Прощай, Ариана Ваэджа! (СИ) - Странник Стелла - Страница 64

— Николай! — первым завел разговор Сибирцев. — Мы ведь теперь как кровные братья... потому больше не о себе переживаю, а о тебе! А ты не думал, кто мог украсть камень и подбросить тебе?

— Нет! Не до того было, чтобы об этом размышлять! Думал о Богдане... о тебе... о Вере... о стариках Степаныче и Ефросинье...

— А если это сам Кондратьев? — Сибирцев даже приостановился, опершись на палочку.

— Нет... навряд ли будет он этим заниматься!

— А кто тогда?

— Не знаю.

— Послушай, Николай, нас уже три недели как потеряли! Столько версий могли придумать! А если тебя решит он обвинить в воровстве?

— Мне кажется, до этого дело не дойдет...

— Как знать... — Сибирцев потрогал переносицу — надо же, очков давно уж нет, а привычка осталась. — Я ведь таких людей тоже встречал. Как сейчас помню — Скорожитовский меня тогда еще, в студенческие годы, бросил одного в тайге. А сейчас... думаешь, его угрызения совести мучают? Нет! Навряд ли изменился... Слушай, Николай, а если это он подбросил тебе камень?

— А причина? Мы ведь с ним нигде не конфликтовали.

— Тогда... может, он из зависти? Что-то я опасаюсь возвращаться в университет... за тебя опасаюсь! Надо бы какую разведку сделать.

— А как? — Арбе

нин внимательно посмотрел в глаза Сибирцева.

— Давай подумаем. И не будем спешить.

***

Они подошли к избе деда Тимофея, у которого ночевали в прошлый раз, когда приехали в Ныроб. А что делать, если других таких приятных знакомых пока не было. Ах, хороша была у него голубика из лукошка! Может, и сейчас хоть чайку попить можно. А провиант — он, хоть и небогатый, пока есть.

Дед копошился в сарае, что-то там перекладывал. Как не заметить троих путников, когда в глухом проулке обычно безлюдно? Вскинул голову, всмотрелся в даль, а потом и помахал рукой. Признал, значит, и не прочь побщаться.

— О! Вернулись? А я уж думал, давно в своем Петербурге! — в его голосе чувствовалась искренняя радость. Любил он общение, особенно — с приезжими. Потому и останавливались у него всякие путешественники. Местный чичероне, по-другому и не скажешь!

— Доброго здравия, дед Тимофей! Как видишь, явились... — Арбенин старался держаться раскованно, хотя это давалось и не совсем просто после откровений Сибирцева о Скорожитовском. Да, в тех словах действительно был смысл. Вот как только проверить?

— Ну-ну! Заходите в хату! Вы как? На ночевку?

— Нет, немного бы передохнуть да надо ехать в Чердынь...

— А кто ж после полудня в дорогу отправляется? Эт с утра надо! Да и на чем? Транспорту-то нет! Ладно, вы заходите, а там поговорим...

Они перешагнули порог его деревянного сруба и погрузились в тишину и прохладу. Расположились на лавке перед столом и начали выкладывать съестное.

— Дед, нам бы кипяточку! Травку заварим, у меня есть вот от Архипа Пантелеевича... сушеная ромашка и мята, и еще — ягоды какие-то... — Сибирцев достал из вещмешка несколько свертков. — Кажется, промокли немного... да ладно уж, все равно кипятком замачивать...

— Как скажешь, родимый! — живо откликнулся дед Тимофей.

Вскоре по избе пошел луговой аромат. Хозяин поставил перед каждым по алюминиевой кружке божественного напитка. Арбенин с наслаждением вдыхал его. Там-то, дома, не всегда до трав руки доходят... Все уже готовые чаи...

— Так как же нам двинуться сегодня в Чердынь? — заново спросил он деда, ожидая, когда травы настоятся.

— Ума не приложу! — ответил тот. — Только завтра... Или... вот что... Васька Донцов едет до Анисимовского. А оттуда в Чердынь — бегом добежать за часок, а то и меньше, если напрямки... Засветло-то и успеете! Сестра у него там замуж выходит, кое-что нужно пособить. Вот он седни поедет, а спозаранку уж свеженький как огурчик...

— Ладно, о Ваське все понятно! — перебил его в нетерпении Арбенин. — А как узнать-то: возьмет или нет?

