Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 57

— «Настанет час, и пред тобой над звездами забрезжит небо, и все исполнится, чего ты ждал, надеялся на что. И все, что в муке нес ты здесь, и что терпел, навеки ты отринешь от себя…»

Бенита, шевеля губами, старалась подпевать, однако не слышала собственного голоса. Судорога сжала ее голосовые связки, и горло саднило.

Песня была тягучей, от дубового гроба исходил запах свежевыдубленной кожи. Бениту качнуло. Она незаметно отошла к окну, протянула руку к лимонному дереву и оторвала от него листок. Размяв его в пальцах, Бенита поднесла руку к лицу и широко раздула ноздри, стараясь вдохнуть в себя освежающий лимонный запах. От пряного аромата чуть-чуть стало легче. Голова немного прояснилась, но сразу же дала себя почувствовать усталость в ногах. И хотя в парадной комнате рихваского дома царило траурное и благоговейное настроение, Бенита ждала лишь одного — окончания церемонии, потому что силы ее были на исходе. Она готова была сразу, все равно где, свернуться в клубок, подобно собаке, и заснуть.

Бенита судорожно держала открытыми веки и не отрывала глаз от пастора. Она скорее видела, чем слышала, что слуга божий о чем-то говорит — слова не доходили до сознания Бениты. Пастор был словно в тумане, он куда-то исчезал, затем снова появлялся в поле зрения. Губы человека в таларе безостановочно шевелились, но слова, казалось, вылетали из раскрытого окна, подобно мыльным пузырям. Бените хотелось повернуть голову и взглянуть на лимонное дерево, чтобы увидеть, оседает ли часть пузырей на листьях и ветках, но она побоялась это сделать. Ей казалось, что если она потеряет пастора из виду, то заснет раньше, чем успеет перевести взгляд на зеленые ветки.

Внезапно в ушах Бениты зашумело. Шум превратился в грохот, как будто в мозгу у нее заработали какие-то моторы. Посторонний звук усиливался, словно койгиский Арвед въехал на своем тракторе в парадную комнату дома, стремясь оглушающим грохотом пробудить к жизни безвременно ушедшего хозяина.

Бенита напрягалась, чтобы стоять прямо, она собрала все свои силы, стараясь не поддаться этому обману чувств. Что-то случилось и с ее зрением. Язык у пастора перестал двигаться, пастух человеческих душ посмотрел в сторону, мельком оглянулся назад, на приоткрытую дверь, которая вела в проходную комнату. Чего это он ерзает, неужели и у. него шумит в ушах?

Бенита незаметно повела глазами, пытаясь сосредоточить взгляд на более спокойной точке. Это оказалось болезненно, веки словно были забиты песком. Бенита снова поднесла к лицу лимонный лист, и снова терпкий запах упрочил ее связь с внешним миром. Правда, шум в ушах не прекратился, но теперь Бенита совершенно четко видела угол, где стояла печь, с которой местами слезла побелка. На печи стоял холщовый мешок. Бенита попыталась вспомнить, что могло находиться в нем. Она строила всякие предположения, удивляясь своей слабой памяти, но скоро вспомнила, что из года в год на печи хранят сушеные яблоки.

Хотя память как будто бы и восстановила свои способности, однако шум в ушах продолжался. Это обстоятельство серьезно встревожило Бениту. У нее появилось желание сильно тряхнуть головой, чтобы освободиться от назойливого звука, как от попавшей в ухо воды. Но она находилась на богослужении и должна была держать себя в руках.

Кто-то толкнул Бениту, и она снова почувствовала в теле болезненную усталость. Бенита сделала шаг в сторону, чтобы удержать равновесие, и в этот момент ее взгляд, подобно камню, скользнул с печи вниз — Бенита увидела, что люди вокруг нее засуетились.

Только Минна, которую усадили в углу на стул, оставалась ко всему безучастной. Бенита, увлекаемая к выходу потоком толкающихся людей, нечаянно задела бедром угол гроба. От сквозняка свечи, стоявшие в изголовье Йоосепа, погасли.

Странно, что люди после окончания службы так спешат выйти. Обычно пастор, закончив церемонию, на несколько минут застывает в благоговейной позе, теперь же и он исчез из комнаты.

Шум в ушах Бениты не стихал.

Очевидно, это было каким-то обманом чувств, иначе Бенита слышала бы, что говорят люди. Но люди безмолвно топтались перед дверью, толкая друг друга, чтобы поскорее выйти.

А вдруг койгиский Арвед все же приехал на своем тракторе?

