Вера и террор. Подлинная история "Чёрных драконов" (СИ) - Шиннок Сарина - Страница 53

Тут на крыльцо вышел Кобра, услышав завораживающие звуки гитары. Он начал подпевать товарищам:

Кэно перестал играть и посмотрел на Кобру с таким выражением, будто хотел сказать: «Ну, вперед. Чего зря выпендриваться?» Кобра допел песню один, без музыки:

Кэно рассмеялся и еще раз перебрал струны.

— Неплохо спелись, — проговорил он. — Будем считать это клятвой в единстве до конца. Может, еще по пиву?

Кобра принес всем выпивки.

— Может, поговорим еще о чем-нибудь? — предложил парень.

— Ага! Чудная погода… — иронично бросил Джарек.

— Почему бы не поговорить о нас? — спросила Кира.

— Что говорить о нас? — отмахнулся Кэно. — И так жизнь, как раскрытая книга — все друг о друге знаем.

— Не все, — подметила Кира. — Например, ты до сих пор ни слова не сказал о своем прошлом.

Кэно потупил угрюмый взор и потер рукой шею.

— Я не хочу рассказывать тебе о своем прошлом, — понуро прошептал он.

— Почему? — осведомилась Кира. — Ты можешь доверять мне.

Кэно только покачал головой.

— Я не уверен, что ты не отвернешься от меня, узнав правду, — сознался он. — Лучше я останусь для тебя человеком без имени и без прошлого, чем тем, кто я есть. Не понимаю: зачем тебе это?

— Я просто хочу знать, через что прошел ты. Никто из нас не оказался здесь просто так. Мы знаем анархиста по имени Кэно, лидера клана, но мы понятия не имеем, кто он на самом деле, что пережил, как пришел к этому.

— Это точно… — нелепо улыбаясь, проронил анархист. — Бандитом надо родиться…

— О чем ты? — удивился Кобра.

Кэно понял — раз уж начал, придется говорить. Он сделал несколько глотков пива и начал объяснять:

— Люди становятся преступниками не от хорошей жизни. Я родился в Австралии в 1956 году. Сорок с лишним лет жизни я отдал преступному миру. Я никогда не отмечал своего дня рождения. Только идиоты могут праздновать день приближения смерти. Я не хочу говорить о своем прошлом, потому что оно причиняет мне невыносимую боль. Матери было на меня начхать, она только срывала на мне свою злобу, находясь в алкогольном или наркотическом опьянении. Я начал воровать деньги, сначала у нее, а потом у всех подряд на улице. Когда мне было пять лет, она умерла. Скончалась от передозы. Я ушел из дому, скитался, воровал все, что плохо лежало. Начал ходить в тир, учился стрелять. В это трудно поверить, но я… готовился к преступной жизни. Прошло пять лет, я стал отличным карманником. Этим и жил. Однажды вернулся в свой старый гребаный дом, который стал для меня проклятым местом. Я прошел на кухню, раздвигая руками занавесы из пыльной паутины. Тот момент я помню, как сейчас: все в густой пыли, разбитое окно, нож, всаженный в кухонный стол, на столе три бутылки дешевого коньяка, две из них уже пусты, а за столом сидит, сгорбив спину, небритый пьяный донельзя мужик с ужасно тяжелым взглядом. Меня дрожь пробрала от вида этих безумных глаз и кровожадного оскала белых зубов, который должен был считаться улыбкой. «А-а, это ты, выродок, — произнес он. — Ну что, подойдешь и обнимешь отца?» В тот момент я понял, за что меня ненавидела мать — я был на него похож, как две капли воды! Просто копия, понимаешь? Копия убийцы, только что вернувшегося из тюрьмы! Ну, он мне и говорит: «Где мать твоя, недоносок?» «Там, откуда не возвращаются», — отвечаю. А он мне: «Тебя бы туда же, выродок!» И расхохотался. Прямо таки умалишенным демоническим смехом. Как думаешь, детка, что я сделал? — он обратился к Кире, но даже не взглянул на нее — его взгляд уперся в землю под ногами. — Деру дал? Ни черта подобного! А я тебе скажу: я нож достал. Он на меня взглянул блестящими, совсем пьяными глазами и говорит: «Значит так. На всю жизнь запомни. По-честному надо драться. С чем на тебя идут, с тем и ты иди. А если против тебя безоружный, никогда не доставай ножа. Еще и на отца родного, уродец, замахнулся! На того, кто тебе, сучьему сыну, родиться помог!».

