Выбери любимый жанр

Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Макаревич Эдуард Федорович - Страница 40


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

40

Евразийство на практике окажется востребованным лишь после обуздания мелко-крестьянской стихии в России, после достижения американских темпов развития народного хозяйства.

В Москву! Бег последний

В мае 1935 года Устрялов уезжал в Москву. Уезжал вместе со служащими КВЖД, проданной теперь китайцам. Перед отъездом приходил прощаться к русским, остающимся в Харбине. В прошлом это были офицеры-колчаковцы, которых он знал. Наталья Ильина, известная нам как писатель, а по родословной своей как дочь белого офицера и дворянки, приехавшая в СССР из Китая значительно позже, в 1947 году, в числе репатриантов, вспоминала, что тогда, в мае 35-го, из Харбина уезжало много «кавежедеков» — служащих кончившейся для них дороги, и среди них Устрялов. Об этом она напишет так: «Знакомых среди отъезжающих у нас не было, кроме, впрочем, профессора Устрялова. Но и знакомство с ним, начавшееся у моих родителей в колчаковском Омске, давно не поддерживалось. Устрялов сменил вехи еще в начале двадцатых годов, тогда, видимо, и прекратилось с ним знакомство моих родителей. Меня водили в гости к Устряловым, но было это в дошкольном возрасте, и все лица в памяти размыты. Помню, что Устрялов ростом был высок (или мне по малости тогдашнего моего роста так казалось?) и была у него русая бородка, и, кажется он грассировал. Так или иначе, осталось у меня впечатление приятной барственности, выхоленности. Жена его была очень полной, белотелой, голубоглазой, и два маленьких сына тоже были беленькие и пухлые, что-то сталось с этими мальчиками…»

И вот поезд бежит в Москву. Все семейство Устряловых в одном купе — дорожные заботы, разговоры. И только глава семейства часто выходит в коридор и подолгу молча стоит у вагонного окна, за которым проносятся холмы, перелески, переходящие в настоящую сибирскую тайгу. И серыми нутряными островами в этом нежно-зеленом майском великолепии, рождающим надежду, мелькают деревенские избы.

А думы его о Москве, из которой он уехал в ноябре 1918 года. Теперь, через 17 лет, он спешит туда. В душе тревога и любопытство. Чем встретит нынешняя столица государства, которое он признал, в которое он стремится после стольких лет разной жизни и духовных мучений?

С чем же он едет в Москву, с какой идеей? Все его прошлое подсказывает одно — служить. Служить этой стране, что так скоро и явно обретает силу — строит заводы, электростанции, дороги, строит армию, учит людей, вытягивает культуру, хотя при этом жестоко обходится с деревней, с несогласными, в числе которых немало людей из его сословия — интеллигентского.

«Ну, что же — это национал-большевизм в своем качестве. Ведь неплохой метод сжатия исторического времени»? — мог он так думать тогда.

Но примут ли безоглядно? Шлейф за ним порядочно разноречивый. В прошлом и кадет, и колчаковский пропагандист, и профессор еще тех, дореволюционных наук.

«Но ведь и я менялся в мыслях, концепциях, идеях, — думает он. — Почему бы не вспомнить мои последние работы, те, например: “Политическая доктрина славянофильства”, “Россия”, “Под знаком революции”, “Проблема прогресса”, “Наше время”. Да, Россия для меня — моя страна, и я возвращаюсь в нее».

Ведь мог же он так думать по дороге в Москву.

А что Москва? Ведь встретила неплохо. Должность определила профессорскую в Московском институте инженеров транспорта. Это по линии наркомата путей сообщения, в ведении которого была КВЖД, которой он служил. В институте пришлось читать курс экономической географии. Поначалу его надо было освоить, все же он специализировался по юридическим и политическим наукам. Но освоился и в экономической географии, профессорский базис не подвел. И как юрист оказался востребованным — читал доклады, писал для журналов, и самое важное — взялся разработать программу курса государственного права для юридического института. Жизнь как-то налаживалась, входила в профессорскую колею. С жильем помогли, а зарплата профессорская по тем временам была немалая, да и гонорары от публикаций шли, — все это позволяло не бедствовать.

