Прощай, пасьянс - Копейко Вера Васильевна - Страница 25

— Помню, Лиза.

— И тогда я подумала, что если я на самом деле стану стреляться, то подставлю под пулю не одну себя, но и тебя и Федора. И того, кого я должна вам родить. Столько жизней взамен одной…

— Господи! — выдохнула Мария, выпуская работу из рук.

— Я приехала как раз в тот момент, когда мой противник подъезжал с другой стороны холма. Мы уже протянул руки друг другу для пожатия, как его конь мотнул мордой и задел мою шляпу. — Она засмеялась. — Что было дальше — не стоит и говорить.

— Нет уж, говори! — Щеки Марии стали цвета рубина, который был вправлен в другое кольцо, такое же, как сейчас сверкнуло на руке Лизы.

— Хорошо. — Лиза кивнула. — Слушай дальше. Посланник онемел, потом окинул меня взглядом и сказал: «Я не стреляюсь с дамами». «На какого рода сатисфакцию в таком случае я могу рассчитывать?» — не растерялась я. «На мою руку и сердце», — не задумываясь, бросил он.

— Ты кинулась ему на шею, — насмешливо проговорила Мария.

— Как же!..

— Но он-то наверняка так подумал?

Лиза покачала головой:

— Я не лишилась дара речи, между прочим.

— Я и не думала, — фыркнула Мария.

— Я сказала ему: мы с вами не знакомы.

— А он?

— «С такой особой, как вы, нет никакой надежды познакомиться по-настоящему, даже прожив вместе до конца дней» — вот что он сказал мне.

Мария расхохоталась, представляя себе сцену на Монмартре.

— А он? Что же он? Хорош собой? Умен? — сыпала вопросами Мария. — Впрочем, конечно. Глупец никогда бы не рискнул пойти на такой шаг. Предложить руку и сердце той, которая хотела тебе смерти… Это… дальновидный поступок.

— Я так и подумала, — согласилась Лиза. — Он, наверное, решил побеспокоиться о своей жизни. Одним врагом: меньше — не стану же я устраивать охоту на собственного мужа. А если я бросилась защищать Жискара, то став моим мужем, сможет рассчитывать на то же самое.

Сестры захохотали. Они хохотали с облегчением, как будто этим смехом отодвигали в прошлое вчерашнюю ночь.

— Так ты согласилась? — Мария хотела узнать все до конца.

— Я сказала ему, что я вдова. Что я в трауре. Что однажды я уже выходила замуж в трауре — по тетушке. А чем закончился этот брак? Новым трауром. Поэтому я не хочу больше выходить замуж в лиловом.

— А как ты была хороша в лиловом, Лиза! — Мария покачала головой. — Ну-у просто французская королева! Как это мудро, — продолжала Мария, — если в семье невесты глубокий траур, снять на время черное платье и надеть лиловое. Красивый траур для невест. А как хорошо было сделано твое приданое из лиловых материй. Больше всего мне нравилась ткань фиолетово-дофиновая.

— Да, она самая темная из всех лиловых. Только во Франции я поняла, почему она так называется.

— Почему же? Из-за французских дофинов, верно?

— Да. Они никогда не носили в трауре черное, а только фиолетовое, все лиловое, жирофле, сиреневое, гри-де-лень.

— Какие завидные есть на свете материи! — Глаза Марии азартно блестели. Было видно, что она все более отвлекалась от своих мучительных мыслей и сомнений. — Одни названия чего стоят — объярь или гро-муар, гро-гро, левантин…

— Я тоже их знаю, — вовлеклась в игру Лиза. — Марсе-лин, сатень-тюрк, бомб… Они все гладкие ткани. А как тебе затканные? Нравятся?

— Ты о пети-семе, о гран-рамаж? Известно ли тебе, что гран-рамаж здешние купцы называют «большой ромашкой»? Когда я услышала это от Федора, то чуть не досмеялась до икоты. Федор, должна тебе сказать, любит затканные золотом и серебром ткани. Хороши, говорит, и добротны. Сюда их тоже привозят, это турецкие и персидские ткани. Здешние люди ценят бархат с золотом и серебром. Наверное, они греют им душу. Посмотришь — лето перед глазами. Тепло, солнечно. — Мария умолкла, а потом спохватилась: — Что-то мы не о том. Отвлеклись. Так что же, вы даже не вынули свои пистолеты?

— Нет.

— А где ты взяла пистолет?

