Кольцо богини - Борисова Виктория Александровна - Страница 52

Увидев Конни, гражданка Кацнельсон злобно прошипела ей вслед:

— А-а! Таки пришла хозяйка! До полночи свет не гасите, а платить кто будет? В домком на вас заявить надо! Подать на выселение!

Конни даже не обернулась. Она чувствовала себя так, словно толстое стекло отделяет ее от привычного мира. Окружающие предметы виделись размыто, и звуки доносились как будто издалека… Она даже слегка порадовалась про себя, что больше не увидит всего этого — службы, убогого, унизительного коммунального быта, но главное — кончится постоянный, изматывающий страх, ожидание, бессонные ночи… За последней чертой, когда надежда исчезает безвозвратно и бояться тоже уже нечего!

Войдя в крошечную тесную каморку, примыкающую к кухне (когда-то здесь жила горничная Луша, а теперь вот — самой пришлось, и хорошо еще, что комната не проходная, как у Шевыревых!), Конни аккуратно закрыла дверь и задвинула щеколду. Лушу частенько навещал пожарный из хамовнической части, «трубник», как он сам себя гордо называл, подкручивая длиннейшие рыжие усы, и девушка настояла, чтобы слесарь Тимофей врезал задвижку покрепче. Вот и пригодилась теперь…

Конни устало скинула туфли. Ноги отяжелели, словно налитые свинцом, все тело трясло противной мелкой дрожью, и тоненькая жилка чуть выше левого виска пульсировала, отдаваясь болью в голове. Теперь, когда она твердо решилась покончить все счеты с жизнью, лихорадочное возбуждение словно распирало ее изнутри. Уж скорее бы…

Только вот как это сделать? Ни морфия, ни револьвера у нее нет. Нет даже ножа или бритвенного лезвия… Выброситься в окно? Тоже не выйдет — этаж всего-навсего второй, можно только руки-ноги переломать.

Конни беспомощно огляделась вокруг и только сейчас заметила крюк на потолке. Когда-то на нем висела электрическая лампа под шелковым китайским абажуром — предмет особой Лушиной гордости, — но ее давно уже нет, только крюк остался.

А что, вполне годится! Если найти веревку покрепче или что-нибудь вроде этого… Конни принялась рыться в шкафу. Шелковый чулок, неведомо как завалявшийся в углу — не годится, шарфик — тоже, слишком уж тонкий, а вот витой поясок от японского халатика, вышитого лиловыми ирисами, — как раз то, что нужно! Конни взгромоздила «венский» стул посреди обеденного стола и мигом взобралась на это шаткое сооружение.

Она долго прилаживала петлю к крюку. Шелковая импровизированная веревка почему-то все время соскальзывала, приходилось пробовать снова и снова, и Конни скоро в кровь расцарапала пальцы.

Когда, наконец, попытка удалась и петля была закреплена надежно и крепко, Конни почувствовала себя такой усталой, словно целый день пилила дрова во дворе. Остается совсем немного — всего лишь последнее усилие. Просунуть голову в петлю, оттолкнуть ногой стул, потом несколько секунд — и все будет кончено.

Конни вздохнула. Почему-то в последний момент ей стало жаль… Нет, не себя, а кольца — дорогого ее сердцу Сашиного подарка. Она вспомнила раскопки в Крыму, море, с шумом бьющееся о берег, и как она сидели рядом на шершавых, нагретых солнцем камнях… Неужели все это и вправду было когда-то?

