Миллион с Канатной - Лобусова Ирина - Страница 18

— Глупость все это! — рассердился Туча. — Я тебя на Канатной в квартире Японца устрою. Я там иногда хожу. А твои люди под Фараоном.

— Под кем? — не поняла Таня.

— Под Фараоном. Бóльшая часть банды. Потолковать бы тебе с ним надо, если опять на дело пойдешь.

— Да не пойду я! — отрезала Таня. — Не хочу!

— А делать чего? Не проживешь, — пожал плечами Туча. — Ты вот что: сходи-ка до Фараона, покумекай, может, даст тебе людей. Работы за сейчас много. Смотри, время быстро пройдет...

Поздней ночью Таня вышла из пролетки, всматриваясь в покосившиеся, но ярко освещенные окна дома на Греческой, где жил Фараон. Подошла ближе. Из-за двери слышались громкие мужские голоса. Фараон явно был не один. Таня решила переждать, присев на небольшую скамейку в глубокой темноте. Минут через пять дверь хибары открылась, выпуская таинственного ночного гостя. Таня не поверила своим глазам! Это был Сергей Ракитин! Подождав, пока он растворится в ночи, Таня предстала перед Фараоном.

— Я ждал тебя, — он посторонился в дверях, и Таня вспомнила, что видела этого человека с Японцем, только звали его тогда как-то по-другому. — Ты работала с Мишкой, теперь будешь работать со мной. Будем брать банк, — решительно произнес он.

— Банк? Не круто ли? — В тесной комнате Таня увидела деревянные ящики под стеной — в таких перевозили оружие.

— Завтра обсудим, — Фараон явно хотел ее выпроводить, — приходи завтра.

— Зачем тебе столько оружия? — все же не удержалась Таня.

— Позже узнаешь. Потом. Ты завтра приходи...

На следующее утро Таня снова собиралась к Фараону. Ей очень не нравилась идея брать с ним банк. Но, похоже, особого выбора у нее не было...

Она уже выходила, как в дверь раздался резкий стук. Квартира на Канатной, обставленная с роскошью, нравилась ей, кроме всего прочего, и тем, что была уютной и тихой. И потому громкий звук больно ударил по нервам. Она открыла. На пороге стоял Туча, белый как мел.

— А я к Фараону собралась, — произнесла она, — проводишь?

— Не ходи туда! — Туча мотал головой и даже дрожал. — Не ходи... Прибили Фараона... На двери подвесили... Звери... Не ходи... Не надо тебе туда ходить...

Володя остановился, лишь приоткрыв дверь, вдруг проявив несвойственную ему нерешительность. Ему приятно было снова вдохнуть запах типографской краски, густо наполнявшей воздух комнаты. В редакции «Одесской жизни» действительно бурлила газетная жизнь, и только теперь, переступив редакционный порог, Володя понял, как не хватало ему этой обстановки. Несмотря на все печали и волнения, репортерская жилка в нем не угасла. Так же, как и все, кто хоть раз в жизни поработал в настоящей редакции газеты, Сосновский был обречен тосковать по этой обстановке до конца своих дней. И всю эту суматоху, суету, сумятицу, творческую зависть и вечные яркие вспышки сумбурной газетной жизни всегда носить в себе.

Все эти месяцы Володя ничего не писал. Он хотел было начать новый роман, но мысли не складывались в слова. К тому же отсутствовало главное — идея, ее у него просто не было. А значит, не о чем было и писать.

Роман этот, по мысли Володи, должен был быть об Аккерманских призраках, ну если не роман, то хотя бы повесть или расширенная статья. Но и тут ничего не вышло — потому что жизнь его кардинально изменилась из-за Тани, из-за разочарований и, черт возьми, из-за уроков французского, эта тема стала причинять ему физическую боль. Писать стало невыносимо. И после нескольких ночей бесплодных мучений Сосновский наконец-то оставил эти попытки. Но он продолжал тосковать о редакционной жизни. И против воли вспоминал даже зловредного редактора Хейфеца.

