Жена султана - Джонсон Джейн - Страница 85
- Предыдущая
- 85/89
- Следующая
— С тех пор как вы уехали обсуждать договор, изменились обстоятельства — если ты не слышал. Мы изгнали неверных из Мамуры, так что у нас теперь есть другой порт. Испанцы оставили несколько превосходных пушек: они, те английские орудия, что вы привезли, и подаренные нам английским королем мушкеты и порох дают нам основания требовать пересмотра условий. Я буду настаивать, чтобы король Карл прислал ко мне еще одного посла.
При мысли об этом он радостно потирает руки.
Смятение на лице бен Хаду было бы смешным, если бы я мог смеяться. Но я без всякого интереса наблюдаю, как он кланяется и сворачивает мои пространные записи в тугой свиток. Судя по его движениям, он бы с радостью разорвал их в клочья и швырнул монарху в лицо. Но он слишком осторожен, чтобы так поступить, наш Медник. Когда он поднимает голову, на лице у него ничего не отражается. Он кратко отвечает на вопросы султана о жизни при дворе — о короле, его дворце и владениях, — тщательно преуменьшая их великолепие. Уайт-Холл, говорит он Исмаилу, представляет собой путаницу увешанных траченными молью коврами и паутиной с пауками коридоров, соединяющих огромные пустые залы, где тощие придворные Карла пересыпаются, как семечки в тыкве.
— Некоторым частям дворца много веков, а новые пристройки добавлялись с годами по моде того времени. Ему не хватает величия и соразмерности твоего блистательного создания, повелитель.
Исмаилу приятно это слышать. Он подается вперед.
— А какие у него жены?
— По христианским законам он может иметь только одну. Королева Катарина похожа на мышку, а зубы у нее как у кролика. К несчастью, в отличие от кроликов, плодовитости она лишена.
— Тогда кто будет его наследником? Ему уже хорошо за пятьдесят: нельзя терять время, надо отослать португальскую инфанту и завести наследника с другой!
Пока бен Хаду объясняет сложности английского престолонаследия, мои мысли возвращаются к Белой Лебеди. Я думаю, был ли кто-нибудь с ней рядом, когда она умирала; можно ли было ее спасти; не помогла ли ей отойти в мир иной Зидана. Когда именно все случилось? Может быть, когда я позволил себе бокал доброго французского вина за столом герцогини Портсмутской? Или когда гулял среди роз около месяца назад, мечтая о том, что сижу там с Элис, дыша ароматом цветов под ласковым английским солнцем? Или она умерла от разбитого сердца вскоре после того, как я увез Момо?
Я мучаю себя этими размышлениями, временами ловя фразу-другую в речах бен Хаду, описывающего английский двор. Теперь они говорят о женщинах…
— Они все такие же светлые, как была Белая Лебедь? — с интересом спрашивает император, и сердце мое сжимается.
— Большей частью они — невзрачная порода, — высказывается Медник. — Волосы у них коричневые, а лица покрыты краской и заплатками, под которыми они прячут оспины.
Император крайне доволен, он продолжает расспрашивать посла, требуя подробностей — особенно о любовницах короля.
— Об этом надо спрашивать Нус-Нуса, — произносит мерзкий голос. — Он много времени провел с королевскими шлюхами.
Я вскидываю голову. Оборачиваюсь и вижу Самира Рафика, который смотрит на меня, презрительно скривив губы.
— Видишь, как он по ним страдает?
Император склоняется вперед и рассматривает меня со странным выражением на лице.
— Нус-Нус, подойди.
Я делаю шаг вперед, потом еще один.
— На колени.
Я исполняю повеление, и Исмаил, протянув руку, прикасается к моему лицу.
— Ты плачешь?
Плачу? Я подношу руку к щеке, потом смотрю на пальцы: они мокрые.
— Почему ты плачешь?
— Может быть, от стыда! — в тишине говорит Рафик. — Пока мы были в Лондоне, он и каид бен Хаду взяли английских наложниц, а когда каид Шариф и я устыдили их за разврат, отослали нас в деревню под каким-то вымышленным предлогом, чтобы мы не мешали им и дальше осквернять доброе имя ислама, Марокко и твоего посольства, повелитель.
С этими словами он достает из-под одежды толстый свиток, разворачивает его и начинает зачитывать в подробностях, как именно каждый из участников посольства отклонился от истинного пути, обильно уснащая рассказ выдумками и приберегая худшие проступки для своих врагов: меня и бен Хаду.