Бенита, вздрогнув, остановилась. Ей наступили на пятку. Бениту внезапно осенило, что она не сказала односельчанам, когда будут хоронить Йоосепа.

Этого ей не простят.

Грохот продолжал сверлить мозг, словно вместо головы у нее была каменная глыба, в которой надо просверлить гнезда для взрывчатки. Может ли человек в таком состоянии думать о том, как отнесутся к ее поступку соседи?

Но почему никто не разговаривает? Хозяйка Рихвы пыталась заглянуть кому-нибудь в лицо, но беженцы стояли к ней спиной.

Шум, подобно бураву, все глубже и глубже всверливался в мозг. Казалось, что череп раскалывается, невыносимо ломило виски.

Толпа людей, уже было миновавшая проходную комнату, застряла в дверях кухни. Кто-то отпихнул ногой стоявшую перед очагом корзинку с картофелем и колоду для рубки хвороста. Упавшая набок колода покатилась к плите и застряла в маленьком углублении. Никто не удосужился поставить ее на место. Колоду отпихнули в сторону, и она снова покатилась под ноги входившим в кухню.

Все это происходило в полном молчании.

Бенита хотела остановиться и вернуться в горницу. Но ее увлекли вперед, к выходу.

Во дворе люди повели себя совсем уж странно. Никто не остался стоять на открытом месте, все рассыпались в разные стороны — кто в хлев, кто за живую изгородь, словно люди играли в прятки.

Бенита стояла одна посреди двора, зажав уши руками. Однако, несмотря на это, в ее голове продолжал сверлить бурав, острый как игла.

Затем все стало ясно. Из-за угла риги начали выползать танки.

Руки Бениты упали.

Танки неудержимо ползли вперед. Первый уже миновал липы. Рига, заслонявшая участок дороги, ведущей к мосту, снова казалась огромным чудовищем, чрево которого все время что-то выбрасывало из себя.

Не так давно казалось, будто из этого деревянного строения с гонтовой крышей выходило все молочное стадо Эстонии. Теперь же складывалось впечатление, будто все военные машины на гусеничном ходу сосредоточились внутри риги, чтобы с адским грохотом одна за другой выползать оттуда.

Первые рокочущие танки достигли дорожного мостика, а из-за риги, громыхая, шли все новые и новые чудовища.

Бенита попыталась сосчитать их. Это желание было совершенно машинальным, точно так же ребенком она пересчитывала лошадей, ожидавших своих хозяев у коновязи перед кладбищем.

Она сбилась со счета.

Может быть, танки потому казались такими устрашающими, что здесь, на этой узкой и пыльной ленте дороги, никто никогда раньше не видел их!

Выставив далеко вперед стволы орудий, страшные военные машины упорно шли и шли. На мгновение Бените померещилось, что один танк остановился. И тут же в сотрясающемся от грохота мозгу возникла страшная картина: сейчас повернут короткие приземистые башни, направят стволы орудий на Рихву и огонь сотрет с лица земли все хуторские строения и уничтожит людей.

Взгляд Бениты невольно перескочил с жилого дома на амбар, зацепился за конюшню и хлев и отыскал за кустами сирени баню, словно стремясь удостовериться, что Рихва еще не превратилась в прах.

Кулливайнуская Меэта подошла к Бените и потянула ее к живой изгороди. Бенита вырвалась из объятий Меэты. В ней вдруг вскипела злость. Движения хозяйки Рихвы были более чем резки, когда она оттолкнула от себя Меэту. Прихрамывая, приближался Молларт. Он подошел к Бените, посмотрел ей в глаза, покачал головой, губы его шевелились — он тоже пытался уговорить хозяйку Рихвы уйти куда-нибудь с ровного места.

Бенита смерила его долгим взглядом, ей не хотелось ничего объяснять ему. Глаза увлажнились сами собой. Молларт отошел, и Бенита почувствовала, что сейчас заплачет. Наконец-то она хоть смоет с век застрявший в них песок.

Танкам все еще не было конца. Из-за сарая выползали все новые машины. Не могли же они просто так миновать Рихву, хоть один-то раз должны были пальнуть по хутору. Бените казалось, что они непременно выстрелят, она нетерпеливо ждала, в ней проснулся нездоровый интерес, ей захотелось увидеть, как разрушают, давят, сметают с лица земли. Ей было безразлично, что будет с ней, с Робертом, со всеми беженцами, с отцом и Минной. В ней не оставалось сейчас ни капли жалости, в этот момент она была до мозга костей человеконенавистницей, она ждала и не могла дождаться, терпение ее лопалось — когда же, когда же, наконец, это произойдет!