Сейчас она уже почти не верила, что когда-то давно была в ее жизни и молодость, и любовь, и ожидание счастья. Остро, почти болезненно захотелось убедиться, что все это не фантазия, не сон…

Она спустилась на пол, достала заветную шкатулочку, где хранилось то немногое, что еще дорого было ей, — отцовские запонки с орлами, мамин браслет, чудом не проданный в голодные годы, письма, фотография, где они с Сашей снялись вдвоем перед самой отправкой на фронт, тетрадь в коричневом переплете, которую он берег зачем-то, и конечно же кольцо. Как давно она его не надевала! Конечно, время не такое, чтобы красоваться мигом ограбят на улице, да и руки не те, что прежде — красные, загрубелые от стирок и зимней «снеговой повинности», со следами от многочисленных порезов — ведь самой дрова пилить приходилось! — слоящимися ногтями и заусенцами… Длинные тонкие пальцы выглядят нелепо и неуместно, как бархатное декольтированное платье, в котором сумасшедшая старуха Шаховская ходит на базар по утрам под свист и улюлюканье мальчишек-беспризорников.

Конни осторожно, двумя пальцами достала кольцо. Синий камень так ослепительно-ярко сверкнул в лучах весеннего солнца, что она даже зажмурилась на мгновение — а потом уже не могла отвести глаз, словно завороженная. Разом нахлынули воспоминания о прошлом…

Перед глазами возник морской берег, освещенный лучами заходящего солнца в тот вечер, когда Саша подарил ей это кольцо и в первый раз признался в любви. Последний день мирной жизни… Где-то далеко уже объявлена война, но они пока не знают об этом, и жизнь кажется бесконечной, щедрой и сулит только радости. Конни снова чувствовала под ногами горячий песок, слышала крики чаек и мерный шум волн, накатывающихся на берег…

Но главное — Саша снова был рядом с ней! Она опять видела его лицо и чувствовала, как теплые и родные руки обнимают ее, бережно утирают слезы, текущие по щекам, и тихий голос шепчет на ухо, что уходить — рано, что все еще будет хорошо, остается только потерпеть совсем немножко — хотя бы ради него.

Она еще долго просидела на полу в одних чулках, любуясь игрой света в глубокой синеве. Когда за окнами стемнело, Конни уже спала, уронив голову на руки и крепко сжимая в кулаке свое сокровище. На губах ее играла улыбка, и даже легкий румянец появился на бледных щеках…

А с крюка на потолке еще свисала петля.

Все-таки удивительна человеческая душа! Как бы ни давили внешние обстоятельства, а все равно где-то там, в глубине шевелится вера, что еще все, может быть, будет хорошо. И в самые черные времена только она дает силы выстоять, не сломаться, жить дальше…

А иногда — и побеждать в самой, казалось бы, безнадежной ситуации.

Ему ли не знать об этом! Когда Верочка после своего таинственного исчезновения снова оказалась с ним рядом, вернулась из невозможной дали, Максим и сам поверил в чудо. Раньше он, хоть и писал «фэнтезийные» романы, был законченным реалистом… Но разве любовь — не чудо сама по себе? Разве она, пусть на краткий миг, не делает человека равным Богу?

В России давно уже сошел снег и деревья одеты листвой, а здесь, на Соловках, робкая северная весна только-только делала первые свои шаги, будто раздумывая — наступать или нет? Лед на море уже вскрылся, и навигация началась. С первым пароходом ждали новую партию заключенных.

Те, кому повезло отбыть свой срок (а кто-то и пересидел на несколько месяцев!), толпятся на причале, напряженно вглядываясь в серые холодные волны — не покажется ли пароход на горизонте? Уж кажется, на что долог срок — годы! — но вот теперь именно эти часы ожидания кажутся самыми томительными, самыми нестерпимыми.

Среди других стоит и Александр — страшно худой, обросший сизой щетиной. После выздоровления он попал в «слабосильную» команду — двор подметать да котлы чистить. Все это время он ужасно боялся, что дознается лагерное начальство о его обмане или из заключенных кто-нибудь заметит и донесет, потому и придумал новую хитрость — притворился, что оглох после тифа и рассудком малость тронулся. Когда к нему обращались, показывал на уши, мычал что-то невнятное и делал такое растерянное, почти идиотское выражение лица, что скоро его оставили в покое.

Вот уже показалась вдали маленькая темная точка. Александр вздохнул было с облегчением, но уже в следующий миг понял, что радоваться рано.