Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 102

Согласно распоряжению Луклопа, был установлен стенд лучших писем. Каждый начальник отдела получил право отбирать по три наиболее содержательных письма из ежедневной почты.

По утрам, поджидая Ээбена с очередной партией писем, начальники отделов и ответственный секретарь Тийна Арникас сидели в кабинете Луклопа и производили отбор лучших из тех, что поступили накануне. Конкурс носил, так сказать, перманентный характер; к вечеру десятого дня на стол жюри должно быть положено десять писем. Жюри было создано заблаговременно, в него вошли знатные люди различных профессий.

Среди работников УУМ'а царило небывалое возбуждение, все с нетерпением ожидали дня, когда будет обнародовано решение жюри, всем хотелось побыстрее узнать, чей же автор станет лауреатом конкурса.

Десять дней, в течение которых поступали письма на конкурс, кое-что изменили во взаимоотношениях сотрудников УУМ'а. Армильда Кассин, Пярт Тийвель и Оскар были охвачены подлинным азартом. На ежедневном утреннем совещании в кабинете Луклопа каждый из них боролся, как лев, чтобы протащить на стенд своего автора. До сих пор такие доброжелательные по отношению друг к другу, начальники отделов теперь отчаянно спорили, говорили колкости и высмеивали плохой литературный вкус того или иного автора, его ограниченность и узость в трактовке проблем. Гарик Луклоп сосредоточенно выслушивал всех, чувствовалось, что он старается любой ценой быть объективным. Но у него была одна слабость — ему особенно нравились те послания, в которых, кроме всего прочего, содержались биографические данные автора. Луклоп отдавал себе отчет в своем пристрастии, порой относился к себе с иронией, но тем не менее отдавал предпочтение тому письму, которое содержало сведения об авторе.

По утрам, когда Ээбен поднимал письма из весовой наверх и разносил их по трем кабинетам, начальники отделов не знали, как подольститься к нему. Каждый хотел, чтобы ему досталась пачка побольше. Чем больше карт, тем больше козырей, обеспечивающих победу.

Начальники отделов относились к своим находкам так, будто сами произвели на свет автора отобранного письма и вложили в его уста текст. Радость открытия никого не оставляет равнодушным.

Работники УУМ'а не утруждали себя мыслями о поводе, заставившем людей написать им. Это выяснится позже, когда на дом к авторам лучших десяти посланий пошлют репортера. Что побудило их прислать письма — терзающая ли душу проблема, жажда славы или надежда на награду, обещанную победителю, — пока было неизвестно.

Приз выбирали очень тщательно, в соответствии с современными вкусами; фото миниатюрной ветряной мельницы из пластмассы было напечатано в газете вместе с объявлением о конкурсе. Поскольку эти сувенирные мельницы, которые, согласно последней моде, могли украсить собой любой дом, редко задерживались на прилавке, — можно было предположить, что стимулом для многих корреспондентов явился именно приз. Однако в УУМ'е, учреждении все-таки с социологическим уклоном, не принято было делать пустые предположения. В первую очередь — принцип научности. Со временем, после того как будут подведены и проанализированы итоги, все станет ясно.

Луклоп был доволен тем, как протекает конкурс. Его глаза энергично поблескивали, когда на утренних совещаниях они сообща отбирали лучшее письмо.

Всем казалось, что особую важность будет представлять письмо, отобранное на десятый, последний день конкурса. Поэтому утро решающего дня прошло в самых горячих дебатах. Все три письма, представленные Армильдой Кассин, в ходе обсуждения были отвергнуты. Возможно, здесь сыграло роль то обстоятельство, что накануне ее письмо было выдвинуто на стенд, как лучшее. Начальник второго отдела с убитым видом села в стороне, безнадежно махнула рукой и предоставила мужчинам грызться между собой.

Письмо, положенное на чащу весов Оскаром, звучало так:

«Дорогой УУМ!

