Красный рыцарь - Кэмерон Майлз - Страница 85

Дикий поморщился, будто учуял зловоние, и тогда до Питера дошло, что это всего лишь человек, тело которого покрыто красной краской, а волосы обмазаны чем–то, напоминающим глину.

Он медленно повернулся, чтобы оказаться к мужчине лицом, и показал пустые руки.

— Я больше не буду рабом.

Краснокожий вскинул голову и высокомерно глянул на дрожавшего Питера. Несмотря на то что тетива была натянута до упора, стрела оставалась неподвижной.

— Ти натак она! — властно произнес он.

— Я не понимаю, — дрожащим голосом ответил Питер.

В том, что этот мужчина привык командовать, сомневаться не приходилось, значит, он не один. Кем бы они ни были, это не те люди, которых искал бывший раб. Он возлагал на них надежды, а теперь эти надежды рухнули.

— Ти натак она! — снова повторил человек, а затем более настойчиво еще раз:

— ТИ НАТАК ОНА!

— Сдаюсь! — воскликнул Питер, поднимая над головой руки.

Краснокожий выстрелил.

Стрела пролетела мимо Питера на расстоянии вытянутой руки, отчего у него внутри все сжалось. Ноги подкосились, он рухнул на пол и обнял себя за плечи, проклиная собственную слабость. «Как же быстро я снова превратился в раба».

Позади раздался визг.

Из головы свиньи торчала стрела, животное несколько раз дернулось и затихло.

Хлев заполнился разрисованными людьми: красными, красно–черными, черными с белыми отпечатками рук, черными с изображением черепа на лице. Их внешний вид ужасал, но движения поражали плавностью, грацией и силой. Таких он себе даже представить не мог. Видел, как они разделались со свиньей и ее недоношенными поросятами, а потом его вытолкали из хлева — грубо, но беззлобно. Привычными для Питера средствами Краснокожий поджег факел и поднес его к крытой гонтом крыше.

Несмотря на затяжные дожди, деревенская постройка вспыхнула мгновенно.

Воины все прибывали — через час их было уже около пятидесяти. Они собрались у дома, а когда крыша хлева рухнула в ревущем пламени, растащили недогоревшие доски и развели несколько небольших костров недалеко друг от друга по одной линии. Затем люди насадили недоношенных поросят на ольховые ветки и найденные в доме стальные прутья и зажарили. А еще отыскали погреб с сушеной кукурузой и яблоками и тут же забросили их в тлеющие угли.

С наступлением сумерек раскрашенных мужчин и женщин, в большинстве своем вооруженных луками и стрелами, стало более сотни. У некоторых имелись большие ножи и мечи, а у одного воина их было даже два. Питер заметил несколько человек с длинными прядями ярко окрашенных волос, остальные же предпочитали оставлять лишь тонкую полосу на голове и вокруг гениталий. Они казались ему странными, но, когда он немного привык к внешнему виду Диких, Питер осознал, что ни у одного из них нет ни капли жира.

Нисколечко.

Как у рабов.

Никто не обращал на него внимания. Опасности он собой не представлял, пользы не приносил. У него была уйма возможностей сбежать, и он даже добрался до границы расчищенного под пашню участка. Затем неожиданно остановился, забрался на нижнюю ветку яблони и принялся наблюдать.

Прежде чем багряное солнце зашло за горизонт, Питер снял чулки и брэ — грязные изорванные лохмотья — и вернулся к Диким в одной рубахе. Некоторые из них были одеты в рубахи изо льна или оленьей шкуры, поэтому, избавившись от части одежды, он надеялся расположить их к себе.

Правда, расстаться с перекинутыми через плечо котомкой и топором Питер не смог. Так же как и с луком.

Он приблизился к костру, ощутив идущий от него жар, от запаха жареной свинины в животе заурчало.

Один из раскрашенных Диких поджег дом, что вызвало безудержный смех. Другой сильно обжегся, когда украдкой попытался урвать кусок свиной туши, отчего стоявшие рядом воины разразились громким хохотом. Услышав его, Питер почему–то подумал о демонах.

