Приключения женственности - Новикова Ольга Ильинична - Страница 73

— Я сама! — рассердилась она и нехотя продолжила раздеваться. — Нет, вы меня совсем не слушаете. Я за себя постоять могу!

— И полежать тоже! — Рахатов потянул Женю за руку, но она даже не улыбнулась его каламбуру.

— Я ведь от вас ничего не требую, даже совета не прошу! Но вы всегда так — все мои слова куда-то ухают, до меня даже эха не доносится… Отгородились от моих страданий! Только не говорите опять, что я добрая, что не захочу рубить голову вашей…

— Остановись, пожалуйста! Остановись! — Рахатов попытался лаской утишить бурю. — Ты ведь звездочка яркая и горячая, упавшая мне в ладони. Спасибо тебе за это! Но нам нужно вести себя по-японски, фигурально говоря. У них очень мало земли, и на крохотном клочке, который можно закрыть собственным кимоно, они ухитряются выращивать массу превосходных вещей. Там не пропадает ни одного полезного сантиметра площади, так любовно и бережно относятся они к своему саду. К сожалению, пока так случилось, что у нас с тобой хронический дефицит времени. И очень обидно те недолгие отрезки, подаренные нам судьбой, тратить на горькие слова, на споры, на уколы и укусы. Ведь в конечном итоге ни тебе, ни мне никакой радости или тепла это не приносит. Можно любые вопросы обсуждать, все, что угодно, кроме одного: быть или не быть…

Но Женя уже ничего не могла с собой поделать. Как будто внутри, в груди отчаяние ее материализовалось, и только оно диктовало слова и интонацию.

— Давайте условимся. — Рахатов перешел на «вы». — Можете говорить все что угодно, но только не в такую минуту. — Он встал с кровати и начал одеваться. — Это уже цинизмом отдает, это оскорбительно для нас обоих.

Женя села и продолжала слушать его, не замечая, что она голая, неуютно было от другого. Она и раньше могла огорчить Рахатова, могла сказать ему резкие слова, но сразу же становилось стыдно, начинала жалеть его, боялась даже трещины, которая могла появиться, если на их хрупкие отношения нагрузить слишком много правды. Как бы ни злилась она на Рахатова, всегда помнила ту волну радости, которая, вдруг набегая, захватывает тебя и приподнимает над скукой, над суетой, над безликой толпой в автобусе, в библиотеке, на собрании…

Но все реже приходило такое настроение. Ведь на земле — оскорбительное положение, которое Рахатов с обидной легкостью не принимал во внимание: «Ты не любовница, ты — любимая». Да он даже не понимал, зачем Женя так старательно укутывала завесой тайны их знакомство. Все труднее становилось скрыть от самой себя, что его ласки уже не касаются той части ее души, о существовании которой она совсем недавно начала догадываться.

И вот первый раз Рахатов пожертвовал близостью, чтобы ее образумить, а она даже не испугалась. Не хотелось ни обвинять, ни виниться. Оказалось, что самое худшее — молчание… молчание, которое не хочет, чтобы его нарушили.

25. САШУЛЯ!

— Сашуля! Какими судьбами!

Саша вздрогнул, как будто его застигли на месте преступления, и обернулся. Свет из единственного окна в конце коридора, поцелуй в губы, который он все же принял за дружеский. И вот его уже взяли за руку и повели в кабинет. Незнакомая полноватая блондинка с яркими губами.

— Ты что же, не узнаешь меня? Неужели так постарела?

Кокетливая интонация как будто подтолкнула Сашину память. Если короткие бледно-желтые волосы, торчащие в разные стороны то кольцами, то сосульками, заменить на прямые длинные цвета… темно-коричневого цвета, который теперь выглядывает только у корней, выпустить воздух из пухлых щек, подтесать талию, бедра… то получится… Светлана…

Чтобы загладить свой промах, он радостно, слишком восторженно для искреннего признания, воскликнул:

— Что ты! Наоборот! Помолодела!

Светлана самодовольно хмыкнула и села за стол.

— Слежу за твоими успехами, молодец…

Говорила она свысока, как бы поощряя молодое дарование, хотя Саша был моложе ее всего на одиннадцать месяцев, — так мастодонты от критики подбадривают начинающих, этими же фразами литературные начальники сигнализируют, что их кресло выше любых творческих успехов. Светланиных работ Саша не заметил, хотя регулярно читал толстые журналы и литературные страницы общеполитических газет, поэтому сразу понял, что она сделала издательскую карьеру.

