Благодать (СИ) - Титов Алексей - Страница 43

Вскоре произошли изменения, и Иван долго ломал голову, в чем они заключались, пока до него не дошло: костер он теперь разводит из желания не подпускать ближе - а то и спровадить – неведомую тварь, чье сопение и неосторожные шаги в дебрях не то чтобы пугали, скорее настораживали тем, что не укладывались в новое его представление о мире, сузившемся до этой закольцованной раздолбанной дороги. Рассвет все не наступал, и Иван подумал, что ночь длится уже часов тридцать, плюс-минус пару на усталость, которая могла скорректировать время на его биологических часах. Часы же на запястье показывали девять – пятнадцать, и уже довольно давно. Неутомимый японский механизм тикал, а стрелки, лишь подрагивая, стояли на месте.

Он споткнулся и, упав, захихикал: опять что-то новенькое. И тут перед ним упала до омерзения знакомая еловая лапа, издевательски взмахнув растопыренными ветвями-пальцами, поросшими бурыми иглами. Иван поднялся, потер ушибленное бедро и, чуть прихрамывая, направился к месту, на котором решил развести костерок.

Когда он, в очередной раз, добрался до приглянувшейся, поросшей мхом, кочки, знакомая мысль об отдыхе испарилась: не больно широкая, но хорошо утоптанная тропка вела в лес, а где-то среди сонно шевелящихся, будто мгновение назад кем-то потревоженных, ветвей мерцал тусклый огонек, словно прикрытое туманом пламя свечи.

Иван свернул на тропку, не раздумывая и не посчитав нужным обернуться, вдруг преисполнившись уверенности: кем бы ни был его таинственный попутчик, он сюда ступить не решится. Внутренний голос лепетал неуверенно: что-то здесь не так, ты просто не мог не заметить эту тропу раньше.

Походка его была подпрыгивающей и вихлявой, пошатывающейся. Его качало от усталости и предвкушения отдыха. Он переместил сумку на плече немного вперед, и, не снимая ее, порылся в вещах; нащупал шоколадный батончик. Не Бог весть, что, но наверняка притупит боль в пустом желудке. Закинув сумку за спину, парень сдернул обертку, откусил половину, и ускорил шаг. Было довольно темно, но за эту бесконечную ночь глаза приспособились.

Далекий огонек не становился ближе, и Иван с испугом вообразил перспективу блуждания теперь еще и по тропке. Как ни приглядывался к деревьям да кустам, все же не мог выделить никаких ориентиров – сплошная темная, неуловимо колышущаяся масса. Стали подавать голоса лесные птицы, и это придало ему бодрости на некоторое время, и когда она уже стала потихоньку улетучиваться, парень разглядел метрах в ста впереди низкую, вросшую в землю избенку, надо входом в которую покачивался керосиновый фонарь. Ветра, само собой, в дебрях не было, так что создавалось впечатление, хозяин убогого жилища светом фонаря указывал заплутавшему городскому олуху путь, и зашел внутрь, справедливо полагая, что скиталец войдет следом, потому нечего мошку подкармливать. Кто-кто в теремочке живет? Старообрядцы какие или семейство одичавших партизан? Он бы и лешему обрадовался, хоть тот и заставил его поплутать. Чем ближе он подходил к неказистому жилищу, тем сильнее ощущал ноющую боль в мышцах всего тела. Сначала спать, а уж потом удовлетворять любопытство хозяев, решил он.

Никакого заборчика, ограничивавшего бы владения лесных жителей от любопытства зверья, ни собачьей будки, ни самой псины. Да и двора-то как такового не было – так, перекрестье троп и провисшая веревка с грубо выстроганными самодельными прищепками. Ни колодца… хотя роют ли их в лесу? – подумал Иван, уставившись на россыпь белесых раздробленных костей вдоль замшелого сруба.

Избенка производила впечатление временного пристанища, так, переночевать разве что, непогоду переждать, или освежевать добытую тушу под тем навесом, выглядевшим так, словно составлявшие его кровлю ветки не падают лишь по причине аномального отсутствия силы тяжести. Ага, освежевать и сожрать тут же – вон, костей сколько. Возникло побуждение развернуться да и зашагать потихонечку в обратную сторону. Иван посмотрел на маленькое оконце, не освещенное изнутри и, сколь ни щурился, напрягая зрение, так и не разглядел ни расплющенного о стекло с той стороны носа, ни шевеления занавесок, каковых, впрочем, могло и не быть – и начал медленно отступать.

