1812. Великий год России
(Новый взгляд на Отечественную войну 1812 года) - Троицкий Николай Алексеевич - Страница 18

Непревзойденный полководец, «первый солдат веков и мира», по словам Дениса Давыдова (13. С. 308), Наполеон был велик и как государственный деятель, законодатель, администратор, дипломат. Но этот гигант, который чрезвычайно расширил обычные представления о человеческих возможностях, был уникально противоречив, соединяя в себе гения и тирана, героя и грабителя. Такое сочетание придавало ему многоликость, не умаляя его масштабности. Антинаполеоновский памфлет 1814 г., изданный в Москве, гласит: «Многие мнили видеть в нем Бога, немногие — сатану, но все почитали его великим»[142].

Итак, с приходом к власти Наполеона характер войн в Европе со стороны Франции меняется: из оборонительных, национально-освободительных они превращаются в завоевательные. В.И. Ленин как-то заметил (вполне справедливо), что при Наполеоне «из национальных французских войн получились империалистские, породившие в свою очередь национально-освободительные войны против империализма Наполеона»[143]. Приняв это замечание к методологическому руководству, советские историки изображали все войны против Наполеона справедливыми, а феодальные коалиции 1805–1807 гг. аттестовали как «оборонительные союзы европейских государств», которые, мол, противостояли «экспансии Франции» и стремились чуть ли не к созданию в Европе системы коллективной безопасности, «такой системы государств, которая помешала бы новым завоеваниям Наполеона»[144]. Такие оценки, бывшие в ходу еще у русских придворных историков[145] и повторяемые доселе (12. С. 190–191)[146], односторонни, а потому не обоснованны.

Разумеется, войны 1805–1807 гг. со стороны наполеоновской Франции носили захватнический, несправедливый характер: Наполеон стремился к европейской гегемонии, намереваясь поставить национальные государства Европы в политическую зависимость от Франции. Эта сторона вопроса о характере войн 1805–1807 гг. ясна и неоспорима, хотя избитый тезис наших историков о стремлении Наполеона к мировому господству утрирован (о господстве над Соединенными Штатами Америки или над Японией и Китаем Наполеон не помышлял) — речь могла идти в 1805–1807 гг. о господстве именно в Европе.

Но ведь всякая война — процесс двусторонний, и если с научных позиций подойти к оценке войн 1805–1807 гг. со стороны антинаполеоновских коалиций, то легко понять, что все эти коалиции вели с Наполеоном отнюдь не освободительную, а вполне «империалистскую» войну в тех же экспансионистских целях, что и Наполеон, плюс их стремление вытравить исходящую из Франции (разными путями, даже на штыках войск Наполеона!) революционную, якобинскую «заразу».

Правда, официальные документы коалиций полны фраз о намерении правительств участвовавших в них стран освободить Францию «от цепей» Наполеона, а другие страны — «от ига» Франции, обеспечить «мир», «безопасность», «свободу» европейских народов и всего «страдающего человечества» (5. Т. 2. С. 146–149, 368, 407, 430; Т. 3. С. 562, 578). Но разве можно принимать всерьез такие фразы в таком источнике? Вся эта гуманная фразеология коалиционных правительств — не более чем фиговый листок. Настоящую реальность ее легко выявить частью по тем же, а частью по другим, тоже вполне доступным сегодня, документам 3-й и 4-й коалиций. В них противники Франции, связанные империалистскими и антиякобинскими интересами, формулировали задачи, которые можно объединить в два стержневых направления: 1) территориальное расширение, захват и грабеж новых земель — как минимум и господство в Европе — как максимум; 2) сохранение уцелевших на континенте феодальных режимов и восстановление свергнутых.