Лицо Исмаила зловеще темнеет, но мне все равно: к тому же обвинения больше частью просто нелепы. Я невольно издаю смешок, и это приводит султана в ярость.
— Ты смеешься? — ревет он.
От этого мне еще смешнее.
Я вижу, как изумленно смотрит на меня бен Хаду: мало того, что Самир Рафик решил прибегнуть к своей отчаянной уловке до того, как речь зашла о скользком деле, связанном с давно умершим издателем и тем немногим, что осталось от костей его старой головы, — а нашему кровожадному султану этого будет явно недостаточно, — так еще и заместитель рехнулся. Он бросает на меня настойчивый взгляд, словно своей волей может вернуть мне разум, но уже слишком поздно.
Султан вскочил на ноги.
— Шариф! — кричит он, и каид почти ползком приближается к нему.
Исмаил пинком поднимает его на ноги.
— Это правда? — визжит он. — Эти люди опозорили свою веру, страну и меня?
Шариф в отчаянии переводит глаза с Медника на меня и обратно, не зная, что сказать, чтобы не сделать еще хуже. Я замечаю, с каким сосредоточенным вниманием за нами следят собравшиеся министры: как гиены, с волнением ждущие, когда львы закончат насыщаться, чтобы наброситься на объедки. Поскольку, если прольют кровь другого, тебе ничего не грозит — хотя бы пока.
Исмаил упирается лбом в лоб Шарифа.
— Тебе в Лондоне язык отрезали?
— Н-нет, повелитель, — заикается тот.
— Тогда отвечай. Они ложились с женщинами? Они предали мое доверие?
— П-повелитель, твой с-слуга Нус-Нус… он… евнух.
Исмаил смотрит на него, как на таракана, которого сейчас раздавит. Потом пытается извлечь кинжал из ножен, но тот запутывается в кушаке, от чего с султаном делается припадок.
— Я вас всех убью, всех!
Он наконец высвобождает нож и приставляет его к тощему горлу Шарифа.
— Теперь рассказывай правду!
На обращенное вверх лицо каида дождем летит слюна.
— Я… а… видел, как Нус-Нус выпил бокал вина, — удается произнести Шарифу.
Глаза у него закачены, как у барашка, приведенного на Иид.
— И… а…
Он пытается вспомнить еще какой-нибудь грех против предписаний ислама, что-нибудь неподобающее, но не слишком серьезное.
— И… а, каид Мохаммед б-бен Хаду… а… позволил п-писать с себя п-портрет…
— Дважды, — с ненавистью добавляет Рафик.
— Дважды, — соглашается Шариф.
— Песий сын!
Исмаил отталкивает каида и бросается на бен Хаду, который выставляет руки, чтобы защититься от безумия султана.
— Слово Аллаха запрещает создавать образы! Ты умрешь за то, что опозорил меня, Воина Ислама, Защитника Веры!
Он бьет бен Хаду ножом в бедро, и бен Хаду, вскрикнув, падает на пол. На мгновение воцаряется тишина, словно Исмаил утолил жажду крови, потом он кричит страже:
— Бросить их всех львам!
Я думал, мне все равно, жить или умереть. Но когда оказываешься в яме, где кружат семь голодных львов, и ждешь, когда тебя разорвут на части и съедят заживо, все делается совсем иначе.
— Держитесь рядом! — говорит нам бен Хаду.
Я перевязал ему бедро своим тюрбаном, но Медник уже слабеет от потери крови.
— Если мы разделимся, нас будет проще убить по одному. Кидайте в них песок — камни, щебень, что найдете.
— Бросим во львов его! — кричит Самир Рафик, указывая на Шарифа, от которого явно не будет толку в противостоянии огромным хищникам: при виде львов он оцепенел, его расширенные глаза почти неподвижны от ужаса. — Это их на какое-то время займет!
На мгновение может показаться, что Медник всерьез обдумывает такую бесчеловечную возможность; потом я понимаю, что рана замедлила его мысли почти до полной остановки.
— Машите на них руками и кричите, — предлагаю я, вспоминая, чему меня учили ребенком, когда я рос в тех местах, где львы охотятся за добычей; но так можно отпугнуть одинокое животное, а не семь голодных зверей. И все же это помогает несколько безумных минут удерживать львов поодаль. Вскоре, однако, они решают, что шум не причинит им вреда, и снова начинают сужать круги вокруг нас.
- Предыдущая
- 85/89
- Следующая