А потом к нему пришла идея. И даже первый успех — возможность сформулировать словами! Буквально за один вечер Володя сел и написал большой материал о том, что в городе кто-то таинственным образом убивает ближайших соратников Мишки Япончика, покойного бандитского главаря.

Писалось легко. Мысли четко укладывались в слова, и работалось ему с удовольствием, как в прежние времена. Сосновскому очень понравился результат. На следующее утро, перепечатав статью набело на печатной машинке, когда-то принесенной домой из «Одесских новостей», он решил вернуться в былую жизнь. Володя направился в редакцию самой крупной газеты города.

Как уже упоминалось, за несколько месяцев до белого восстания и появления деникинского десанта большевики принялись закрывать в городе газеты, в том числе и свои, красные. Связано это было с тем, что для них главным стало положение дел на фронтах, а не газетная пропаганда среди населения, как было раньше. И все силы были переключены на фронт, чтобы удерживать ситуацию любой ценой, а это было непросто, учитывая количество противников, в буквальном смысле слова окружившее их красное государство.

К тому же и деньги, все деньги нужно было перебросить на фронт, а не на печать газет. В Одессе с бумагой было плохо, поэтому большевики и принялись закрывать газеты, начав с «Одесских новостей».

Ну а после высадки белого десанта и установления власти ВСЮР в Одессе под эгидой генерала Деникина ситуация стала прямо противоположной. Первое, что сделали белые, это возобновили выпуск самых крупных газет. В городе стали печататься «Одесский листок», «Одесские новости» и «Одесская жизнь». Финансирование их было серьезным, газеты выходили с завидной регулярностью, и туда потянулись все бывшие сотрудники.

Сосновский хотел было пойти в «Одесские новости», но бывший коллега, успевший устроиться на службу в новую редакцию, сказал по секрету, что Володю не хотят там видеть, потому что среди офицеров стали известны его высказывания о большевиках. Сосновскому стало так противно, что он так и не переступил порога бывшей редакции. Тем более, что идти туда было не с чем.

Но теперь все изменилось. Теперь у него появилась история, да еще такая, какую в прежние времена у него оторвали бы с руками в любой крупной газете! Это был прекрасный козырь для возвращения в привычную, прежнюю жизнь, и Володя решил его использовать. Он не захотел идти ни в «Одесский листок», ни в «Одесские новости», а сделал ставку на «Одесскую жизнь», с которой ни разу не сотрудничал в прежнее время.

Написав статью, Сосновский набрался мужества и направился в редакцию. Она располагалась на Екатерининской улице — в бывших меблированных комнатах, — и занимала весь второй этаж. Переступив порог, Володя тут же с восторгом вдохнул знакомый запах типографской краски и утонул в шуме голосов.

В большой комнате было людно, тесно, накурено и шумно. За неимением мебели одни репортеры расположились прямо на подоконниках, выстукивая на машинке свои шедевры с такой скоростью, что из-под клавиатуры почти в буквальном смысле шел дым. Другие, сгрудившись вокруг круглого стола, о чем-то горячо спорили и бесконечно курили. Третьи рассматривали свежие гранки, принесенные из типографии, по ходу дела отпуская в адрес наборщиков далеко не лестные комментарии.

Среди тех, кто возмущался гранками, Володя разглядел яркую рыжеволосую барышню, кричавшую громче всех остальных и потрясавшую прямо над головой бумажными полосами.

— Это ж надо! Второй раз! Я этому придурку все выскажу! — вопила она. — Зарезать мою статью! Сократить на подвал! Да что же это, в самом деле!!

Ей вторили другие, такие же возмущенные голоса, и Володя с восторгом окунулся в знакомый омут газетной жизни.

Между тем барышня была красива, и против своей воли Володя ее отметил. К концу 1919 года в моду вошли короткие стрижки, и большинство женщин состригли волосы, наслаждаясь этой необычной модой. Но, как и большинству мужчин, Володе не нравились женщины с короткими волосами. Однако он предпочитал молчать. У барышни же были длинные вьющиеся волосы, чем она резко выделялась среди стриженых девиц, которых в комнате было доста­точно.