Химия без прикрас (СИ) - "agross" - Страница 52

— Прости, но меня сейчас стошнит, — зло бросила я и подняла с пола сумку.

— Еще бы, так обожраться! — усмехнулась Фаня и тоже встала.

После столовой мы ненадолго остановились у стенда с расписанием, чтобы уточнить замены на завтра, так что к кабинету химии мы подошли практически за минуту до звонка. Дмитрий Николаевич как раз заставлял Королёву по-человечески заколоть волосы, а Наумов и Вика Прилепская за его спиной расставляли на столы реактивы.

Мимо кабинета проходили другие ученики лицея, перешептываясь и глядя на нашего химика. Но никто не смел подойти к нему, что-то спросить напрямую или вообще попытаться заговорить. Уж больно его боялись.

— Стоять, — остановил меня Лебедев, когда я попыталась пройти мимо него в кабинет. Я вопросительно подняла на преподавателя глаза. Он спокойно посмотрел в мое лицо, а затем строго проговорил: — Волосы.

Я и забыла совсем. Стянув с запястья резинку, я завязала крепкий хвост на затылке, снова вопросительно посмотрев ему в глаза.

«Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь»…

Он удовлетворенно кивнул, а затем, опустив взгляд ниже, добавил:

— И пуговицы.

Я бросила сумку к своим ногам и потянулась к вороту блузки, застегнув три пуговицы снова под самое горло. А потом еще разгладила ладонью воротник, вспомнив, что он безбожно помят.

Пожалуйста. Дмитриева Марина Александровна, собственной персоной. Вернулась. С застегнутой душой на все пуговицы. Как и всегда.

Чувство, что мое горло словно сдавили тисками, мгновенно вернулось. На глазах проступили слезы, и я выдохнула, стараясь держать себя в руках.

«…Двадцать девять…»

— Все в порядке? — понизив голос, спросил Лебедев.

— Конечно, Дмитрий Николаевич, — проговорила я, наклонившись за сумкой и пройдя мимо него. Больше я не в силах была смотреть ему в глаза. Потому что отчаянно хотелось уткнуться ему в грудь и просто пореветь…

— Халат, Дмитриева, — бросил он мне в спину.

— Черт, — прошептала я. — Разрешите спуститься в раздевалку? Я пакет там забыла.

— Пулей, — ответил мне химик, и я, бросив сумку у порога, выбежала за дверь, слыша, как Дмитрий Николаевич кого-то просит «положить сумку бестолочи на ее место».

Спешно спускаясь по лестнице с третьего этажа на первый, я могла только позавидовать самообладанию Лебедева и его прекрасному актерскому таланту. Мне бы такую выдержку. Когда вижу его, я прямо чувствую, как меня прожигают внимательные взгляды других учеников. Здесь, в лицее, он так умело носит маску хладнокровного мерзавца, самого злобного преподавателя, что можно было практически кожей ощутить тот трепет и страх, который испытывают к нему ученики. Наверное, это долгие годы тренировок. Ведь вряд ли можно родиться таким холодным и циничным человеком.

А я даже собственные мысли под контроль взять не могу. Слабачка.

«Двадцать пять, двадцать шесть… На магистральных пульса нет…»

Как я работать-то собираюсь, если задыхаюсь при одном только воспоминании о той аварии? Если бы кто сказал, как мне взять себя в руки?

Дойдя до раздевалки, я снимаю с вешалки черный пакет и направляюсь обратно, к лестнице.

«Фибрилляция».

Я помотала головой, пытаясь выгнать из нее вчерашнюю ночь.

«Убрали руки».

Звук разряда дефибриллятора вспышкой щелкнул в моей голове. Будто на автопилоте я дошла до кабинета химии и медленно постучала в дверь.

«Двадцать пять, двадцать шесть…»

— Заходите, Дмитриева, — раздался голос химика, то ли наяву, то ли снова в моей голове. Я раскрываю дверь и, зайдя в класс, достаю халат из пакета. Развернув его, я непонимающе осматриваю изрезанную выпачканную ткань своего некогда белого халата.

По классу разносятся сначала редкие смешки, постепенно все противнее. Я растерянно сжимала в руках халат с порезанным в мелкую бахрому краем и спиной, изрисованной кислотной аэрозолью. Потом оглядываю класс, встречая насмешливые взгляды других учеников. Кто-то с трудом сдерживает смех, кто-то выглядит таким же шокированным, как и я, а кто-то злорадно улыбается.