Если и прозвучала команда, то он ее не слышал. Не было никакого колокольного звона к обедне, все просто накинулись на поросят и ели как животные. Чавканье, причмокивание и хруст отдираемого от костей мяса перемежались громким оплевыванием горелых кусков и хрящей, и все это сопровождалось безудержным весельем.

Если бы не этот смех, добродушный и искренний, происходившее могло показаться ночным кошмаром. И Питер даже не заметил, как оказался у костра, ведомый запахом еды и звонким хохотом.

Краснокожий человек стоял неподалеку. Вдруг их взгляды пересеклись, и в свете ночных огней бывший раб увидел ухмылку, скорее, оскал. Дикий махнул ему свиным ребром.

— Додэк? — спросил он. — Гаэрлеон?

Стоявшие рядом воины посмотрели на Питера.

Один из них — высокий, с вымазанным черной маслянистой краской телом и волосами и красной полосой поперек лица — осклабился и сказал:

— Жрать хочешь? Скадаи спрашивает.

Питер приблизился еще на один шаг. Все его мысли были сосредоточены на том, что своим видом он сильно выделяется среди остальных.

Краснокожий — Скадаи — снова махнул ему.

— Жри!

Один из воинов рассмеялся и сказал что–то на своем наречии, и Скадаи захохотал. И вымазанный черной краской человек тоже.

— Твоя свинья? — спросил он.

Питер покачал головой:

— Нет, я просто проходил мимо.

Дикий что–то сказал своим товарищам, видимо, перевел, и протянул Питеру кусок свинины. Он набросился на него и ел слишком быстро, обжигая пальцы и язык горячим мясом и салом. Воин подал ему до краев наполненный вином калебас[63]. Бывший раб жадно осушил сосуд, пролив часть вина на руки, отчего ожоги защипало, затем вернул чернокожему.

Все наблюдали за ним.

— Я был рабом, — неожиданно для самого себя произнес он. Словно они могли понять его. — И больше им не стану. Лучше умереть, чем опять стать рабом. — Он глубоко вздохнул. — И поскольку я больше не раб, то хотел бы к вам присоединиться.

Чернокожий воин кивнул.

— Я тоже когда–то был рабом, — заявил он, криво усмехнувшись. — Ну… Или что–то вроде того.

Они проснулись с первыми лучами солнца и направились по узкой тропе, по которой накануне пришел Питер. Сэссаги двигались почти бесшумно, используя для общения свист и подражая птичьим голосам. Бывший раб держался рядом с чернокожим воином, которого называли Ота Кван. Он следовал за Скадаи, который, по предположению Питера, был их вожаком. Правда, приказов он не отдавал.

Никто не разговаривал с Питером, да и вообще никто не говорил. Он изо всех сил пытался двигаться как они. Поскольку в лесу лишнего шума он не создавал, замечаний ему никто не делал. Юноша старался просто не отставать от Ота Квана, следуя за ним через ольховое болото, затем взбираясь на покрытый березами горный кряж, низкий, но длинный, с правой стороны которого простиралось озеро, а с левой несла свои воды огромная река. Дальше их путь лежал на запад через буковые нагорья.

Они передвигались по нетронутым людьми землям, иногда следуя звериным тропам или шагая по пересеченной местности. Постепенно Питер начал понимать, почему они выбирали ту или иную дорогу — они двигались на запад, стараясь держаться подальше от реки. Он не смог сосчитать, сколько их, даже когда сэссаги разбили лагерь. Той ночью они просто остановились и улеглись на землю, образовав сплетение тел, рук и ног. Одеял ни у кого не нашлось, пара рубах — вот, пожалуй, и все, а ведь ночи еще были холодные. Оказавшись зажатым между двух тел, Питер почувствовал отвращение. Но стоило ему сомкнуть веки, как он забылся во сне.

Ранним пасмурным утром он предложил кусок черствого хлеба Ота Квану. Чернокожий воин с благодарностью его принял и, откусив чуть–чуть, передал дальше. Люди напряженно следили за хлебом в ожидании своей очереди. Но когда он исчез до того, как закончились страждущие, никто и слова не сказал. Питеру не досталось даже крошки, хотя он думал, что Ота Кван вернет хотя бы краюшку. Бывшему рабу ничего не оставалось делать, как только смириться.