Чертоцвет. Старые дети
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 50

Ява села на ступеньках баньки и посмотрела в сторону болота. Все там — птицы и ямины, кусты и деревья — было еще под серым ночным покрывалом. Днем по эту сторону темного Иудина острова можно было уже заметить зеленую дымку, в болотных лужах отражалась небесная синь; ночные же тени снова превращали весну в осень, и ушей касался тихий шелест жухлой травы. И хотя яблони за россаским домом уже зацвели, сердце болота еще долго оставалось холодным.

Ява поправила на плечах большой платок, сжалась в комочек, так что теплая бахрома платка укутала ноги, и внезапно почувствовала облегчение от сознания того, что может поразмышлять сама с собой. Последнее время Ява стала замечать, что устает от людей. В те дни, когда злая ворчливость старухи брала в ней верх, она уходила на Иудин остров. Однако ей недолго удавалось посидеть там на камне в одиночестве. Яак, не спускавший с нее глаз, шел следом. Чуть ли не насильно он уводил Яву назад, к баньке. А ведь Ява не была ни беспомощной, ни дряхлой, ничего страшного с ней случиться не могло. Почему Яак боялся за нее? Ведь он единственный из десяти не знал даже того, что мать Явы когда-то давным-давно приняла яд и легла под ели. А может, тревоги и заботы предков через кровь передаются потомкам и это сильнее всяких слов?

Яак не мог заметить, что Ява еще до петухов выбралась из дома.

Всю ночь ее душил запах пороха.

В эту ночь Ява впервые ощутила присутствие домового. Других — как животных, так и людей — эти обидчики донимали довольно часто. Однажды они совсем извели молодую лошадь, та даже корм перестала брать. Шерсть у нее выпала, ребра торчали, шкура обвисла. Хоть рой для нее яму. В полном отчаянии Матис вечером привязал к спине животного гребень для расчесывания льна — старая народная мудрость не с потолка взялась, — и лошадь удалось спасти. Домовому не понравилось топтаться по острым зубьям гребня. Больше таких неприятностей не происходило. Над дверью риги Матис на всякий случай прибил и чучело совы. Теперь за животных можно было не беспокоиться.

Но со скотиной приключались и другие несчастья, тут уж человеческая мудрость была бессильна. Как узнаешь наперед, что отел у коровы будет неблагополучный? Хождение по болотам всегда изнуряло животных, ну, а с этим делом у них обстояло как и у людей — один может вынести больше, другой меньше.

Земля была мерзлой, когда теленок околел. Матис отнес его на болото и опустил в ямину, под ледяную корку.

Какими бы крепкими ни. казались снаружи россаские постройки, а с хлевом было вечное горе — то ясли, то закутки для свиней норовили вот-вот развалиться. И действительно, вскоре случилась беда — одна из россаских свиней вырвалась из закутка, выбежала во двор и, почуяв запах падали, направилась к болотной ямине, там она, проломив тонкий лед, провалилась и утонула.

Это была досадная история, у свиньи остались поросята. Якоб бушевал, потрясал кулаками и орал на все болото — грозился стереть с лица земли баньку с ее обитателями.

Те домовые, что не давали покоя людям, были порождением самих людей, и тут ни гребни для расчесывания льна, ни перья совы не могли уберечь от беды.

И надо было Якобу так злобно орать?

Вчерашний вечер был слишком спокойным, благодатная тишина разлилась над Россой, в небе — ни облачка. Не отдавая себе отчета почему, Ява вдруг насторожилась. Что-то должно было случиться. Природа словно восстала против внутренней тревоги Явы и уговаривала ее: расслабься, что может быть прекраснее для глаза, чем яблоневый сад в цвету? Ява сидела на скамейке перед банькой, держа на коленях Леэниного мальчугана. Тепло детского тела проникало сквозь передник и тонкую, как бредень, юбку. Маленькие ручонки покоились на узловатых пальцах Явы, и она вдруг ощутила, как по жилам ее ссохшихся рук с новой силой потекла кровь.

Вот тогда-то это тихое и теплое мгновение переломилось, подобно палке, и щепки встали торчком.

Из ворот во двор Россы, опираясь на палку, вошел мужчина. Ява помедлила, прежде чем поднести ладонь к глазам и взглянуть на пришельца. Она притворилась равнодушной, словно хотела обмануть двух братьев — спокойствие и неведение. Солнце било в глаза путнику, лицо его отсвечивало красным. Кто-то когда-то сказал: на закате солнца рождаются ленивые дети, с наступлением сумерек бродяги ищут кров. Эти слова почему-то запали Яве в душу.

