать моим секундантом и доктором. Он изучал естественные науки, кроме того, что слушал лекции Жискара. Ты ведь помнишь, что Жискар был еще и умелым лектором?

— Конечно, — кивнула Мария. — Вот откуда ты столько знаешь о физиологии.

— Да. Мы поехали. — Лиза отложила коклюшки и убрала белые нитки с коленей. — Никогда не видела такого утра, — вспоминала она. — А может быть, никогда не вставала так рано. Монмартр скрывался в пелене тумана, он словно дразнил — не найдешь, заблудишься, вернешься, не поедешь. Но мы с тобой хорошо знаем себя: решили — все равно что дали обет перед Богом. И если он не поразил нас громом за наши желания и намерения, стало быть, он нас благословил.

— Как ты правильно сказала, Лиза, — тихо заметила Мария. — Я думала примерно так же… Но не могла настолько точно выразить свою мысль.

— Я это сделала, значит, и ты тоже.

— Я рада, — прошептала Мария.

— Мы поднимались по твердой тропе, набитой множеством лошадиных копыт, утоптанной деревянными крестьянскими башмаками — сабо. Войдя в туман, как под бескрайний полог, я увидела, как наливается соком и набирает спелости виноград. Я остановилась и сорвала ягоду. Я хотела увидеть в ней зерна, но еще было рано. И ты знаешь… Ты знаешь, мне вдруг показалось, что ягода похожа на беременную женщину. В которой зреет зерно. Но его еще не видно. — Она повернулась к Марии всем корпусом. — Я вспомнила тебя. Я вспомнила наши разговоры с тобой. Мое обещание тебе. Ведь мы давно с тобой знали, чем наделил: Господь каждую из нас и чем обделил. Я вспомнила твой вопрос в тот день, когда Федор сделал тебе предложение. Ты спросила меня, можешь ли выйти за него замуж, не сделаешь ли ты его несчастным? Должна ли ты ему сказать, что заключил доктор? Открыть, что к тебе не приходят каждый месяц «гости», а это значит, ты не можешь выносить дитя?