— И что? — проронил Кобра, слушая рассказ, затаив дыхание.

— Что? — повторил Кэно. — Нож я бросил. Он сидит, смеется, глушит коньяк. Я тогда болен был, кажется воспалением легких. У меня пятна стояли пред глазами, жар просто валил с ног, я закашлялся, сплюнул чистую кровь, но… я совсем не чувствовал боли в груди. У меня до этого все внутри болело, будто мне ножи повсаживали между ребер! А тут ничего. Просто меня такой гнев переполнял, что я боли не чувствовал. И я… Я убил его. Разбитой бутылкой. Всадил ему «розочку» в шею. Стекло все артерии перерезало. Кровь лилась фонтаном. А я стою и смотрю, как эта горячая кровь брызжет во все стороны. Смотрю и ничего, ничего не чувствую. Вот так. Первым человеком, которого я убил, был мой собственный отец, — тут он посмотрел на Киру с опаской, в самую глубину жгучих глаз, но она слушала его слова без отвращения или страха, а в мужественном спокойствии. Это предало ему какую-то долю уверенности. — Может, именно этот гнев помог мне одолеть недуг — я должен ведь был умереть. Быть преступником, детка, мне на роду написано. А кем еще мог быть сын наркоманки и убийцы?

— Хватит, — перебила его Кира. Она не хотела слушать подобные слова, не верила им. — Рассказывай дальше.

— Что дальше? — не понял Кэно.

— Все, — ответила Кира.

— Мы все свои, Кэно, — заверил его Джарек, и Кобра тоже кивнул: — Мы поймем.

Кэно не был уверен в том, что это нужно делать. Казалось, он боялся этой правды. Да и еще не хотелось вспоминать боль прошлого. Но в то же время ему думалось, что когда он выскажется — впервые за много лет поведает кому-то, что творится в его душе — ему станет легче. И все же он не был уверен. Он рыгнул — пиво не унималось в желудке. Что-то в душе подстрекало рассказать. Да, так должно было стать легче.

— Если так хотите, — промолвил он сиплым шепотом, — расскажу вам все. И про клан, и про жизнь мою проклятую безрадостную! Только… — Кэно замялся, но все же решился на просьбу: — Джарек. Принеси водки.

Товарищ выполнил просьбу без единого слова. Кэно открыл бутылку, сделал несколько глотков прямо из горла, лег на бетонном пороге, положив голову Кире на колени, и начал свою исповедь. Женщина погладила его по волосам, в которых появилась первая, едва заметная проседь. Глаза товарищей были устремлены на главаря клана, но он по-прежнему глядел в одну точку перед собой, ничего не замечая. Так ему было проще говорить. Анархисты слушали его, боясь проронить хоть один звук.

История клана «Черный дракон», как в красочном фильме, ожила перед их глазами.

— Нам не нужен их кодекс чести! — кричал Морихей Уехиба в 1952 году, стоя перед сотней анархистов. — Кому нужны правила, по которым надо сдохнуть? Не важно, как ты умрешь, главное, за что ты сложишь голову! Не важно, как ты убиваешь людей! Главное, что выживает сильнейший! Их кодекс чести — их слабость, сомнение, закравшееся в душу каждого из «Красных драконов»! Их страсть к наживе и богатству — их слабость, отсутствие высокой цели! Их мысли о мировом господстве — пустые слова, ибо миром правят те, у кого есть авторитет! Иная власть — насилие над нашей свободой! За свободу и авторитет! За анархию!