Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 117

Голос Ирис звучал глухо. Оскару приходилось напрягать слух.

— Уедем из этого города, где нас преследует и А, и Z, и 2,— сказал Оскар, держа Ирис за руку.

— Куда?

— Я возьму билеты на ночной поезд.

— Нарву букет незабудок и помчимся в темноту, — засмеялась Ирис, зубы ее за маской казались зелеными.

— Ты поедешь? — Оскар ждал подтверждения.

— Едва ли, — ответила Ирис и посмотрела Оскару прямо в глаза.

— На несколько дней тебя, может, и отпустят с работы. Инспектор здоровья наверняка найдет на твоей перфокарте что-нибудь такое, что позволит ему выписать бюллетень, — торопливо сказал Оскар, порываясь найти более простой выход в борьбе с мелкими бытовыми препятствиями.

— Нет, — улыбнулась Ирис, чувствуя неловкость, — ей было неприятно, что они разговаривают обиняком.

— Что тебе мешает? — громким шепотом спросил Оскар и весь напрягся.

Ирис взяла Оскара за руку и отвела его в сторону. Она остановилась у железной решетки, защищавшей ствол векового дерева.

— Я не знаю, с чего начать, чтобы все объяснить тебе, — пробормотала Ирис. — Возможно, я не справедлива, но мне кажется, что мы живем в разных плоскостях. Я боюсь, что ты меня не понимаешь.

Это звучало оскорбительно. Оскар хотел было сыронизировать по поводу плохой деятельности своего мозга, однако промолчал.

— Кто знает, может быть, дело во мне. Вдруг моя психика сошла с нормального пути. Я ничего не могу с собой поделать, но меня преследуют какие-то навязчивые представления, которые удерживают меня от подобных шагов. Хотя в тебе и в твоем предложении есть что-то заманчивое.

— Что-то заманчивое, — убитым голосом повторил Оскар. Он хотел крикнуть: я люблю тебя, и в подтверждение своих слов встряхнуть Ирис, чтобы она пробудилась и поняла наконец то большое и неповторимое, чем были наполнены слова Оскара.

Страх показаться смешным удержал его от внезапного порыва.

— Видишь ли, — колеблясь, продолжала Ирис, — изо дня в день я наблюдаю в «Форуме» за одной и той же непонятной картиной. Многочисленный homo sapiens сидит в зале, ест, пьет и смотрит, как другой представитель той же разновидности под музыку раздевается на сцене. Бывают и другие вариации. Однажды вечером двое девиц в зале зверски подрались из-за какого-то парня. Они вынули из сумочек кастеты и колотили друг друга до тех пор, пока их не разняли.

— Крайности, — вставил Оскар.

— Я так не считаю. Скорее условные рефлексы времени. Чувствую себя чужеродным телом в этом сумасшествии. Все во мне восстает!

— Зачем вообще обращать внимание на то, что творится вокруг?

— К сожалению, мы не затворники, — пожала плечами Ирис. — День за днем эта реальность, считающаяся нормальной и незыблемой, впитывается и в нас. Мы начинаем думать, что именно так оно и должно быть. Когда-нибудь дойдем до того, что стыдясь своей старомодности, поспешим утратить индивидуальность. Надо быть начеку, чтоб не попасть в общий поток. Это не легко, так как приятнее скользить по широкой и гладкой дороге стандартных отношений. Серьезные проблемы времени вращаются где-то на самых отдаленных орбитах, и мозговые клеточки нуждаются в усилителях, чтобы понять эти проблемы и проникнуть в их суть. Уж лучше будем тогда лелеять свое серое вещество на пуховых перинах чувственности и восхищаться при этом безупречной работой своего пищеварения.

Оскар открыл было рот, но не проронил ни звука.

Ирис засмеялась. Она подняла маску на лоб, теперь ее глаза стали таинственно зелеными, но губы обрели естественную окраску, и слова уже не звучали глухо.

— Хочешь сказать, что я нахожусь между двух огней. До проблем не доросла, а от удовольствий жизни отказываюсь с пуританской ограниченностью, — насмешливо произнесла Ирис.

— Нет, я хотел сказать, что протест путем умерщвления собственных чувств так же бессмысленен, как и крик в вакууме.