— Если подвода не перегружена — то возьмет... Да я сбегаю, спрошу, тут через два дома...

Не позже чем через полчаса все трое расположились на новой широкой телеге — знать, Донцовы жили в достатке, и коняга двинул из Ныроба на юг.

***

После дождя стояла свежесть. Солнце светило ласково — гром-батюшка осадил его надменность. Расправили плечи — зеленые ветви — деревья, умытые листья блестели как шелковые, а цветы вдоль дороги, обычно покрытые пылью, весело махали чистыми головками. Нет, все-таки здорово, что прошел такой ливень!

Арбенин смотрел по сторонам, наслаждаясь девственностью природы. Все! В эти места он больше никогда не приедет! Ни за какие пряники! И все же... на душе оставалось чувство неудовлетворенности. Как будто нужно было еще сделать здесь что-то! Но что?

— Так вы, говорите, с экспедицией сюда пришли? — завел разговор Васька Донцов, мордатый широкоплечий парнишка.

Арбенин молчал. Он хотел побыть наедине со своими раздумьями. Ответил, правда, тоже неохотно, Сибирцев:

— Да, исследуем здешние места...

— А что ищете? Не золото?

— Нет, следы древних людей.

— А-а-а... — многозначительно протянул тот. И замолчал, почувствовав, что попутчики оказались не очень-то разговорчивыми.

Краешком глаза Арбенин наблюдал за Богданом. Жалко было младшего Друга! Спасибо знахарке Евлампии, подкрепила его здоровье. Слава Богу, ходит теперь самостоятельно, да и стал смышленее, но память пока не вернулась. Тот сидел, безмятежно улыбаясь, и что-то бормотал под нос. Неужели стихи?

— Я насмерть поражен своим сознаньем,

Я ранен в сердце разумом моим.

Я неразрывен с этим мирозданьем,

Я создал мир со всем его страданьем.

Струя огонь, я гибну сам, как дым.

Боже! Да это же — Бальмонт! И как гладко читает! Нет, нет! Все в порядке с Богданом! А тот продолжал шепотом декламировать:

— Есть только мысль, есть призрачное море,

Я чувствую, что эта жизнь есть сон...

И в мыслях Арбенина тоже побежали строки:

«И, весь дрожа от нестерпимой боли,

Живя у самого себя в неволе,

Я ранен насмерть разумом моим».

— Тп-р-у-у! Приехали! — Васька Донцов остановил подводу. — Вот и развилка на Анисимовское! Мне — налево, вам — прямо! А если быстрее надо, видите — тропа? Можно и по ней напрямки пройти!

Первая декада августа 1913 года.

Вера Арзамасцева в этот день давала урок своему любимчику Володе Каменскому. С ним она продолжала заниматься и летом, правда, не настолько часто, как во время учебных занятий. Спросите, почему? Конечно, неплохо всегда иметь карманные деньги. Но главное — даже не в этом! А вот что бы она сейчас делала дома? Перебирала бы гардероб? Надоело! Опять в голову будут лезть мысли о том, что нечего надеть! Рукодельничала бы? Не очень-то и рука набита, если не сказать, что «вообще»... Ходила бы по выставкам? Да везде одно и то же! Сколько можно? Опять не удержишься, купишь картину, а куда повесить, когда все стены заняты? Вон там, за шкафом, стоит даже парочка нераспакованных полотен.

А последнее приобретение — с розой на кинжале, так и осталось самым любимым. И ведь как напоминает оно блоковскую драму «Роза и крест»! Такое же печальное и волнующее... «Сердцу закон непреложный — Радость — Страданье одно!» И почему не поставили спектакль по этой пьесе? А то бы сходила в театр...

Ох! Если бы не занятия с Володей, валялась бы с книгой на диване... Итак, «Графиню Рудольштадт» Жорж Санд уже дочитала! А после нее — еще и «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго, и «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте... и что еще? Забыла... Зато из новинок — «Романтические цветы» Николая Гумилева, ахматовский сборник «Вечер» и... что-то еще...

Задумавшись, она не заметила, как Володя отложил в сторону тетрадку и внимательно смотрел на нее темно-коричневыми глазами из-под пышных, девичьих, ресниц:

— Вера Валерьевна! Я закончил!

Она мгновенно вышла из раздумий и посмотрела на него. Темнобровый и смуглолицый — видно, где-то поджарился под солнцем, он так походил на персидского мальчика из школьного учебника...