Бриллиантовый пепел, или В моем конце мое начало - Тихонова Карина - Страница 48

— Плохо родственнице?

— Родственнице хорошо, — с раздражением ответила девушка. — Это мне плохо.

И пошла к лифту, оставив остолбеневшего охранника позади себя.

Верочка ждала гостью на входе, открыв дверь, которая по инструкции всегда запиралась на ночь.

— Как доехали? — заботливо спросила она, надеясь увидеть перекошенное лицо хамки. Увидела, и снова испытала чувство глубокого удовлетворения.

Стася, не отвечая, пошла по коридору в палату. Без стука открыла дверь и вошла в комнату.

— До утра подождать, конечно, было нельзя? — сухо спросила она.

— Нельзя.

Альбина Яковлевна сидела на койке, облокотившись спиной о подложенную подушку. Стаська внимательно оглядела мать и поразилось тому, насколько хорошо она выглядит. Исчезли нездоровые мешки под глазами, даже морщины странным образом разгладились и разошлись на помолодевшем лице. И это выражение глаз…

Стаська нахмурилась.

Она не помнила, чтобы мать смотрела на нее с такой спокойной уверенностью. И почему-то ей это не понравилось.

— Садись, — сказала мать.

— Ты хорошо выглядишь, — заметила дочь, усаживаясь рядом с ней..

— Я знаю.

— Тогда зачем такая спешка?

Альбина Яковлевна мучительно свела брови, обдумывая ответ.

— Боюсь не успеть, — сказала она наконец.

— Что не успеть? — не поняла дочь.

— Сделать то, зачем меня вернули. Стася, ты в бога веришь?

Стаська закинула ногу на ногу и принялась рассматривать носки своих полусапожек.

Скука какая! Вытащить дочь посреди ночи, чтобы разговоры разговаривать! Что, неужели нельзя было обойтись обществом дежурной медсестры? Ей за это деньги платят! К тому же, эта паразитка, кажется, сильно злорадствует…

— Стася!

— А?

Дочь очнулась и посмотрела на нее пустым равнодушным взглядом.

— Я тебя спросила, веришь ли ты в бога? — повторила мать настойчиво.

Стася вздохнула.

— Как говорил Вольтер, «я не нуждаюсь в этой доктрине», — терпеливо ответила она.

— Вольтер так сказал? — поразилась мать.

— Именно.

Альбина Яковлевна медленно и удивленно покачала головой, Стася пристально рассматривала новое, почти незнакомое лицо матери. Чем-то оно ей определенно не нравилось.

— Вольтер был философом? — спросила мать.

— Помимо всего прочего.

— Философ — это человек, который много думает? — настаивала мать.

— Ну, можно и так сказать, — пожав плечами, ответила дочь.

Альбина Яковлевна улыбнулась. Улыбка вышла грустная и сострадательная. Новая улыбка на новом лице.

— Бедный он, бедный, — сказала она с жалостью. — Столько думал, а до самой простой вещи так и не додумался.

Стася потеряла терпение.

— Мам, ты меня подняла среди ночи, чтобы поговорить о Вольтере? — резко спросила она.

— Ну что ты! — ответила мать, совершенно не испугавшись. — Вольтер давно умер, поздно о нем говорить. Мне нужно поговорить о тебе.

— Так, — сказала Стаська озадаченно.

«Может, у матери и впрямь цепочки в мозгу разрушились? — подумала она опасливо. Не все, конечно! Но некоторые…»

— Что ты хочешь мне сказать? — спросила она осторожно.

— Я хотела тебе рассказать… кое-что, — ответила мать, тщательно подбирая слова, — но, боюсь, ты мне не поверишь.

— Мам! Полдвенадцатого! Мне завтра на работу! — плачущим голосом напомнила дочь.

— Хорошо, буду краткой.

Альбина Яковлевна наклонилась к дочери и, отчеканивая каждое слово, сказала тихо и внятно:

— Не делай этого!

— Чего?

— Твой план — плохой, — продолжала мать. Она не сводила глаз с лица дочери, и Стаська на минуту запаниковала, такое глубокое понимание светилось в ее взгляде. Словно, и вправду все знала.

— Ты о чем? — спросила она, ощущая, что удивление выглядит фальшиво.

— Ты знаешь. Он записал ваш разговор.

— Не поняла, — холодея, сказала Стаська. Холодея именно потому, что все поняла.