Уже с давних пор я являюсь вашим верным корреспондентом. Я незамедлительно сообщал вам о разных недостатках и высказывал мнение по поводу многих явлений. Вначале я не замечал, чтобы мои письма оказывали влияние на ход вещей. Но теперь, когда я прохожу мимо архитектурного памятника на улице Кабели, душа моя переполняется гордостью. Я дважды обращал внимание УУМ'а на то, что рядом с дверью архитектурного памятника стоит мусорная урна неподобающей формы. Для меня это было невыносимо — деревянная дверь с изящной резьбой и вдруг цементная урна в виде бочки, куда безответственные граждане бросают к тому же мусор. Я был еще ребенком, когда мой отец, архитектор, водил меня за руку к упомянутому памятнику. В связи с этим зданием он сообщал мне разные интересные факты из истории, говорил о несравненной работе старых мастеров-строителей. Теперь, когда мой отец находится на заслуженной пенсии по старости (рабочий стаж — 32 года!) и не может из-за больных ног много двигаться, я часто рассказываю ему о состоянии того или иного здания. Мы оба радовались, когда вышеупомянутая урна у резной двери исчезла.

Сам я работаю на комбинате по изготовлению заборов и в связи с этим хочу обратить внимание уважаемого УУМ'а на тот факт, что пора ввести предписание, требующее окраски заборов только в зеленый цвет. Пусть людей всюду окружают зеленые заборы! Пусть человек везде чувствует себя среди зелени, как на природе!

С уважением

Ваш Мадис Кээгель».

Пярт Тийвиль слушал письмо с кривой усмешкой в уголках губ. Его лиловатые волосы топорщились, как петушиный гребень. В последнее время с его лица не сходило выражение целеустремленности, черты его заострились, и Тийвель стал похож на сошедшего со старинной гравюры мудрого философа, возраст которого определить невозможно. Такая ясность взора, свойственная человеку, в чем-то глубоко убежденному, обычно отпугивает окружающих. Им становится не по себе, они чувствуют себя так, будто провинились. Очевидно, их угнетает, что сами они еще не определились.

Лицо Пярта Тийвеля стало красивее и жестче. Оскар, который украдкой поглядывал на Пярта, должен был признаться себе, что девушкам в возрасте Керту, несомненно, должны нравиться мужчины такого типа. В том возрасте, когда романтические приливы согревают воображение, подобно Гольфстриму, не любят вялых, приземленных типов, предпочитая им личности, живущие таинственной и интенсивной духовной жизнью.

Теперь стал читать Пярт Тийвель.

«Смешно, — начал он, — что люди в эпоху глобальных катаклизмов обращают все больше внимания на случайные мелочи. Человеческий ум заполнен всякой чепухой, затрагивающей в данный момент его „ego“. Замечали ли социологи, что некогда столь высоко ценимые принципы аскетизма и самопожертвования все чаще заменяются культом благосостояния и наслаждения? Неужели ученые, изучающие образ мышления людей, действительно не могут понять, что боевой дух вытеснен из сознания человека, что он уступил место прозаичной апологетике стабильности?..»

В конце письма автор рекомендовал работникам УУМ'а как можно больше исследовать мнения людей по поводу проблем и явлений крупного масштаба.

— Слишком обобщенно, — пробормотала Армильда Кассин и махнула рукой.

— Кто он, собственно, такой? — буркнул Оскар, преданно посмотрев в сторону Луклопа. — И к тому же в этом письме отсутствует положительный элемент, — добавил он через мгновение.

В этот момент Оскар понял, что они с Армильдой Кассин достигли уровня, позволяющего им считаться образцовыми служащими. Быстро и легко привыкнув к Гарику Луклопу, они умели предугадывать решения, которые тот вынесет. Что ж, тем приятнее чувствовал себя начальник УУМ'а, да и все казалось вполне демократичным, если его личная точка зрения выражала как бы совокупность мнений подчиненных. Луклопу казалось, что он не шел вразрез с большинством, и потому он твердо верил в непогрешимость своего поведения.

Когда Луклоп высказался в пользу письма, представленного Оскаром, и приказал вывесить послание Мадиса Кээгеля, как лучшее за десятый день, Оскар почувствовал спокойный и ритмичный стук в висках. Чем бесконфликтнее была среда, тем больше времени оставалось для себя. Правда, это расходилось с письмом, прочитанным Пяртом Тийвелем, в котором звучало беспокойство по поводу равнодушия современного человека. Ну что ж, пусть борются те, у кого нет своих личных проблем.