Злые компаньоны - Перкинс Майкл - Страница 3

Сила романа Перкинса — в сплаве окружающей среды с ее негативом. Единственное место в романе, когда нам приходится перейти от состояния ожидания и неверия к новому порядку в доме хирургов, находится в главе четырнадцатой, где действие перемещается из Ист-Виллиджа в дом хирургов у полосы скал Джерси. Однако в следующей главе действие возвращается к среде, из которой роман черпает силу, что скорее можно сравнить с Антеем, еще раз встающим ногой на землю, чем с вознаграждением за кратковременное отлучение. Заключительная сцена романа, разыгравшаяся в поезде, который то покидает, то прибывает в город, по-настоящему устрашает тех, кто увидел в книге нечто более глубокое, нежели всего лишь сексуальный плутовской роман.

Гнев в «Злых компаньонах» постоянно направлен на «самого себя» и служит необходимым стимулом к достижению удовольствия. Перкинс и наставница его рассказчика Энн никогда не забывают, что любовь — это ощущение.

Другие ее компоненты включают голод, боль и страх.

Еще одна идея книги заключается в том, что мы можем изучить любовь значительно глубже, наблюдая за этими компонентами. Ибо как раз в них ищет строгая, острая проза Перкинса образцы и метафоры.

Перкинс впоследствии напишет еще много эротических романов. Вымысел в них один и тот же. Но в них заключено множество догадок. Все они пронизаны интерпретацией сексуального и изобилуют блестящими отрывками. А в 1976 году Перкинс объединит свои многочисленные рецензии и статьи о современной американской эротической литературе в замечательном сборнике обозрений и критических статей «Тайная запись: современная эротическая литература», переизданный «Риносерос Букс» (1992). Но его первое произведение «Злые компаньоны» отличается последовательностью и глубиной, в нем особенно четко отражен сплав наблюдательности и проявлений внешнего произвола (выражение «внутреннего произвола» было бы точнее, если бы оно существовало).

«Злые компаньоны» — зловещее сокровище на эротическом ландшафте, интерес к которому не ослабевает вот уже двадцать пять лет, как и к удивительным и опасным эпизодам времени, когда писалось это произведение. Это книга, которая снова и снова возвращает к вопросу о границе между фантазией и действительностью, («…подделки, — пишет Перкинс в восьмой главе, говоря о паре потенциальных байкеров, — если углубиться в мир фантазий, могут превзойти оригиналы по важным параметрам».) Спустя четверть века после первой публикации книги (в этом издании восстановлены те «очень незначительные изменения») я не сомневаюсь, что нынешнее поколение все еще может кое-что узнать из нее — о границах удовольствия, фантазии и неразрывном переплетении этих двух компонентов с человеческой болью.

Возможно, это будет не очень приятный урок.

Но это убедительный урок.

И как это ни странно, данный урок во всех отношениях имеет близкое отношение к тому, что мы снова и снова обязаны называть прекрасным.

Нью-Йорк,

август 1992 г.

С незапамятных времен он скромно полагал, что полон добродетели, к которой примешалось лишь ничтожное количество зла. Познавая его сердце и нить жизни, я беспощадно доказал ему, что все обстоит наоборот — он соткан из зла с самой ничтожной примесью добродетели, которую законодатели изо всех сил пытаются уберечь.

Лотреамон «Песни Мальдорора»

Я записал то, что нельзя было высказать.

Рембо

Кое-что из того, что случилось с нами и что мы сделали друг с другом, можно было предотвратить. Но мы уже сели на американские горки, и началась гонка не на жизнь, а на смерть по колее с односторонним движением. В море обстоятельств, этих капризов времени, наши испытания казались понятными, предсказанными всеми нашими звездами.

Большинство из спутников я не встречал многие годы, да и не хотел видеть, за исключением Энн. Я ждал, когда она вернется и закончит это повествование. Возможно, она не завершит его, потому что у Него нет конца или же никто из нас не хочет, чтобы оно закончилось.