— А я совсем писанину забросила — все время служба отнимает… Я ведь заведую редакцией по работе с молодняком. — Светлана одернула красную кофточку, поставила локоть на стол и пристроила в лунке ладони расплывшийся подбородок.

Саша отвел глаза от выставленного напоказ декольте. Новость его обрадовала, а заигрывания он не заметил.

— Вот здорово! Я как раз книгу принес — мне ваш главный посоветовал статьи и рецензии собрать. Выходит, ее тебе нужно отдать?

— Да, дорогуша, мне… — Светлана откинулась на спинку кресла и, прищурившись, сладко потянулась.

Но и на это Саша не обратил внимания: из серого кожаного дипломата, которым он гордился, хотя тот и был куплен не за границей, а всего лишь в соседнем магазине «Лейпциг», — он вынимал рукопись своего будущего первого сборника — аккуратную папку, на крышку которой он вчера вечером наклеил белый лист с обрезанными для щегольства уголками и фломастером сделал надпись. Как на настоящей книге.

— Тут три раздела, все статьи печатались — я в заявке указал библиографию… — Саша говорил о своей работе, все больше увлекаясь, но совсем не тем, что хотелось бы Светлане.

— Я поняла, положи ее сюда. — Светлане даже нравилась эта игра, эта Сашина непонятливость. Ей нравилось оттягивать предстоящее — она твердо знала, что оно предстоит. — Ты с Инкой-то уже официально развелся? Как она тебя с ребенком надула! Знаешь хоть, кто его отец на самом деле?

Сашу больно укололо, что о его стыдной тайне говорят вслух, походя, но ответил он только молчанием.

В кабинет вошла долговязая девица с глубоким вырезом на угреватой груди, раскрыла рот и сразу ретировалась, выпровоженная злым взглядом начальницы.

— Никак не могу приучить стучаться. Лучше запереть…

Светлана медленно, повторяя движения только что исчезнувшей молодой кокетки, подплыла к двери и повернула ключ. Заметив, что Саша посуровел и стал закрывать дипломат, она склонилась над низким лакированным шкафом и достала из него початую бутылку коньяка и две рюмки с коричневыми лужицами на дне.

— Выпьем за встречу? Конечно, сейчас рискованно, но ведь от этого только приятнее… Ты меня не выдашь?

Светлана пристроилась на ручке Сашиного кресла и заглянула ему в глаза. Поняла, что торопиться не стоит, подождала, пока Саша выпьет, налила ему еще, встала и, расхаживая по кабинету, поворачивалась то одним, то другим боком, обтянутыми слишком узкой, слишком короткой юбкой.

— Слушай, может ты помнишь, какие есть статьи на алкогольные темы — нам сборник надо составлять, а я не в курсе. Говорят, у Гладкова есть, но он же вроде алкоголик был?

— Да, есть у него о вреде пьянства, со знанием дела написано… А особенно в антиалкогольную страду ценится «Серая мышь» Липатова — жаль, не дожил человек до апогея своей славы. Сейчас за эту повесть все издательства ухватились. А вот бедняге Пушкину не повезло: уже и школьники знают, что «выпьем, бедная старушка» — не о квасе речь. У Жени в издательстве целую неделю совещались, включать ли эту крамолу в сборник. Решили повременить и обойтись без Пушкина.

У Саши закружилась голова. Он забыл про бессонную ночь, проведенную над рукописью, когда исправлял опечатки, заклеивал лишние фразы, впечатывал новые слова для прояснения мысли. Исчез страх, заставивший дрожать колени, едва он переступил порог издательства. Рукопись пристроена и, кажется, удачно. Уже сам он налил себе и Светлане и с удовольствием тянул по глоточку не самый плохой грузинский коньяк.

Когда Светлана подошла к нему, положила его руку на свою мягкую грудь, а своей начала расстегивать его ремень, он уже перестал контролировать ситуацию…

— …Ах, хорошо! — Светлана залпом выпила одно за другим содержимое обеих рюмок и убрала опорожненную бутылку. — Теперь перышки почистить надо. — Она подошла к зеркалу на стене, взъерошила волосы и, подкрашивая губы, хихикнула: — Я тебе помадой ничего там не испачкала? Ты с кем живешь-то?