Посреди россаского двора мужчина остановился. Он медленно повернулся, посмотрел на болото, смерил взглядом постройки и концом палки ощупал ступеньку крыльца.

Путник снял с головы шапку, забыв пригладить ‘взъерошенные редкие волосы. Тощая котомка словно сама собой соскользнула с плеча. Должно быть, этот человек пришел издалека, раз он поспешил освободиться от такой легкой ноши.

Ява взяла ребенка Леэни на руки и встала со скамьи. Она узнала путника. Ява прижала мальчика к груди. В жизни у нее бывали неожиданности и пострашнее, ни к чему было так сжимать ребенка, ища опоры.

Перед крыльцом россаского дома стоял Нестор.

А может, этот обтрепанный, жалкий человек был всего лишь смутным подобием прежнего Нестора?

Неопределенного цвета одежда висела на его исхудавшем теле, костлявая рука, опирающаяся на палку, подрагивала, а обмотанные тряпьем ноги подгибались.

Ява закусила губу, но зубы, очевидно, затупились, и она не почувствовала боли. Ей хотелось крикнуть, но она опять держала на руках ребенка и поэтому вынуждена была сдержаться. Ей хотелось уцепиться за Нестора, а руки были заняты. Только у сердца была своя воля — и оно колотилось, как бешеное. Так, молча, не проявляя никаких признаков душевного волнения, разглядывала Ява своего почти забытого сына.

Вскоре россаская семья и семья из баньки собрались во дворе. Мать и сын стояли друг против друга, остальные в сторонке. И только Яак медленно придвигался, Ява чувствовала на своем затылке его дыхание — это был безмолвный вопрос: зачем пришел к нам этот чужой человек?

Яве стало страшно, когда она подумала: вдруг так и не удастся втолковать Яаку, что Нестор его сводный брат.

С другими было проще. Нетерпеливая Леэни уже дергала Якоба за рукав и шепотом расспрашивала о пришельце. Секундой позже она широко раскрыла глаза и протянула вперед руки, чтобы взять у Явы ребенка. Ионас жадно следил за своим дядей — он, блудный сын, хотел знать, с каким лицом возвращаются другие блудные сыновья в свой отчий дом. Глаза Ионаса блестели, уголки рта дрожали — бедный мальчик, слабенький, с сожалением подумала Ява. Того и гляди, еще спросит у Якоба: замочены ли розги? Или Нестора ждет дубинка? Хорошо, что среди собравшейся на россаском дворе родни не было Хелин. Дочь, никогда не видевшая своего отца, могла бы выкинуть что-нибудь несуразное. Ей по горло надоело быть батрачкой на хуторе, и она пошла служить на скотоводческую мызу. Наведываясь домой, Хелин имела обыкновение задавать Яве каверзные вопросы: «Меня что, в омуте нашли? Или вылезла из-под каменной шубы Иудина острова?» — «Будто ты сама не знаешь», — успокаивала Ява свою златокудрую внучку. «Но почему у меня тогда нет близких?» — упрямо спрашивала Хелин, словно нарочно хотела уязвить этим Яву, которая вскормила ее грудью.

И все-таки она была права. Кроме глухонемого Яака, которого девочка считала братом, около Хелин не было никого из молодых. Деревенские девчонки почему-то не находили с ней общего языка, а парни боялись ее. Ява страшно рассердилась однажды, услышав, что говорили за спиной Хелин. Парни якобы сказали, что златокудрую из баньки нельзя водить на сеновал — от ее волос сено загорится.

Ява догадывалась, что жители Медной деревни чувствуют беззащитность сиротки Хелин. Может быть, издеваясь над Хелин, они мстили всему Явиному роду, носившему на себе сатанинскую отметину?

Обитатели болотного берега молча стояли вокруг сникшего Нестора. Оправившись от первой оторопи, они принялись что-то бессвязно бормотать. Ява огорчилась — никто из них не проявил большой и открытой радости. И Якоб, и Леэни пытались изобразить на своих лицах. улыбку, но радушие это было неискренним. На их лицах читалось совсем иное: взгляды, брошенные друг на друга, были как бы продолжением расчетливых и трезвых мыслей, суть которых никакая деланная улыбка скрыть не могла.