Primièra canso (СИ) - Светлая et Jk - Страница 11

- Вам-то что? Вы станете тосковать по моим канцонам? - резко спросил Серж.

Оставив без ответа его выпад, герцогиня продолжила:

- Не соглашайтесь! Граф дю Марто - ужасный человек.

Это имя не раз звучало в Брабанте. И если младшие дю Вирили лишь посмеивались, то старый граф изрыгал самые страшные проклятия, едва заслышав его.

Скриб посмотрел прямо и открыто в ее глаза и замер, не веря себе.

- И что же в нем такого ужасного, мадам?

- О нем рассказывают страшные вещи, - Катрин отвела взгляд. - Он жестокий, бессердечный человек, погубивший множество жизней. И еще он содомит!

Трубадур опешил, чувствуя, как невольно отваливается челюсть. Брови его поползли вверх, а в глазах читалось совершенное недоумение. Если бы она смотрела на него в этот момент, то видела бы весьма потешную картину.

- Кто, мадам? - решив, что ему послышалось, спросил Серж.

- Содомит, - повторила Ее Светлость и посмотрела на Сержа. - Мой отец, граф дю Вириль, говорил, что даже смертная казнь была бы для него слишком легким наказанием.

- Потому что он... содомит?

- И поэтому тоже, - отмахнулась Катрин. - Поезжайте лучше к королю Трезмонскому.

- Вы полагаете, что при дворе короля Трезмонского нет... содомитов?

- Откуда мне знать, кто там есть? Я там не бывала, - возмутилась герцогиня.

Серж коротко усмехнулся, скрестил руки на груди, прислонившись спиной к стволу дерева, и прищурился.

- Но трезмонские содомиты пугают вас меньше французских, - рассмеялся он. - Вы полагаете, это именно то, что мне угрожает? Стать жертвой какого-то благородного рыцаря с... с необычными... наклонностями?

Катрин смотрела на Сержа, широко раскрыв глаза и не понимая, о чем он говорит. Она злилась на себя, что не сдержалась из опасений за него, и затеяла эту глупую беседу. Все же порой она бывала совершеннейшей уткой.

- Надеюсь, вам ничего не угрожает ни в Париже, ни в Фенелле, - равнодушно произнесла герцогиня. - Теперь вы можете вернуться в конюшню, а после ехать, куда вам велит Его Светлость.

Вдруг ему стало легче дышать. От забавной мысли, промелькнувшей в голове. Она не знала, совершенно не знала, о чем говорит. Тем более, говорит с ним! С тем, кого полагает слугой в этом доме. Иначе... иначе ее опасения попросту не прозвучали бы!

- И все-таки... вы беспокоились обо мне! - весело сказал он, желая только одного - расцеловать ее в эту минуту. И отдавая себе отчет в том, что это будет самым глупым, что он мог бы сделать.

Катрин вздрогнула. Она зашла слишком далеко. Голос ее стал холодным, а взгляд надменным. Ее Светлость отступила на шаг от трубадура.

- Я беспокоилась о вас так же, как беспокоилась бы о любом своем слуге. Но ваши покровители меня мало заботят. Поступайте, как знаете.

- И все же, я ценю ваш совет, - живо отозвался Серж, сделав шаг к ней. - Мне не так много их давали в жизни, но все больше указывали, как должно поступить. И я не смею разбрасываться таким богатством.

- Вам и должно ценить советы вашей госпожи.

Он снова шагнул, оказавшись еще ближе, почти касаясь ее. Склонился к ее лицу, глаза в глаза, и пробормотал:

- Я жалею лишь о том, что, уехав, не смогу радовать вас своими канцонами, мадам.

- Мы пригласим другого трубадура, - бесцветно проговорила она, не отводя глаз.

- Я буду счастлив за вас и несчастен за себя, что кто-то сумеет меня заменить, - прошептал Серж прежде, чем найти ее уста. За одно мгновение до того, как они соединились, он замер, словно бы спрашивая разрешения, но, не в силах ожидать ответа, нежно прикоснулся к уголку ее губ, потом скользнул по нижней и снова замер, все-таки ожидая.

За это мгновение в голове герцогини промчался вихрь мыслей и чувств. Он не смеет! Губы ее дрогнули. Он не смеет... Откинув голову назад, она защитилась ладонью и с силой оттолкнула его лицо от себя.

- Вы не смеете! - гневно проговорила Катрин низким, чужим голосом. - Вы всего лишь слуга, которого герцог приблизил к себе. И так вы платите ему? Неподобающим поведением с его супругой?

Все еще пылая... и одновременно зная, что едва она уйдет, снова навалится страшный холод, которого он не испытывал никогда до того дня, как увидел ее впервые на пороге Жуайезского замка, Серж отступил на шаг, уже сейчас осознавая, как велико теперь расстояние между ними. Но глаз своих от ее глаз он оторвать не мог. И сердце свое от ее ледяного сердца он оторвать не мог тоже.

- Этого больше не повторится, - сдавленно прошептал Серж, - слово... слово трубадура Скриба, если оно что-нибудь значит.

Ее Светлость посмотрела куда-то вглубь сада. Сердце ее пропускало удары, и дышать было трудно. Но голос прозвучал ровно в повисшей тишине.

- Можете написать для меня канцону к своему отъезду.

Она резко развернулась и пошла обратно в замок.

С этого дня он ждал неминуемого приезда графа дю Марто, когда нужно будет что-то решить. Но что решить? Как решить? Самое лучшее ему уехать. Да, герцогиня Катрин была права - его черная душа неблагодарна и неблагородна. Он не умеет ценить милости, данной ему из жалости. Он желал жены того, кто стал ему отцом. И от этого становилось тошно. И, что еще хуже, он не мог запретить себе желать ее. Потому что... любил. И эта любовь цвела в его душе буйным цветом. И никогда ей не отцвести.

Он вновь стал держаться с Ее Светлостью со всей почтительностью. Он не заговаривал с ней без надобности. Он никоим образом не выказывал того, что чувствовал каждый раз, когда видел ее. Единственное, что он оставил себе, - это канцоны. Будто так его душа могла говорить с ее душой. И если бы хоть раз, один только раз он увидел в ней хоть проблеск ответного чувства! И вместе с тем не желал ей этого - потому что она бы погубила себя, коли б испытывала к нему хоть вполовину то же, что он испытывал к ней. В конечном счете, трубадур был волен уйти в любой миг. Ей же всю жизнь предстояло принадлежать герцогу и бояться его гнева. Она была лишена свободы. Что ж... с такой долей иметь ледяное сердце куда лучше!

XII

Июль 1185 года

Клодетт стояла посреди своей пекарни, уперев руки в боки, и недобро глядела на герцога, белого от муки. Сама она выглядела не многим лучше.

- Совсем стыд потерял! - ворчала дородная пекарша, стараясь не повышать голоса - тот и так звучал грозно. - Пьянь! Говорила я тебе в таком виде на порог не являться? Тошнит меня от запаха вина! Тошнит, понимаешь?

Герцог поднял на Клодетт мутные глаза и умиленно спросил: