Белорусский набат - Черкасов Дмитрий - Страница 42

• Предыдущая
• 42/68
• Следующая

— Красиво говоришь...

— Слушай, Таня, не тяни. От тебя одно надо — пальцем ткнуть и данные этих баб к себе записать. Чтоб от правозащитников выступить. Не хочешь, тогда я к Потупчику пойду. Он же у вас председатель наблюдательного совета...

— Вячорка с Худыко вопрос согласовал?

— Естественно...

— А с Поздняковичем?

— Слушай, на кой нам этот Позднякович, а? Он только формально лидер у народнофронтовцев, ты же знаешь... Сам в Польше живет, сюда носа не кажет. В «БНФ» все Худыко решает. Вот с ним Вячорка и говорил.

Прутько провела пальцем по прыщавой щеке. Номинальный глава «Белорусского Народного Фронта» действительно обосновался в Польше. Но не потому, что на родине ему грозили какие нибудь неприятности, а по более прозаической причине. У Поздняковича в Польше был налажен бизнес по транзиту угнанных в Европе автомобилей, и он не хотел оставлять свое предприятие без присмотра.

У Прутько в фирму Поздняковича были вложены средства. И ей следовало поддерживать с ним дружеские отношения. Иначе в один прекрасный день ей заявят, что деньги пропали. Наезжать же после такого заявления на Поздняковича не только бессмысленно, но и опасно. Ибо курирующие автомобильный бизнес чеченцы предпочтут по быстрому замочить Татьяну, а не выслушивать ее претензии.

— Надо Поздняковичу все таки позвонить...

— Сама и звони, — раздраженно выдохнул Серевич. — Ты же с ним делишки вертишь, тебе и карты в руки.

— Хотя он против не будет, — Прутько вытерла потные ладони о засаленную юбку.

— Так ты решила насчет кандидатур?

— Сейчас... — правозащитница вновь стала перебирать бумаги.

Газетчик покрутил в руках папку с письмами сочувствующих «Народной доле» постоянных читателей и решил дать Прутько еще десять минут на раздумья. Он вытащил первое попавшееся послание и углубился в хитросплетение текста, пришедшего из Санкт Петербурга.

Читатель В. П. Туповский был Серевичу знаком.

Сей продукт неудачной внутривидовой мутации целиком и полностью оправдывал свою фамилию. Валерий Петрович Туповский был непроходимо и воинственно глуп. В родном городе он подвизался в качестве независимого историка, кропал статейки и даже сподобился выпустить книжонку, где переврал не только суть произошедших в двадцатом веке событий, но и напортачил с хронологией. Когда же ему указали на очевидные ляпы, Туповский обвинил во всем «неумеху редактора».

Редактор, естественно, был ни при чем.

Ко всему прочему, «историк» по совместительству был еще хроническим алкоголиком, так что на вопиющую безграмотность «Валерика Бухарика», как именовали самостийного ученого соседи по многоэтажке, накладывалось и неумеренное употребление веселящих напитков. То Туповский объявлял, что России надо захватить Босфор и Дарданеллы, дабы обеспечить себе беспрепятственный выход к Тихому океану, то на полном серьезе рассуждал о требованиях Милюкова в далеком тысяча девятьсот пятнадцатом году относительно «присоединения» к империи Батуми (ставшего русским за тридцать восемь лет до названного года, в тысяча восемьсот семьдесят седьмом), то исследовал «феномен ГКЧП» и объяснял поражение путчистов тем, что они якобы забыли пообещать народу «право частной собственности на землю».

На этот раз Туповский прислал в «Народную долю» свою статью о «преступлениях Сталина». В ней Валерий Петрович живо, но немного косноязычно обрисовал «ужасы тридцать седьмого года», поведал, что Тухачевский был расстрелян по прямому приказу Верховного Главнокомандующего «сразу после войны», и записал в ряды «репрессированных и сгинувших в застенках ГУЛага» генералов НКВД КГБ Семичастного и Судоплатова, благополучно доживших почти до конца двадцатого века.

Серевич также не был силен в истории, и материал ему понравился.

— Эта и эта, — наконец решилась Прутько, отложив два листа.

— Вот и хорошо, — газетчик сгреб остальные в портфель. — Сейчас сделаем ксерокопии, и я поеду к Вячорке.