— Мне купил Роже Варнье. У своего дяди. Его дядя владеет оружейной фирмой.

— А я думала, ты пришла с тем, который…

— Я поняла, о каком ты говоришь. — Лиза понимающе кивнула. — Но я попросила что-то более солидное.

— Хорошо. Так что сказал посланник на твой ответ?

— Что готов говорить со мной после окончания траура.

— О Господи! — Рука Марии метнулась к губам. Женский жест, означающий одно — желание удержать крик и в радости, и в боли.

— А ты?

— А что — я? Придет время — поговорим. — Лиза вспомнила, какая холодная была у него рука, когда ее рука легла в руку. Она почувствовала, как ее сердце леденеет. Он ничего не сказал, она тоже молчала, он быстро выпустил ее руку из своей и развернулся на каблуках.

С вершины Монмартрского холма открывался вид на веселый и щедрый город Париж. Вскоре она должна была покинуть его, но всегда будет помнить о нем, грезить о нем. Потому что в этом городе для них с сестрой произошло слишком много важного…

— Но твой траур… Он ведь кончается…

— Ты верно подсчитала. — Лиза коснулась руки сестры, легонько похлопала по ней. — Мы все успеем.

Мария чувствовала себя так, будто та самая гора Монмартр еще недавно давила ей на плечи, а теперь отступилась от нее и она снова на воле. Мария дышала легко и свободно. Значит… значит, Лиза… Лиза… Значит, она не влюбится в Федора…

— Тебе… по сердцу этот посланник? Он кто же — австрияк?

Лиза улыбнулась:

— Да нет, он русский человек.

Мария замерла.

— Как же — русский? А писали в газетах, что он австриец.

— Верно писали, только матушка его была русской женщиной. Вот и все. А про то, по сердцу ли мне он… Знаешь, Мария, я думала, что никогда не смогу никого полюбить по-настоящему.

— А Жискара? Разве…

— Полюбить так, как тебя, — настаивала Лиза.

— Но я твоя сестра…

— Ну хорошо, как ты — Федора.

— Ах, та-ак… — протянула Мария.

— В моем сердце должно быть чувство, что я — часть другого человека. Что без него мне жизнь ни к чему. И вот теперь… Когда я думаю, что могла убить… того мужчину, что-то переменилось во мне. Мне теперь хочется жить с ним рядом. Оберегать его. Бояться того дня, когда нам придется расстаться.

— Расстаться? Но зачем? — Мария непонимающе смотрела на сестру.

— Когда придет срок уйти из этого мира. — Лиза глубоко вздохнула.

— Вот ты о чем… — Мария покачала головой. — Ты знаешь, а ты ведь повторяешь то, о чем думаю я.

— Ты так думаешь о Федоре, — утвердительно сказала Лиза.

— Да. О нем. — Она теребила краешек кружевного полотна. — Он напишет тебе?

— Я ему напишу сама, — сказала Лиза.

— Поняла… — Мария снова взялась за работу. Теперь пальцы сновали легко, в комнате раздавался мерный стук коклюшек. Потом вдруг он стих, Мария в тревоге взглянула на работу. — Что-то не быстро получается, — заметила она.

— А куда спешить? — Лиза пожала плечами. — Мы ведь должны сплести это к сроку, до которого еще далеко.

— Ты хорошо помнишь, как устроена бригантина? — спросила Мария с тревогой. — Она должна быть на кружевах как вылитая.

— Прекрасно помню.

— Имя сделаем покрупнее, — пробормотала Мария. — Да, как будет держаться наш флаг? На чем? — вдруг забеспокоилась она.

Лиза сощурилась.

— А вот про него мы подумаем отдельно.

Но когда она это говорила, то уже знала, как все будет.

— Дай насмотреться на тебя, дай… — шептал Федор, приподнимаясь над женой. Ее живот напрягся, потом задрожал. — Ох, что… что ты делаешь со мной…

Она чувствовала, какая горячая и потная у него спина, ее тело тоже горело не меньше, чем его. Она закрыла глаза, но не темнота была под веками, а яркие вспышки света при каждом движении Федора.

— Сегодня ты… ты сегодня… ах, ты сегодня такая…

Его тело напряглось, по ложбинке вдоль позвоночника катился горячий пот… Желание, которое в нем копилось, получило выход. Оно было такой силы, словно Федор собирался в один этот миг насытиться женой на все предстоящие месяцы…