— Пусть будет так. Знаешь, я ясно представляю себе, как мы проведем ночь в гостинице соседнего города. Выберем какой-нибудь подходящий образец из фильма или мысленно перелистаем прочитанную книгу и отыщем там подходящий вариант. Затем постараемся быть чуть-чуть более безумными, чтобы индивидуализировать увиденное и прочитанное. Результат зависит от нашего актерского дарования. Но такого рода сцены столь прочно закодированы в нашем мозгу многочисленными примерами, что едва ли мы сможем превзойти их.

Ирис на мгновение умолкла.

— Последует небольшое разочарование. Никому не хочется признавать свою бездарность. Затем начинают искать новую возможность в надежде обрести себя в обществе другого партнера, чтобы еще раз проиграть на шарманке старую мелодию.

— То, что ты говоришь, ужасно.

Ирис пожала плечами. Она осторожно оперлась рукой в красной перчатке о решетку, опоясывающую старое дерево, стараясь, чтобы незащищенное место ладони не коснулось холодного металла.

Оскар хотел спросить у Ирис, зачем она напрасно обольщала его, но, побоявшись снова сказать не то, промолчал. Мгновением позже лицо его вспыхнуло — он понял, насколько банально и смехотворно прозвучал бы его вопрос. Как будто он относился к неповторимым минутам, проведенным с Ирис, как к потерянному времени. Именно так, как сказала Ирис: homo sapiens хочет сидеть, есть, пить и смотреть, как другой представитель той же разновидности раздевается. Кулисы его не интересуют. У него нет ни желания, ни времени проникнуть за них.

— Постараемся все-таки забыть эти условные рефлексы времени, — сказал Оскар, измученный словами Ирис и своими мыслями.

Невозможно было представить, что через мгновение Ирис уйдет, железная дверь «Форума» распахнется и поглотит ее.

— Я верю, — мягко сказала Ирис, — я почти верю, что твое отношение ко мне в какой-то степени необычно для нашего времени. К сожалению, из всего этого ничего не выйдет. Мы заранее отравлены тем, что мы знаем.

Время Ирис вышло. Нервно посмотрев на часы, она потащила Оскара к железной двери «Форума».

— У нас установили для опаздывающих зловонную западню. Потом целый день жутко пахнешь. Все боятся как огня этого ящика с пульверизатором, который висит на стене. Стоит только опоздать, как эта штуковина начинает брызгать в тебя зловонной жидкостью. А обойти этот ящик никак нельзя.

Когда они подошли к входу, железная дверь с глазками раздвинулась. У Ирис уже не было времени сказать Оскару еще что-то. Она махнула ему рукой и поспешно рванула вниз забытую на лбу зеленую пластиковую маску. Оскар инстинктивно хотел последовать за ней, но половинки железной двери с легким шорохом сомкнулись перед самым его носом. Оскар попытался заглянуть в один из глазков, но ничего не увидел. Вероятно, в них были вставлены толстые оптические стекла.

Рассеянно копаясь в груде писем, он стал по цвету сортировать конверты, идущие под гильотину. Жалобы и заявления были неинтересными. Из пачки синих конвертов он попробовал построить карточный домик. Чтобы его сооружение не рухнуло, он подбирал конверты по размерам, и вскоре три этажа были готовы. Оскар дунул на карточный домик, но тот устоял против ветра. Когда Оскар принялся размахивать газетой, имитируя бурю, зазвонил телефон: Ирис?

Оскар потянулся к трубке, и конверты рассыпались по столу и полу.

— Оскар, образумься, — умоляюще произнесла Агне, ее голос звучал как из-под земли.

— Ты что, уже в преисподней? — с издевкой спросил Оскар. Собственные слова показались ему чрезвычайно остроумными.

Агне не рассмеялась.

— Вечером придут гости, — сказала она робко.

— Хорошо, — нехотя промямлил Оскар и повесил трубку.

Ему стало жаль Агне, которая старалась, чтобы их совместная жизнь хоть внешне оставляла хорошее впечатление. А может быть, Агне все еще любит его? Оскар должен был признаться себе, что такая мысль давно не приходила ему в голову. «Оскар, образумься», — повторил он про себя слова Агне.