— Не притворяйся. Все ты поняла. Тот разговор у него на диктофоне. Если ты действительно это сделаешь (хотя я надеюсь, что ты не такая дура), то сядешь в тюрьму.

— Откуда ты знаешь? — шепотом спросила дочь. Впервые в жизни ей стало страшно.

— Неважно. Ты мне не поверишь.

Мать откинулась на подушку и замерла, глядя в потолок. Стаська смотрела на нее, кусая губы.

— Это Андрей тебе сказал? — спросила она шепотом.

— Его здесь не было, — ответила мать безучастно.

— Не верю! Иначе откуда…

— Стася, — быстро перебила ее мать, — подумай сама. Пять дней я была без сознания, так?

— Ну…

— Сегодня я умерла.

— Чушь!

— Хорошо, впала в кому, — терпеливо согласилась мать. — Ненадолго. Так?

— Предположим…

— Значит, он мог здесь побывать только в промежутке между твоим уходом и приходом. А у меня в это время никого не было. Даже Женю не пустили, чтобы меня не переволновать. И потом, меня опять протащили по всем кабинетам: кардиограмма, рентген, снимок черепа, забыла, как он называется, кровь, моча, давление… В общем, я никого кроме вас сегодня не видела.

Стаська прикусила губу сильнее, почти до крови, мрачно разглядывая мать.

— Объясни мне, откуда ты знаешь? — попросила она. — Только без фокусов вроде озарения, ладно? Честно расскажи, и я подумаю, бросить мне все или нет.

Альбина Яковлевна перевела на дочь спокойные, удивительно спокойные глаза.

— Стася, мне не хочется тебя огорчать, — мягко ответила она, — но, видно, нет другого способа тебя остановить… Я не подпишу документы на обмен квартирами.

— Ты обещала! — тихо сказала дочь.

— Я была дурой. Никакого обмена не будет. Завтра я поговорю с отцом и Федей.

— Значит, так? — спросила дочь, сдерживая бешенство.

— Так.

— Ты хорошо подумала?

— Ты даже не знаешь, о чем спрашиваешь, — ответила мать по-прежнему твердо и спокойно.

— Значит, пускай отец садится в тюрьму?

— Он не сядет в тюрьму, — пообещала Альбина Яковлевна.

— Отдадите квартиру чужим дяденькам? Да? Лишь бы не дочери?

— В крайнем случае — отдадим, — решительно ответила мать, И добавила:

— Но, думаю, до этого не дойдет.

Минуту Стаська сверлила ее пристальным, почти ненавидящим взглядом. Разомкнула искусанные губы и спросила:

— У тебя есть собственный план?

— Есть.

— Ты решила меня кинуть?

Альбина Яковлевна тихо рассмеялась, с нежностью глядя на дочь.

— Я решила тебя спасти, — сказала она просто.

Стаська вскочила со стула, и он с грохотом свалился на пол. Не прощаясь, быстро пошла в сторону двери, но обернулась, услышав голос матери, сказавший:

— Я завтра же поговорю с Евдокией Михайловной.

Несколько минут дочь стояла, не шевелясь, и разглядывала мать недобрыми прищуренными глазами. На подбородок капнула красная капля, и Альбина Яковлевна вздрогнула. Ей вдруг показалось, что Стаська плачет красными слезами, как она сама плакала черными.

Но Стаська подняла ладонь, тщательно вытерла подбородок, и мать увидела, что то, что она приняла за слезы, было кровью, сочившейся из прокушенной нижней губы. Дочь минуту разглядывала ладонь, на которой пролегла кровавая полоска, потом подняла ее и зачем-то показала матери. Постояла еще минуту, давая возможность хорошо все рассмотреть, повернулась и молча вышла в коридор. Через секунду дверь снова приоткрылась, и ладонь Стаськи, размазывая кровь по стене, нащупала выключатель. Раздался щелчок, и мир погрузился в темноту.

«Теперь не страшно», — вдруг подумала Альбина Яковлевна. Сползла вниз, закрыла глаза и попыталась хотя бы в воображении вернуться в покинутый летний мир.

Сон нежно коснулся ее лица, и у нее все получилось.

Все прошедшие дни Валька мучилась вопросом: что же произошло в одноместной палате кардиологического центра, где неожиданно собралась почти вся их семья?

Чудо или врачебный ляп?

В пользу второго говорил негативный личный опыт друзей, знакомых и многочисленные публикации в прессе, повествующие о некоторых «достижениях» отечественной медицины, от которых у любого нормального человека холодела кровь.