А потом, увидев гневный взгляд Лебедева, которым он окинул присутствующих, я просто молча надела халат и прошла к своему месту, как ни в чем не бывало.

— Димон, в хиппи подалась? — не удержался вдруг Толик.

«Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять…»

— Степанов, тебе слова не давали, — холодно сказал Дмитрий Николаевич. — Это вам с рук не сойдет. Пишем на листочках число, свои имя и фамилию.

Меня бросило в жар. Голова закружилась, а на глаза навернулись слезы. Я засунула руки в карманы халата и почувствовала под пальцами что-то мокрое и вязкое. Достав руки под аккомпанемент дружного гоготания класса, я равнодушно посмотрела на мокрую землю, в которой они испачкались и которой были напичканы карманы моего халата.

«Двадцать девять, тридцать»

Класс откровенно ржет над чьей-то гениальной шуткой. А я вопросительно смотрю на химика, чье лицо внезапно стало абсолютно непроницаемым. Вместо злости — ноль эмоций. Это плохо. Очень плохо.

— Исаева, будь добра, пригласи Лидию Владимировну, — спокойно проговорил он, и Аня, счастливая, что химик обратился именно к ней, поспешила исполнить его просьбу. Класс замер, а я, получив одобрительный кивок от Лебедева, встала, подошла к раковине и стала смывать с рук землю. Затем, обернувшись, я увидела, как он снял с себя свой халат и, по прежнему, скрывая всякие эмоции на своем лице, протянул его мне. Я, немного помедлив, стянула с себя испорченный халат и засунула руки в рукава учительского, который он услужливо развернул для меня. И перед тем, как отпустить халат, он незаметно сжал мое плечо.

«Есть пульс на лучевой».

И, не найдя в себе больше сил сдерживаться, я заплакала навзрыд, стоя перед Дмитрием Николаевичем, закрыв лицо ладонями. В этот момент раскрылась дверь и на пороге кабинета показалось искаженное гневом лицо Лидии Владимировны и маячащей позади нее Исаевой, которая, скорее всего, в красках описала по дороге в кабинет, почему ее позвал к себе в класс химик.

Лидочка молча прошла внутрь класса и подошла к нам с Дмитрием Николаевичем. Я не могла остановить своих слез и уже сама не понимала, почему плачу. Кажется, что нервы просто не выдержали и треснули по швам. Сквозь пальцы я видела, как Дмитрий Николаевич протягивает Лидочке мой халат, а та, слегка развернув его в руках, рассматривает, после чего проходит за кафедру и, обратившись к химику, вежливо говорит:

— Дмитрий Николаевич, позволите мне?

— Пожалуйста, — кивнул Лебедев, а потом тихо проговорил мне на ухо, взяв за локоть: — Пошли.

Выйдя из класса в коридор, я, всхлипывая, посмотрела на Лебедева. Взгляд преподавателя смягчился. Кажется, что его руки потянулись ко мне, но позади нас раздался строгий голос:

— Марина, ты что, плачешь?

Со стороны лестницы в нашу сторону шла Марина Викторовна, подозрительно глядя на химика. Я старалась унять свою истерику, но дыхание, предательски сбившись, никак не хотело восстанавливаться. И я мозгами уже понимаю вроде, что надо бы взять себя в руки, но на деле же это оказывается практически невозможным.

— Все… в… порядке, — выговариваю я, опустив заплаканные глаза перед Мариной Викторовной.

— В чем дело, Дмитрий Николаевич?! — тон Марины Викторовны тут же посуровел.

— Конфликт с одноклассниками, — холодно ответил химик.

— Одноклассники обидели ее? — с сомнением проговорила руссичка.

— Д-да, — ответила уже я, а потом с усилием заставила себя посмотреть в лицо преподавательницы.

Она какое-то время с сомнением смотрела на нас, а потом, видимо, поверив, кивнула и уверенным тоном сказала:

— В учительской валерьянка в шкафчике над стойкой с журналами, — она сделала пару шагов вперед, но потом обернулась: — Учительская всегда открыта, — двусмысленно добавила она.

— Разумеется, — отозвался Дмитрий Николаевич и, подтолкнув меня, направился к лестнице.

Войдя в душное помещение, Дмитрий Николаевич сразу же взял пластиковый стаканчик и наполнил его водой из кулера. Затем, накапав в другой несколько капель валерьянки, с сомнением оглядел меня и добавил к содержимому еще несколько капель.