Девяностокилограммовое тело в два прыжка преодолело расстояние от толпы до спокойно стоящего Владислава и попыталось сходу пырнуть его ножом.

Направленного на себя оружия Рокотов не любил.

Здоровяк сделал очередной шаг, клинок пошел снизу вверх, и тут биолог скользнул под вытянутую руку, перехватил нападавшего за брючный ремень, развернулся и перебросил оппозиционера хулигана через себя.

Энергия поступательного движения нетренированного тела была столь велика, что грузный юноша взмыл в воздух на добрых два метра, пролетел пяток шагов вперед ногами и в положении «на спине» обрушился вниз. При этом он болтал враз ослабевшими четырьмя конечностями, напоминая большую лягушку.

Ожидаемого глухого удара о землю, который в самом худшем случае мог закончиться отбитыми внутренними органами и легкими переломами, не случилось. Вместо этого распластанное тело со всего маху налетело на торчащую из земли ржавую трубу трехсантиметрового диаметра, ранее бывшую частью металлического ограждения детской площадки.

Раздел старинной воинской игры «вьет во дао», посвященный захватам и броскам с последующим приземлением противника в точно означенное место, удавался Владиславу особенно хорошо.

Неровно обрезанная, с торчащими заусенцами труба пробила легкую ткань футболки, разодрала в клочья спинную мышцу здоровяка, перерубила позвоночник, рассекла предсердие и вышла через грудь. Хруст ломающихся ребер слился с хрипом неудачливого владельца холодного оружия. Умирающий забился в конвульсиях, изо рта у него хлынула алая кровь, и он съехал по трубе до самой земли, оставляя на ржавой поверхности металлического цилиндра густую бурую слизь и мелкие осколки кости.

Толпа оцепенела.

Рокотов не стал ждать, когда товарищи убитого выйдут из ступора, и помчался прочь, в направлении хлипкого деревянного забора, окружавшего какие то ангары.

Спустя четверть минуты после его стремительной ретирады позади раздались крики и топот ног.

Биолог припустил еще пуще, перемахнул через несколько скамеек, домчался до забора и с облегчением увидел, что поверх него никто не удосужился натянуть ни колючей проволоки, ни сигнального провода. Он подпрыгнул, подтянулся на руках и перевалился за ограду, успев бросить взгляд на преследователей.

Плотная кучка оппозиционеров отставала всего на сотню метров.

— ...Мы совершенно точно подсчитали ущерб, который нанесен Латвии во время советско русской оккупации, — Витаутас Лансбергис гордо посмотрел на собравшихся в пресс центре литовского сейма журналистов. — Компенсации семьям репрессированных, репарации за использование зданий, заводов и природных ресурсов, незаконное завладение нашей собственностью за рубежом и возмещение морального ущерба. Голосование прошло без единого воздержавшегося и единогласно «за». Если Москва не выплатит эти деньги в течение пяти лет, мы обратимся в международный суд и будем требовать ареста всего имущества России в Европе и США. Но думаю, что в Кремле до этого доводить не захотят.

— Так какова же общая сумма иска? — спросил корреспондент «Аргументов и фактов».

— Четыреста семьдесят шесть миллиардов долларов на сегодняшний день. Сумма может быть скорректирована, если появятся новые данные о преступлениях оккупантов...

Несмотря на декларируемую уже почти десять лет полную независимость Литвы от влияния России, Лансбергис был вынужден говорить по русски. Иначе его не поняли бы девяносто процентов журналистов. Как российских, так и иностранных. Литовский язык никакого интереса для мировой филологии не представляет, а подавляющее большинство жителей Запада вообще не знает, что он существует в природе. Девяносто девять американцев, французов или немцев из ста ничтоже сумняшеся ответят, что в Литве говорят по русски или по фински. И очень удивятся, если им сообщат, что эта маленькая прибалтийская страна имеет свое наречие.

Аналогичная ситуация существует и по отношению к латышскому, эстонскому и другим нераспространенным языкам. Во многих, даже европейских, странах нет ни одного специалиста, который бы мог понять приезжего прибалта, если тот не знает английского или русского.

• Предыдущая
• 42/68
• Следующая