Клятва графа Калиостро (СИ) - Крылатова Екатерина Александровна - Страница 36

Следов взлома на ауре мужа нет. Может, я плохо смотрю? Нет, Артемий бы сразу почувствовал, взломай его кто-нибудь. Да и кому могло понадобиться лезть в страхи Воропаева? Врагов среди своих он не нажил, или я чего-то о нем не знаю. Будь жива Ирина, я бы подумала, что это ее рук дело, но Ирина мертва. Бояться нечего... правда?

Решившись, я бесшумно выскользнула из постели, приманила с тумбочки мобильник и вернулась в приют коробок. Нужный номер пришлось искать в списке контактов. Марина Константиновна приехала позавчера и временно поселилась в квартире Галины, забрав к себе Пашку на пару дней. Мы соврали ей, что Галина в командировке, иначе Марина сбежала бы обратно вместе с внуком. Половина шестого, в это время она уже не спит.

Свекровь ответила буквально через мгновение.

- Да, Верочка.

- Доброе утро. Извините, что так рано.

- Что-нибудь случилось? – сразу напряглась она. – Что-то с Тёмой?

- Не переживайте, все живы, все здоровы, просто мне очень нужен ваш совет, - я подчеркнула слово «очень».

- Одну секунду...

Что-то скрипнуло, в динамике взвыл ветер. Погода сегодня не просто ужасная – она мерзкая. В самый раз свежим воздухом дышать.

- Я слушаю, - сказала Марина. – Что у тебя стряслось?

Я вкратце обрисовала проблему, где требовалось, приукрасив и приуменьшив.

- С ним раньше такое бывало? Ну, чтобы кошмары всю неделю подряд?

- А разве у Тёмы кошмары?! – удивилась свекровь. – Ты уверена?

Я поперхнулась воздухом. Нет, что вы, я просто так звоню. Захотелось, знаете ли, услышать ваш голос с утра пораньше! На минуту даже пожалела, что не выложила ей все.

- Разве Галина вам не говорила?

- Верочка, я первый раз об этом слышу, - заверила меня Марина Константиновна. – Тёма всю жизнь спит как убитый, из пушки не добудишься. Где лег, там и уснул, настолько здоровая психика. Да и потом, он взрослый мужчина. Ну какие у него могут быть страхи?

Плохо же вы знаете сына, мама. Следующий, по сути бесполезный, вопрос я задавала, стиснув зубы. Задавала из принципа и обиды за мужа:

- То есть, у вас даже нет предположений, что могло его так напугать?

- Верочка, прошу тебя, не говори загадками! – всполошилась она. – С Тёмой всё в порядке? Мне лучше приехать? Не молчи! Вера!

- Нет, приезжать не нужно, - я вздохнула и провела пальцем по запотевшему стеклу. Стекло взвизгнуло. – Я просто хочу знать: почему вашему сыну изо дня в день снится, что вас насилуют?

На том конце воцарилась тишина. Да, официально я живу в неведении. Марина знать не знает, что я знаю. Воропаев знает, но молчит. Еще я знаю, что у него руки чешутся подправить мне память – тут не нужно быть гением, по части моего душевного спокойствия он как маньяк.

Свекровь, наконец, оправилась от шока.

- Вера, послушай... это очень трудно объяснить. Боюсь, ты не поймешь.

За кого меня принимает эта женщина?!

- Напротив, я прекрасно понимаю. Не понимаю только, почему нельзя было оградить его от этого? Пятилетнего ребенка. Ладно, допустим, вы не знали, что он прятался в спальне, - тараторила, не давая ей вставить слово. Вставлять-то, кроме «тебе не понять», Марине явно нечего. – Тогда почему вы позволяли надевать на него наручники и избивать, беззащитного? Запирать в ванной? Выгонять на мороз? Почему вы вообще?..

- Вера, - она шумно сглотнула. – Верочка, зачем ты мне звонишь? Не понимаю, зачем сейчас топтаться на старых мозолях. Тёма знает, что я раскаиваюсь, что я была молодая и глупая... Я боялась его, Верочка, - прошелестела Марина Константиновна, - боялась их обоих. Мне больно об этом вспоминать. Тёма сильный мальчик...

- Я звоню не для того, чтобы превозносить его героизм, - отчеканила я. – И спрашивать вас о прошлом, судя по всему бесполезно, хотя любопытно было бы взглянуть в глаза людям, выставившим на порог собственную дочь, у которой только что погиб муж, да еще и внука. Или вы не ходили к ним, Марина Константиновна?

- Это он тебе рассказал?

