Истории жизни (сборник) - Гавальда Анна - Страница 6

Иногда жизнь просто великолепна…

Буря, коровье бешенство, Европа, охота, мертвые и умирающие… В какой-то момент Пьер спросил:

– Скажите, Марсель, вы помните моего брата?

– Кого? Поля? Конечно, я помню этого маленького грязнулю… Сводил меня с ума, свистел на все лады. На охоте дурачил меня, как хотел! Изображал птиц, которые у нас даже не водятся! Маленький негодяй! А собаки-то как бесновались! Да уж, как вспомню… Хороший был мальчуган… Часто приходил в лес с отцом… Все хотел увидеть, требовал, чтобы ему все объясняли… О-хо-хо… Сколько же вопросов он задавал! Заявлял, что будет учиться, чтобы потом работать в лесу. Помню, отец ему говорил: «Но тебе и учиться не нужно, мальчик мой! Разве учителя знают больше меня?» А он отвечал, что хочет увидеть все леса на свете, посмотреть нашу страну, прогуляться от Африки до России, а потом вернуться сюда и все нам рассказать.

Пьер слушал, тихонько кивая: ему хотелось, чтобы Марсель все говорил и говорил.

Мадам Марсель встала и вышла, а вернувшись, протянула нам блокнот с рисунками.

– Вот это маленький Поль – я так говорю, потому что он тогда был совсем маленьким, – подарил мне однажды, чтобы отблагодарить за оладьи с акациевым сиропом. Смотрите, это он моего пса рисовал.

Она перелистывала страницы, и мы восхищались изображениями маленького фокстерьера, явно ужасно избалованного и капризного.

– Как его звали? – спросила я.

– У него не было имени, мы просто все время говорили «Куда он подевался?», потому что он все время исчезал… Потому и погиб… Ох… Как же мы его любили… Даже слишком, даже слишком… Давненько я не смотрела эти рисунки. Стараюсь их подальше держать, слишком много любимых покойников с ними связано…

Рисунки были чудесными. «Куда он подевался» был фоксиком шоколадного цвета с длинными черными усами и густыми бровками.

– Его пристрелили… Пугал браконьеров, дурачок…

Я встала, надо было возвращаться, пока окончательно не стемнело.

– Брат умер из-за дождя. Потому что его командиры слишком долго держали его под дождем. Представляешь?

Я ничего не ответила, глядя под ноги и стараясь не ступить в лужу.

Девочки отправились спать без ужина. Переели конфет.

Бабар покинул Старую Даму. Она осталась одна. Она плачет: «Когда же я снова увижу моего маленького Бабара?»

Пьер тоже выглядит несчастным. Он долго оставался у себя в кабинете – якобы искал рисунки брата. Я приготовила ужин – сварила спагетти к потрошкам, приготовленным Сюзанной.

Мы решили уехать на следующий день, после полудня. Итак, я в последний раз суетилась на этой кухне.

Я ее очень любила, эту кухню. Бросила макароны в кипящую воду, проклиная свою чувствительность. «Я очень любила эту кухню…» Эй, мамаша, найдешь другие…

Я ругала себя, а к глазам подступали слезы… Полный идиотизм.

Он положил на стол маленькую акварель. Читающая женщина, вид со спины.

Она сидела на садовой скамейке. Чуть наклонив голову. Возможно, она не читала, а спала или мечтала.

Дом был узнаваем. Ступеньки крыльца, скругленные ставни и белая глициния.

– Это моя мать.

– Как ее звали?

– Алиса.

– …

– Это тебе.

Я хотела возразить, но он сделал большие глаза и приложил палец к губам. Пьер Диппель – человек, который не любит, когда ему возражают.

– Вы всегда требуете полного подчинения?

Он меня не слушал.

– Кто-нибудь когда-нибудь осмеливался вам возражать? – добавила я, ставя рисунок Поля на каминную доску.

– Не кто-нибудь. И всю жизнь.

Я прикусила язык.

Он встал, опираясь на стол.

– Ладно… Что выпьешь, Хлоя?