Наша жизнь вместе и стала темой разговора по ночам, и мы всегда соблюдали требования, которые предъявляются к сюжету и действующим лицам. Энн с особым вниманием следила за диалогом и оборотами речи, решив, что нюансы устного слова и интонации часто говорят слушателю больше, чем действующее лицо обычно хочет сказать. Я придерживался такого же мнения о лицах. И все же ночью мы занимались не только тем, что забавлялись рассказами; в это время суток мы жили полной жизнью, словно… вампиры. «История творится ночью», — говаривал Фрэнк Борзаге.

Мы встречались во время репетиций пьесы, которую я ставил в литературном кафе на Ист-Сайде. Энн сидела за столиком в сторонке, потягивая кофе через соломинку, и у нее был такой вид, будто она вот-вот начнет орать. Она пришла с друзьями — это были люди, которых я едва знал и терпеть не мог. Бросалось в глаза, что Энн вместе с ними, но не принадлежит к ним. Все эти люди не замечали друг друга. Игра получалась невыразительной и дилетантской, и я весьма громко высказывал свое недовольство; я играл ведущую роль, но взялся за нее от отчаяния, готовый на все, что могло бы вывести меня из апатии. Актриса, игравшая вместе со мной, уже третий раз пропускала свою реплику, и я взорвался, проклиная ее, режиссера и сценарий, с которым меня ничто не связывало.

Что-то угодило мне прямо в поясницу — девушка, сидевшая за столиком, запустила в меня чашкой с кофе. Я застыл на месте, чувствуя, как горячая жидкость бежит по спине.

— Ты, чертов педераст и сукин сын! Ну и актер! Если бы ты не был полным тупицей, то справился бы со сценарием!

Все лишь смотрели на нее. Она успокоилась столь же быстро, как и вспыхнула, и опустилась на стул. Она так смутилась, что хотела сквозь землю провалиться.

Я промолчал и отправился в мужской туалет, где тщательно смыл с себя остатки кофе. Затем сел на унитаз и выкурил сигарету, а потом прямиком направился к ее столику. Она поднялась и, не сказав ни слова, встала рядом со мной.

— Давай прогуляемся, — предложил я.

На улице уже стемнело. Я и не заметил, что так долго проработал. У нее была необычная походка, как у моряка; мы шли с деланым равнодушием, пока не очутились на какой-то аллее.

— Я тебе сделала больно? — спросила она. — Дай посмотреть.

Она затолкала меня в дверной проем и обняла рукой, чтобы потрогать мою спину. Ее рука залезла под мой пиджак и скользнула по ягодицам с чисто мужской настойчивостью.

— Ты все еще мокрый. Пойдем ко мне, там сможешь обсохнуть.

В сущности, это был приказ. Она взяла мою руку, словно та уже стала частью ее самой, готовясь тащить меня, если я проявлю нерешительность.

Одна часть здания, в котором она проживала, отводилась под сдаваемые в аренду квартиры, а остальная часть отличалась дешевой и безвкусной отделкой. Я бежал за ней вверх по лестнице и заметил, что у нее на чулке спустились петли. Она носила чулки со швом сзади, такие же, цвета глины, какие раньше надевала моя мать.

В ее квартире чувствовался типичный аромат, сочетание запахов, которое я никак не могу забыть: отвратительный фимиам, именуемый «Дхуп», марихуана и возбуждающий привкус чистого, грубого секса, перемешавшийся с кошачьей вонью. У нее жили пять кошек; верховодил ими старый, лишенный одного глаза и благопристойности серый кот, которого она величала Уайно. Я узнал, что тот мог запросто выпустить когти, наброситься на гостей или сделать лужу посреди комнаты и гордо стоять в ней, словно говоря: «Только посмей ругать меня». Мне хотелось назвать его Жаном Женэ.

Она все еще не отпускала мою руку. Она втащила меня в спальню, но та оказалась занята молодым пуэрториканцем, который уставился в потолок, закатив глаза. Едва заметив нас, он слез с постели и, пошатываясь, ушел в другую комнату.