Миллион с Канатной - Лобусова Ирина - Страница 20

Впрочем, едва выйдя на шумную Екатерининскую из помещения редакции, Володя сразу же сгорел от стыда. За всю свою жизнь он ни разу не позволял себе подобного! Он всегда считал себя деликатным и утонченным человеком, не любил обижать людей даже в тех случаях, когда они того заслуживали. А теперь... Что-то в нем сломалось, а потом не так срослось. Может, дело было в том, что он уж очень рассчитывал на эту встречу, и жестокое, тупое поведение редактора ранило его.

В любом случае, путь в газетный мир Сосновскому был закрыт. Он действительно стал изгоем, и в полной мере ощутил то отвратительное чувство, когда твой мир, погребая под своими острыми обломками, рушится прямо на глазах, и у тебя нет возможности выбраться.

— Эй! — Громкий крик вырвал Володю из печальных мыслей, застав врасплох. — Да постой же ты! Глухой, что ли?

Обернувшись, он не поверил своим глазам. За ним бежала та самая девица, на которую он обратил внимание еще в редакции, Алена, кажется.

— Извини. Я не слышал, — машинально перейдя на «ты», сказал он.

— Все в порядке! Этот старый козел тебя расстроил? — Девица тяжело дышала от быстрого бега, и Володя просто не мог не обратить внимание на ее роскошную грудь.

— Расстроил, — улыбнулся он.

— Он всех расстраивает! Знаешь, как его у нас ненавидят? Называют вонючим боровом! — хохотнула девица. — А куда ты идешь?

— Не знаю. Мне некуда идти на самом деле, — покачал головой Сосновский.

— Так не бывает. — Девица с интересом уставилась на него.

— Бывает, к сожалению, — печально сказал он.

— А поехали к морю? На Фонтан? — вдруг предложила она, и Володя почувствовал, что у него теплеет на душе. И, улыбнувшись своей самой широкой улыбкой, ответил:

— Поехали!

Пролетку остановил кордон солдат, похожих на военный патруль. Случилось это после Седьмой станции Большого Фонтана, возле Военных казарм. Местность здесь была пустынная, только ближе к морю попадались редкие рыбачьи хижины да ветхие дачи. Поэтому солдаты, преградившие дорогу, стали для молодых людей неожиданностью.

— К казармам идут, — сказал старик-возница, ерзая на своем жестком сиденье.

— Почему такой патруль? — крикнула Алена ближайшему солдату, едва не схватив того за рукав. — Случилось что-то?

— Никак нет, мадемуазель, — услышав ее слова, к ним подошел какой-то совсем молоденький офицер младшего чина, что можно было разглядеть по его новеньким, блестящим погонам.

— У вас учения? — допытывалась Алена, и Володя подумал, что ее красота действительно магически действует на людей. Вот и офицер, не сводя с девушки восторженных глаз, забыв про свой патруль, готов был отвечать на ее вопросы.

— Никак нет. Показательная экзекуция, — офицер отвел глаза в сторону, — на плацу.

— Что это значит? — удивилась Алена.

— Парнишку одного пороть будут, — вдруг подал голос солдат, стоящий поблизости, — как и мы, доброволец он.

— Молчать! — рявкнул офицер, обернувшись.

— Вот сам и молчи! А я под такое не подписывался. И никто тоже... — сплюнув на землю, мрачно, со злобой произнес солдат.

— Что значит пороть? — побледнела Алена.

— А так и значит, шомполами, — ответил солдат. — За то, что булку в кондитерской украл. Жалованье нам три месяца не выдавали. А он сестренкам да братишке сладкое принести обещал, малые они у него. Мал мала меньше. Денег нету, и взять неоткуда. Вот булку с вареньем и украл. А кондитер этот... Хрен вонючий, шоб ему... военный патруль позвал! Шоб горела его эта кондитерская синим пламенем! А теперь за булку его на плац...

— Он нарушил воинскую дисциплину, — четко произнес офицер, — воровство в городе недопустимо. Позор на всю белую армию!

