Чертоцвет. Старые дети
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 54

Россаские клены, вязы, ели и липы шумели и стонали, ворота скрипели, словно каждая мертвая жердь норовила сгорбиться, чтобы концы ее выскользнули из паза.

Якоб размотал веревку, трое мужчин ухватились за нее и, шатаясь от ветра, направились через Долину духов к церкви.

Школа стояла под боком у церкви. Средняя дочь Якоба и Юстины — Юула, как и другие дети, сидела в этот день на школьной скамье.

Возможно, Якоб причислял и себя к тем неудачникам, в появлении которых на свет он накануне вечером упрекнул Яву?

Со времен пожара в Медной деревне несчастья преследовали Якоба, подобно стае голодных волков. Юстина слегла с тяжелым недугом и умерла. Иудин остров обманул надежды Якоба. Ионас хотел отречься от Россы. Не говоря уж о всяких других, мелких неприятностях. Вложив душу в камни, Якоб забросил работу на хуторе — лишившиеся заботы поля не плодоносили, стадо не множилось, и в дом волей-неволей норовила прокрасться нужда.

Когда спустя два года после смены столетия в Медной деревне появился землемер, чтобы точно обозначить границы хуторов, Якоб вывернул наизнанку свои пустые карманы и сказал: пусть, мол, делают с россаскимн землями что угодно. Хороший россаский покос, находившийся в излучине реки, оказался под угрозой — другие хозяева в Медной деревне стремились за счет Якоба передвинуть свои межи. Тогда Матис из своих денег дал землемеру пятьдесят рублей, чтобы все осталось по-прежнему.

Лишь на одном том, чтобы все оставалось как было, землемер отхватил солидный куш. Ни один хутор в Медной деревне не отвертелся от взятки. Хозяин Виллаку вместо денег дал землемеру целую свинью, у Якоба же в то время в загончике были лишь жалкие поросята. Иной раз так все вкривь и вкось пойдет, что у человека, кроме голого желания, ничего за душой не остается.

Стоя в тот день, когда разыгрался ураган, у ворот и держась рукой за столб, чтобы ветер не унес ее, Ява недолго думала обо всех этих вещах. Если бы деревья не гнулись так отчаянно, что верхушки их чуть ли не подметали землю, она бы залезла куда-нибудь повыше, чтобы увидеть, как мужчины возвращаются назад, ведя за руку Юулу.

Уже было темно, когда они добрались до Россы. В ноябре светлое время воробьиным шагом измеряется. И тем не менее жителям болотного берега показалось, что они прождали не одну долгую ночь.

В тот вечер все они собрались в россаской избе и бессознательно придвинулись поближе к столу, на середине которого горела свеча. Из оконных и дверных щелей в избу задувал такой ветер, что пламя на фитиле плясало.

Тревога улеглась, и это сблизило в тот вечер россаскую семью с обитателями баньки. Юула сидела на руках у Якоба и, когда ветер завывал особенно громко, прятала голову отцу за пазуху. Девочка в который уже раз принималась от начала до конца рассказывать, что произошло в этот день. Крыша школьного здания разломилась по гребню, и обе половинки, рухнувшие вниз, словно отлетевшая обложка книги, закрыли окна и двери. Ветер врывался сквозь разверстый потолок, стены дрожали. Дети сидели в темной комнате тихо, как мыши, учитель ходил между скамейками и гладил каждого по голове. Успокоив таким образом детей, он запел.

Юула считала, что стены только потому и не обрушились, что песня, лившаяся изнутри, как бы противостояла силе ветра и тяжести крыши. Кроме Якоба с Ионасом и виллакуского Наана, спасать детей пришли и батраки церковной мызы. Одну половину крыши разрубили топорами. Таким образом освободили дверь, и ребята смогли выйти.

Больше всего пострадала от бури церковь. В течение нескольких последующих дней, хотя ветер давно уже стих, никто не отваживался приблизиться к храму божьему. Ураган забросил шпиль башни на крышу церкви и расщепил ее. Что, если стоявшее много столетий здание развалится? Однако ничего страшного не произошло, люди успокоились — в старое время умели складывать прочные стены и своды. Стены церкви стояли неколебимо. Поломанные балки и жерди, сбитые ураганом в кучу, не смогли обрушить своды. Постепенно обломки крыши и шпиля люди стали сносить вниз. Лишь одна загадка мучила их — даже мороз по коже продирал, — куда подевался золотой шар? Веками он находился на макушке шпиля под ногами у петуха и, невзирая на тучи на небосводе, сиял над округой, как собственное солнце.