В русско-английской, русско-австрийской и русско-прусских (Потсдамской и Бартенштейнской) декларациях 1804–1807 гг. уже был набросан эскиз той программы раздела Европы, которую в 1815 г. узаконит Венский конгресс (5. Т. 2. С. 182, 370, 372, 374, 617, 621; Т. 3. С. 562–563). Царская Россия в таких декларациях о многих своих притязаниях умалчивала, чтобы не рассориться с партнерами по коалициям, но если не на авансцене дипломатии, то за ее кулисами она настойчиво преследовала свои традиционные цели, которые обозначились еще при Екатерине II: присоединение Польши, захват Константинополя, раздел Германии, завоевание Финляндии.

Не афишируя в 1805–1807 гг. идею присоединения Польши, царизм продолжал вынашивать ее, готовясь реализовать в удобный момент (об этом свидетельствует переписка Александра I с А. Чарторыйским)[147]. С 1809 г. он вновь начал готовить конкретный проект «восстановления Польши», т. е. именно ее присоединения к России (3. Т. 6. С. 57)[148], а в феврале 1811 г. решил, что настал момент действовать, и уже готов был приступить к реализации этого проекта, когда нашествие Наполеона отвлекло Россию от польских дел (9. Т. 6. С 58, 353–354)[149].

Точно так же до осени 1806 г. петербургский двор считал допустимым «отложить применение решительных мер» к Турции (Александр I — H. Н. Новосильцеву 23 сентября 1804 г.: 9, Т 2. С. 154. Курсив мой. — H. Т.)[150], пока она оставалась послушной России, но на будущее Александр I уже в 1804 г. предлагал английскому правительству «договориться… каким образом лучше устроить судьбу… различных частей» Турции (Там же. С. 149), т. е. разделить ее. И как только обнаружилось (с осени 1806 г.), что Турция склоняется на сторону Франции, царизм вновь поставил Константинополь в порядок дня (Там же. Т 6. С. 288, 731)[151].

Зато Германию (которая была тогда раздроблена почти на 300 «государств») царизм, как явствует из инструкций Александра I его дипломатам в 1801–1806 гг., последовательно и безотлагательно стремился превратить в объект раздела (между Россией, Пруссией и Австрией с передачей львиной доли России: 3. T. 1. С. 51, 89, 462–466; Т. 2. С. 149, 153)[152], проводя по отношению к Германии политику не менее агрессивную и еще более реакционную, чем политика Наполеона, поскольку самодержавный Петербург добивался не просто верховенства над мелкими германскими государствами, но и увековечения в них феодальных порядков.

Наконец давно запланированную (еще при Екатерине II) аннексию Финляндии царизм не снимал с порядка дня, пока не осуществил ее — после Тильзита, с согласия Наполеона — в итоге русско-шведской войны 1808–1809 гг. В.И. Ленин так оценил исход и характер этой войны: «…Финляндию аннексировали русские цари по сделкам с душителем французской революции, Наполеоном…»[153].

Эту оценку подтверждают опубликованные еще в конце XIX в. документы[154], и ее не может опровергнуть широко бытующий тезис: «…присоединение Финляндии… не было результатом сделки с Наполеоном, как утверждают некоторые…»[155].

Таким образом, царизм, выполняя социальный заказ русских феодалов-помещиков (и отчасти купцов), боролся с Наполеоном в коалиционных войнах 1805–1807 гг. (как и другие участники 3-й и 4-й коалиций) не за «свободу» и «безопасность» европейских народов, а за «верховенство» над ними, грабеж и раздел чужих стран. Здесь важно подчеркнуть, что никогда, ни раньше, ни позже, царизм не был так воинствен, как в 1805–1812 гг. Считается, что «беспрецедентным уровнем военной активности, равного которому не было места за всю историю русского государства», отмечена последняя треть XVIII в., когда Россия в течение 30 лет вела 7 войн[156]. Но ведь с 1805 по 1812 г., т. е. всего за 8 лет, царизм провел 8 войн: в 1805, 1806–1807 и 1812 гг. — с Францией, в 1806–1812 гг. — с Турцией, в 1806–1813 гг. — с Ираном, в 1807–1812 гг. — с Англией, в 1808–1809 гг. — со Швецией, в 1809 г. — с Австрией (последние пять войн — одновременно!).