— А теперь за булку его запорют до смерти, — мрачно продолжал солдат, — шутка ли — сто шомполов. Никто не выживет. Убьют парнишку. А ему 19 годков всего.

— Простите, мадемуазель, — и, отдав резко ­команду, офицер погнал свой отряд прочь.

— Это не может быть правдой! — Алена была бледна как смерть. — Надо что-то делать!

— Та правда, — хрипло встрял возница, — весь город с утра только об этом и гутарит. Все от них разбежаться хотят, вот и поддерживают дисциплину за такой способ. Страху нагоняют. В городе до вечера волнения будут. А кондитерскую уже спалили. Час назад подожгли. Я сам видел.

— Надо остановить казнь! — Алена всплеснула руками, лицо ее было белым, без кровинки.

— Да как остановишь. Начали уже. Мне за час назад время племяш сказал, он у них за обслугу работает.

Ехать дальше перехотелось обоим. Алена, в волнении сжав руку Сосновского, так и не отпускала ее до самого города.

К вечеру в Одессе действительно начались волнения — когда стало известно, что несчастный солдат в самом начале экзекуции испустил дух. Толпа бунтующих разгромила полицейский участок, забросала камнями дымящиеся руины кондитерской.

Важной причиной недовольства, переросшего в уличные беспорядки, стала не только смерть несчастного солдата. Возмущение горожан вызывало постоянное давление со стороны новых властей на все мужское население в возрасте от 18 до 45 лет — их насильно заставляли записываться в добровольцы. Жалованье при этом не платилось, а добровольцев сразу же отправляли на фронт. Чтобы избежать казарменных бунтов, были ужесточены порядки, введены жестокие физические наказания, под которые и попал проступок солдата. Но это не помогло. Казнь стала последней каплей, и беспорядки, как пена, перелившаяся через край кипящего котла, выплеснулись на улицы.

Деревянная пристройка к дому превратилась в пылающий остов, над которым скрестились черные обугленные доски. Это было все, что осталось от кондитерской. От пожарища шел едкий запах гари.

Скандируя непонятные лозунги, толпа шла по улицам города, разбивая камнями витрины. Кое-где в первых схватках пролилась кровь. Патрули белых офицеров проигрывали разъяренным рабочим, жителям предместий, всем тем, кто выплеснулся на улицы в жажде разрушать.

Именно таким — разбитые витрины и разъяренные люди — Володя с Аленой и увидели центр Одессы, когда, остановив пролетку посреди Дерибасовской, они поневоле смешались с толпой.

— Надо уходить, — загораживая собой девушку, Сосновский потянул свою спутницу к ближайшей подворотне. В этот самый момент с ними поравнялись человек десять молодых парней, вооруженных дубинками, камнями и самодельными пиками. Крича нечто непонятное, они шли во всю ширину улицы. Кто-то запустил в витрину ближайшего ювелирного магазина несколько камней, и до Володи с Аленой долетели мелкие осколки стекла.

— Зачем? — оттолкнув Сосновского, его спутница смотрела на все происходящее восторженными, горящими глазами. — Всю жизнь мечтала посмотреть на баррикады! Идем!

— Какие баррикады? — В тот момент она показалась Володе просто дурой, и он уже жалел, что связался с ней. — Ты что, не понимаешь? В городе побоище! Хочешь случайно получить камнем в башку?

— Я всю жизнь мечтала сыграть героическую роль! — Схватив Сосновского за рукав, Алена потащила его по улице. Ему не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ней.

— Какую героическую роль? Что за бред? — Володе начинало казаться, что он сходит с ума, и немудрено — обстановка вокруг словно способствовала сумасшествию.

— Я мечтаю быть актрисой, а не работать в вонючей газетенке! Ну ничего, скоро газетенке хана! — кричала Алена и продолжала бежать по улице вниз, не боясь даже звуков выстрелов, которые вдруг с пугающей ясностью донеслись из ближайшего переулка.

— Что это значит? — насторожился Сосновский.

— Когда придут красные, а они придут в ближайшие месяцы, они закроют все газеты в городе. И откроют свои.

— Откуда ты знаешь?