Поиски не принесли никаких результатов. Новые, более страшные события вытеснили золотой шар из памяти и мыслей людей. Лишь спустя год, на следующую осень, какой-то любопытный мальчуган приметил, что в сводчатом подвале, за церковью, в том месте, где лежали свезенные с окрестных полей черепа, что-то блестит.

В тот вечер урагана, в россаской избе, когда спасенная Юула примостилась у Якоба на коленях, а Юстина, поддерживаемая своим вновь обретенным сыном, вышла из задней комнаты, чтобы посидеть в кругу семьи, больная хозяйка Россы повернулась к мужу и сказала:

— Якоб, переломи свою палку. Это сатана посеял в душе Ионаса семя, оно пустило там ростки и расцвело пышным цветом.

Ява потом не раз вспоминала слова Юстины.

Только после того, как легкий гроб Юстины вынесли со двора и поставили на дроги, Ява начала смутно догадываться о смысле ее слов.

Под взглядом жены Якоб спрятал глаза — прощение порой труднее принять, чем наказание и гнев.

Наутро Ява увидела, как Якоб кинул свою дубинку в кучу мусора, однако не сломал ее. Он будто и послушался Юстины, однако все же не до конца.

Ява должна была признаться себе, что не только Нестора, но и других своих детей она как следует не знала.

Когда стали гореть имения, Якоб с жаром говорил каждому о вековых страданиях эстонского народа и о том, что власти баронов надо положить конец. Однако сам он факела в руки не взял и не примкнул к восставшим мужикам. Ява догадывалась, как в эти смутные времена, когда горизонт то там, то сям полыхал красным, Якоб словно разрывался надвое. Ни у той, ни у другой его половинки не было ни жизни, ни радости. В те дни он даже на Леэни покрикивал.

К тому времени у Леэни вырос живот. Когда стали жечь имения, она пошла избавляться от ребенка. Если б кто-либо мог тогда предвидеть, сколько людей вскоре погибнет, — возможно, Леэни и сохранила бы жизнь своему ребенку?

Без милосердия род человеческий может исчезнуть с лица земли.

Бывает — одного пожалеешь, другому воткнешь жало в грудь; Леэни не хотела сделать Юстину посмешищем перед смертью. Болтовня болтовней, но никто не смог бы положа руку на сердце поклясться, что у россаского Якоба одновременно две жены и от каждой дети.

На стенах сгоревших зданий уже успели вырасти сугробы, когда одним ясным зимним утром в Медную деревню привезли пушку и поставили на краю Долины духов. Жерло пушки, казалось, смотрело разом на все хутора, где бы они ни стояли — на севере, юге, востоке или западе. Как будто там, на поле, притаился зверь — туловище его неподвижно, а зрачок бегает и подстерегает добычу. Долина духов с незапамятных времен была проклятым местом, словно навлекавшим на себя кровь и резню.

От страха и ужаса жители Медной деревни готовы были спрятаться под землю. Но земля замерзла, болотные ямины сковало льдом, и спрятаться было негде. Двоюродный брат Леэни и Юстины, не в одном месте поджигавший имения, пришел в Россу в простодушной уверенности — хутор отдаленный, наверное, здесь можно будет укрыться. Но глаз пушки охватывал всю белую равнину, каждый воробей, не говоря уже о человеке, был на счету.

Все же Матис нашел хороший выход. Он повел парня кружным путем, через дальний лес и заросли кустарника, к Иудину острову. Теперь эти взорванные на рубеже столетий каменные ямы пригодились как нельзя лучше. Там, под занесенной снегом крышей из еловых ветвей, двоюродный брат Леэни и Юстины на какое-то время нашел убежище.

События в Долине духов развивались своим чередом. Однажды прогремел пушечный выстрел, снаряд упал на поле и взметнул в небо комья земли, камни и снег. Народ Медной деревни был предупрежден: пресмыкайтесь, будьте покорными — а не то в какой-нибудь из ближайших дней любой хутор может быть превращен в прах. Глаз пушки и днем и ночью стерег мышей, людей и дома этих краев. В те тревожные времена Ява думала: сколько страха может вместить в себя человеческое сердце? Из поколения в поколение их без конца запугивали, били, добиваясь покорности. Ява считала, что сердца людей давно переполнились кислой, как клюква, кровью страха, только надави — и лопнут.