– Чего-нибудь веселящего.

Он поднялся из погреба с двумя бутылками, прижимая их к груди, как младенцев.

– «Шато Шас-Сплин»[4]… Очень к месту, согласись… Именно то, что нам нужно. Я взял две – одну для тебя, другую для себя.

– Вы с ума сошли! Надо оставить их для более торжественного случая…

– Более торжественного, чем что?

Он пододвинул свой стул поближе к камину.

– Не знаю… Чем я… Чем мы… Чем этот вечер.

– Но сегодня по-настоящему торжественный случай, Хлоя. Я приезжаю в этот дом с самого детства, я тысячи раз ел на этой кухне, и уж поверь – умею распознавать торжественные случаи!

Ох уж мне этот самодовольный тон…

Повернувшись ко мне спиной, он замер, глядя на огонь.

– Хлоя, я не хочу, чтобы ты уходила…

Я вывалила макароны в дуршлаг. Сверху упала тряпка.

– Вы мне действуете на нервы. Говорите бог знает что. Думаете только о себе. Это утомительно. «Не хочу, чтобы ты уходила». Ну зачем вы говорите мне подобные глупости? Хочу напомнить, ухожу не я… У вас есть сын, помните? Большой мальчик. Так вот, это он ушел. Он! Вы не в курсе? О-о, как глупо. Подождите, я вам расскажу, это очень забавная история. Итак, это было… А когда это было? Впрочем, не важно. Адриан, ваш замечательный Адриан, на днях собрал чемоданы. Поставьте себя на мое место – я удивилась. Я, между прочим, была женой этого парня. Знаете – женой, той удобной вещью, которую повсюду таскают за собой и которая улыбается, когда ее целуют. Итак, я удивилась. Представьте себе… вот он стоит с нашими чемоданами перед лифтом и ноет, глядя на часы. Он ноет, потому что нервничает, бедный цыпленочек! Лифт, чемоданы, благоверная и самолет – какая головоломка! Ну конечно, он не может опоздать на самолет – в самолете его ждет любовница! Знаете, любовница – это такая нетерпеливая молодая женщина, которая немножко действует вам на нервы. Так что времени на семейную сцену нет… Ну нет – и все тут… И потом, это так пошло. В семье Диппелей вас разве этому не научили? Крики, сцены, эмоции – это вульгарно. У Диппелей правило – never explain, never complain[5]. Вот в этом есть класс, это совсем другое дело.

– Хлоя, прекрати немедленно!

Я плакала.

– Вы сами-то себя слышите? Слышите, как вы со мной говорите? Я ведь не собака, Пьер. Не ваша собачонка, Пьер, черт вас побери! Я отпустила мужа, не выцарапав ему глаза, просто закрыла тихонько дверь – и вот я здесь, перед вами, с моими дочерьми. Я вроде неплохо держусь. Держусь, понимаете? Понимаете, что означает это слово? Разве кто-нибудь слышал от меня вопли отчаяния? Так не давите мне на психику. Вы не хотите, чтобы я уходила… Ох, Пьер… Вынуждена буду не подчиниться вам… Боже, мне так жаль… Как жаль…

Он схватил меня за запястья и сжал изо всех сил. Не давая мне шевельнуться.

– Отпустите! Вы делаете мне больно! Вы все, все ваше семейство делаете мне больно! Отпустите меня, Пьер.

Едва он ослабил объятия, как я уронила голову ему на плечо.

– Все вы делаете мне больно…

Я обливала слезами его шею, забыв, как ему, должно быть, неприятно, ведь он никогда ни к кому не прикасался… Я плакала, время от времени вспоминая свои спагетти: если я не солью воду, есть их будет невозможно. Он все повторял «Ну-ну, ну-ну…» И еще: «Прости меня…» И еще: «Я тоже очень переживаю…» Он не знал, куда девать руки.

В конце концов он все-таки отстранился и стал накрывать на стол.

– За тебя, Хлоя.

Я чокнулась с ним.

– Да, за меня, – повторила я, криво усмехнувшись.