Пока не уперся во что-то спиной.

Не решаясь обернуться, завел руки за спину и ощупал бугристую, влажную, обомшелую кору. Волосы зашевелились на его затылке, когда он посмотрел вниз и обнаружил, что стоит посреди тропинки. Руки принялись торопливо шарить по поверхности, натыкаясь на бугорки и пеньки сломанных или отгнивших веток, проваливаясь в затянутые прохладной слизью пустоты. С хриплым вздохом Иван оторвался от этого и сделал шаг, пребывая в абсурдной, параноидальной уверенности, что будет остановлен.

Он боялся оглянуться. Не удержался.

На него смотрел огромный, бездушный, совершенно круглый глаз. Кто-то прятался в дупле, и этот кто-то таращился на него, Ивана. Зрачок был маленькой продолговатой точкой в кремово-желтоватой радужке, казавшейся растрескавшейся – её перечеркивали дуги темных, пульсирующих капилляров, симметричные, как сегменты диафрагмы фотозатвора.

— Триша, назад! — рявкнул прямо в ухо Ивана некто прокуренным, хрипящим басом, и ноги парня подломились, и он стал поразительно медленно падать, отстранено замечая, что напугавшее его дерево – скорее пень, огромный, причудливо корявый, - зашевелилось и, двигая выпрастывающимися из земли корнями, степенно удалилось, подмигнув на прощанье жутким глазом, веками которому служили наплывы верхнего и нижнего полукружий дупла.

Лежа на земле, Иван сонно удивлялся и заторможено внимал бессмысленному недовольному бормотанию, доносившемуся вроде издалека, но отдававшемуся дребезжащим, зудящим резонансом прямо в черепе:

— И чего тебя занесло сюда, дубина этакая… и что прикажешь теперь с тобою делать… Дмитриев в отпуске… Фролова дембельнули, да и как не дембельнуть – с такой-то рожей… Пугало, да и только, прости, Господи… Уж лучше б тут - какой-никакой, а всё уход… Ты идти-то сможешь?.. Понятно. А я вроде сторожа, пока… А Тришка добрый – его ж забраковали, хотя кто его разберет. Сезон на сезон не приходится – Фролов-то это усёк, только вот поздно, так что дембельнули, жене на горе, соседям на потеху… Да, откормили тебя, бугая. Не припомню, когда такие тяжести таскал. В Благодати, может… Да… Ну, до пасеки доберемся, а там видать будет. Знаешь, мед-то у меня какой – у-у-у, закачаешься. Да… А я ведь, поначалу-то, тоже струхнул, так что ты это, не думай… только не спи, слышь, не спи, да что же это делается-то, слышь, мужик, не спи, твою дивизию мать нехай!.. и чего вы все такие дохлые… тяни теперь тебя… мать… ворю… лоча… лезный… зёхонько… вушки…

Глава IX

1

— Ну, и как это понимать? — голос Алёны вибрировал, срываясь на крик, и Бенедикт внутренне напрягся, воображая, что барабанные перепонки неким неимоверным усилием преобразуют ор в безопасное для психического здоровья звучание.

Он и сам не мог понять, почему ящик засбоил и отчего Алёна так взъерепенилась. Наверняка работе прибора помешал непредвиденный фактор, хоть Бенедикт и старался сделать всё, с его стороны зависящее, для того, чтобы этого не произошло. Но, с другой стороны, он ведь не то что повлиять, даже предвидеть, как повернуться события в той долбанной Благодати, не мог.

— Но ведь получилось же, с девчонкой-то… — оправдываясь, выдавил он и сник, видя, что его тон не возымел ожидаемого результата. Бенедикт кашлянул и кивнул на черно-белый монитор: Катя сидела за рукописью изваянием.

— Получилось! — рявкнула Алена саркастично. — А Машенька… Откуда вообще взялся этот поганец с кашей в голове? Почему какой-то мудак преследует девочку по пятам, а я узнаю об этом только после того, как он практически до неё добрался?

— Но узнала же ведь. Да он, похоже, заплутает. Там это запросто.

— Ага, как же. — Алёна не понижала тона, но Бенедикт с облегчением уловил, что это уже был не истеричный рев, а скорее ор начинающей сознавать свою неправоту женщины, криком затыкающей рот собственной неуверенности.