Я промолчала. На риторические вопросы не отвечают, но Воропаев бы скорее застрелился, чем заговорил об этом.

- Значит, Рита. Ты меня ненавидишь?

- А должна? Я пытаюсь разобраться, как помочь мужу и буду благодарна за кое-какую информацию. Например...

- Это не телефонный разговор, - выкрутилась Марина. – Нас могут прослушивать.

- Не волнуйтесь, этот разговор останется только между нами, - знак незначительности, накарябанный на панели телефона – лишний повод для грусти не в меру ответственных ФСБ-шников.

- Хорошо, хорошо... я расскажу тебе кое-что. Рита всегда делает скидку на мое образование: восемь классов. Школу я закончила, Верочка, но история не о том. Свое пятнадцатилетие я встретила на «картошке». Ты, наверное, эту практику не застала, а в наше время было очень популярным засылать студентов и школьников помогать колхозам. Там я и познакомилась с Петей. Глупая была, самоуверенная, самовлюбленная ужасно, а он тихий, вежливый, долговязый, помню, такой – в общем, никогда бы не подумала, что четвертый курс. Уже по возращению мы встретились снова. Москва большая, а встретились! Ну, думаю, судьба. Он ухаживал за мной, как умеют ухаживать только нищие студенты. Придумывал, изгалялся, лишь бы я к другому не ушла. Талантливый парень, спортсмен, комсомолец (ей-богу, не вру), но сирота без роду и племени. Я же по тем временам принадлежала к «золотой молодежи»: мама в обкоме партии, отец – гремящий на весь Союз художник. У меня было всё, о чем только мечтает советский человек. Понятное дело, родители не одобряли, поэтому встречались мы тайком, весь мой девятый. Откладывали деньги на свадьбу.

Мне казалось, что люблю его больше жизни, да и как иначе? Первый поцелуй – с Петькой, женщиной стала – с Петькой. Дело было в сентябре. В родительскую квартиру воры влезли, а родители, как назло, в Крыму бока греют. Звали меня с собой – отказалась. Крым этот знала, как пять пальцев своих, а в Москве – Петька. Мы друг друга так и звали: Маринка и Петька, это потом уже «Маня» появилась... Поднимаюсь я, а дверь нараспашку. У меня душа в пятки, и мысль почему-то: труп. Хотя чей труп? Родители-то в Крыму! Помчалась к Петьке.

Петька меня отпаивал, чем было: валерьянкой, пустырником и коньяком, армянским, кажется, на день рожденья ему кто-то подарил. Молодые были, дурные. Мне шестнадцать, ему – двадцати двух нет. А какой это возраст, двадцать лет? Человек только после тридцати жить начинает...

Пила я и раньше, к тому же, не пьянея, но от коньяка отказалась. Плохо мне было, колотило всю, не соображала ни черта, прости господи. Петь, говорю, посиди со мной. Посидели, полежали... Петька потом дымил, как паровоз. Всегда с собой пачку сигарет носил (вдруг кто попросит), сам не курил, а тут потянуло. Курит и ругает себя, курит и ругает. А я лежу счастливая... дура, и уже не плохо мне, а очень даже хорошо.

Последствия этого «хорошо» пришли месяца через три-четыре. Приговор в одном слове: беременна. Тянула до последнего, скрывала и от родителей, и от Петьки. Это нелепое «всё обойдется, не со мной, я хорошая». Петя даже спрашивать не стал, кто меня наградил. Женимся, и точка. Родителям завтра скажем.

Сказали...

Что было дальше, ты наверняка знаешь. Эти несчастно-счастливые четыре года, бегство из Москвы, коммуналки. Сколько пилила я бедного Петю за годы «семейного счастья», сколько упрекала, рыдала! Он на двух работах и полулегально на третьей, а мне нормальной жизни подавай! Подружки все по институтам, а я – дома с ребенком, еле свожу концы с концами и света белого не вижу.

Спросишь, мало ли на свете семей, которые живут за чертой бедности, но людьми остаются? Немало. Петя оставался человеком. Я... я была никем. Чудовищем каким-то.

Тёмин дар... Я боялась его, Вера, и от мужа скрывала долго. Но Петька был поистине великим человеком: он понял и принял. В сыне души не чаял, как и сын – в нем. Тёма ведь рано пошел, рано заговорил, понимал то, чего нельзя понимать ребенку. Занимайся я с ним, как следует, уделяй ему внимание, а не просто «накормить-обуть-одеть-поплакать-закатить скандал», неизвестно еще, как бы жизнь сложилась.