Москва, которую он теперь увидел, стала другой, больше столичной, что ли? Блистала гостиница «Москва», разя своим неоклассическим шармом, поражала громада Дома на набережной, у детей — восторг от московского мороженого и от московского метро, взахлеб перечисляют станции — «Бауманская», «Белорусская», «Комсомольская». На Красной площади — мавзолей, придающий ей какую-то торжественную святость. Газеты вовсю пишут о генеральном плане реконструкции Москвы, там намечены такие здания, что становится понятным — Москва шагает в иную эпоху. Да и страна тоже. Уж не национал-большевизм ли находит себя в облике столицы, в архитектуре ее?

Хотя старое, милое старое, жаль: жалко храм Христа Спасителя, Сухареву башню, Тверскую улицу, Казанский собор, Страстной монастырь… Сколько с этим «милым старым» связано… Какая же разноликая жизнь!

Все чаще к нему приходило ощущение тревоги, зыбкости существования, особенно по ночам. Атмосфера в стране не внушала оптимизма. Молох репрессий, — порой невидимый, негромкий, но тупой в своей неразборчивости, — бил по человеческим судьбам. По одной линии страна рвалась в будущее, прирастала мускулами, эстетикой новизны; по другой — погружалась в политическое мракобесие, которого не видно было из Харбина. Обратная сторона национал-большевизма?

И вот тревожный знак, явившийся ему в один из дней начала февраля 1937 года. В этот день он раскрыл только что вышедший из печати 56-й том Большой советской энциклопедии под редакцией академика Отто Юльевича Шмидта. А там под буквой «У» статья о нем, профессоре Устрялове, писана. Читал с учащенным сердцем.

«УСТРЯЛОВ, Николай Васильевич (р. 1890), юрист, видный деятель кадетской партии с 1917; главный идеолог “сменовеховства”. Окончил ун-т в 1913, приват-доцент Московского и Пермского ун-тов в 1916—18. Сотрудник газеты Рябушинского “Утро России”. В 1918 в Сибири — председатель Восточного отдела ЦК кадетской партии. Издавал в Омске газ. “Русское дело”, возглавлял “Русское бюро печати”. После разгрома колчаковщины — белоэмигрант в Харбине, сотрудник газ. “Новости жизни”. С 1925 по 1928 — начальник учебного отдела, а с 1928 — директор Центральной библиотеки КВЖД. С 1920 по 1934 — профессор Харбинского университета. В 1935 вместе с другими сотрудниками КВЖД вернулся в Советский Союз. В наст. время ведет преподавательскую работу в Московском институте инженеров транспорта. В статьях, напечатанных в “Новостях жизни” в 1920—21, признал полный провал и совершенную безнадежность попыток свергнуть Советскую власть вооруженной силой и путем интервенции империалистических держав. Оставаясь убежденным апологетом капитализма, У. в новой экономической политике Советской власти усмотрел “эволюцию революции” к буржуазному строю. Верный реакционным идеалам российского великодержавия, У. в усилении Советского Союза, в укреплении его международного авторитета видел торжество националистических, отчасти славянофильских (по Достоевскому) мечтаний о мировой “миссии” русского народа. Статьи У., вышедшие в 1920 сборником “В борьбе за Россию” и частично перепечатанные в сборнике “Смена вех” (см.), составили ему репутацию наиболее крупного публициста того крыла контрреволюционной рус. буржуазии, к-рое стремилось к устранению Советской власти “мирным путем”: У. защищал “возвращенчество”, т.е. возвращение буржуазной интеллигенции в Советскую страну для борьбы с Советской властью под видом “сотрудничества”. В речи на XI Съезде РКП(б) Ленин назвал У. откровенным классовым врагом. После того как неуклонной политикой социалистической индустриализации и коллективизации с. х-ва коммунистическая партия разбила все контрреволюционные чаяния сменовеховской буржуазии и ее агентов, а интеллигенция активно включилась в социалистическое строительство, сам У. вынужден был признать ошибочность своих взглядов».

Да, такие формулировки, как «откровенный классовый враг», даже на фоне признания «ошибочности своих взглядов» в то время вводили в предынфарктное состояние, а то и в полный криз. Он не сорвался в него. Но от текста, исходящего с этой страницы, помутнело в глазах. И с этого дня тревога уже не отпускала его ни на час, изматывая сердце и нервы.

40
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело